Глава девятая

Нелли

Я всегда вспоминаю розовощёкого следователя из военной прокуратуры, прекратившего дело об изнасиловании за недоказанностью. Теперь было понятно, что побудило меня выйти из строя и назваться насильником: желание почувствовать себя другим. Захотелось нового качества, нового меня, как будто я уже не устраивал сам себя. Может, мои надпочечники функционировали не в полную силу, вырабатывая недостаточное количество адреналина, или моя щитовидка возомнила себя кронпринцессой, но всё во мне жаждало новизны. Щитовидка выказала стойкую неприязнь к любой фальши и несправедливости, и вместо необходимого для жизни тироксина23 усиленно выделяла гормоны жалости, порцию за порцией, обильно смачивая ими всё, чего душа моя не могла принять. Будто этой смесью можно облагородить неблагородное. Какие-то две крошечные миндалины, цепко взяв за горло, предъявили исключительные права на всего меня. Но выбирать не приходится - я должен довольствоваться тем, что мне дано и мною улучшено. А досталось мне очень даже много: физически натренированное тело и возможность приспособить свои самые чувствительные внутренности на потребу сегодняшнего календаря за окном.

Я думаю, как это сделать. Например, подсмотреть у домашних животных: скажем, собак. У них есть чему поучиться. Собака не осознаёт и не понимает, какая она: маленькая или большая, уродливая или с благородным экстерьером. Неважно даже то, сука она или кобель, - любая выкажет свои собачьи качества по первому требованию. Каждая одинаково вертит хвостом, и у каждой одинаковая преданность во взгляде, и всё говорит в животном о постоянной готовности продемонстрировать преданность в любой момент. Собаке плевать на то, какой у неё профиль. Тысячи лет эволюции сделали своё дело, и апгрейд24 ей не нужен. Не считать же, в самом деле, таковым дрессировку и инбридинг25? Но моим внутренностям апгрейд был сейчас совсем не лишним. Щитовидке срочно требовалась помощь: надпочечники расписались в собственном бессилии и теперь нуждались в замене их чем-то другим.

Неделю назад я не смог пройти мимо самой гнусной несправедливости на свете, совершавшейся прямо у меня на глазах: две "птицы мира" на автопарковке прямо возле моего байка устроили маленький междусобойчик: драчку за кусок обваленной в пыли булки. Они дрались и не обращали никакого внимания на проходивших в шаге от них прохожих. Кому интересна драка двух голубей из-за грязного куска хлеба! Я чуть не наступил на одного из них. Ну, знаете ли, совсем страх потеряли. Присмотревшись внимательнее, я понял, что средь бела дня совершается обыкновенное преступление: умышленное похищение еды чёрным голубем у белого. Библейский сюжет, твою мать! Чёрный агрессивно и зло отбирал кусок у своего собрата, который был меньше и явно слабее. Он клевал белого в шею всякий раз, как только тот пытался прикоснуться к еде. Пройти мимо? Нет уж, несправедливости - нет!

Я отобрал замусоленный пончик, разломил его на две части в надежде, что достанется обоим. А, может, это самец и самка, может, это укрощение строптивой, и я вмешиваюсь в чужую семью, как лезут в чужую душу, которая, как известно, потёмки? Но очень уж несправедливый выбран метод воспитания. Адвокат возобладал во мне над мужским шовинистом, и я вмешался. Оказалось, чёрному голубю хлеб не нужен, он продолжал клевать несчастную (теперь уже я понял, что это самка), не давая ей даже приблизиться к заветному куску. Похоже, голубка была голодна и, несмотря на разбой, отчаянно порывалась добраться до хлеба. Иногда ей это удавалось. Международное "кыш" не напугало разбойника нисколько, я даже услышал, как он "насмехается" надо мной. Я отогнал бандита на три метра, присел на корточки и стал выговаривать разбойнику, а он смотрел на меня то одним глазом, то вторым, поворачивая голову попеременно, как будто хотел рассмотреть более внимательно, кто это тут такой заступник. Кто-то нашёптывал мне на ухо: "Сверни ему шею, восстанови справедливость, ты ведь этого всегда хотел. Оторви голову тому, кто возомнил себя сильнее других. Этот чёрный не заслужил права жить". Сильнее искушения не бывает. Что-то подсказывало, что звали этого "кого-то", кто нашёптывал, Дьяволом. С искушением я боролся недолго, решив, что профилактической беседы о добре и зле на первый раз будет достаточно. И пока я занимался профилактикой, голубка на пару с обрадовавшимся появившейся возможности поживиться воробьём быстро-быстро дербанили оставшуюся хлебную мякоть, словно не надеялись, что у чёрного надолго хватит терпения выслушивать воспитательную чепуху. На десять минут я погрузился в иной мир, в котором царили такие же страсти, но с другими участниками в борьбе за живучесть, не похожими на меня. Мне захотелось остаться в этом мире.

Откуда взялось это стремление к другой жизни, желание новых ощущений? Поймать свою мечту хотя бы за хвост, хотя бы за коготь должен был не я. Не сегодняшний я. Это мог сделать только другой я, отрезав от себя всё лишнее, избавившись от ненужного. Вопрос в том, как это сделать. Значит, так: сначала представить себя умершим, и это классика, потом обязательно воскреснуть, но без этой дешёвенькой пошлости, без этого обременяющего балласта, называемого жалостью. А потом? Потом я разложу себя на составные части и поменяю местами: руки присобачу вместо ног, а голову туда, где она неплохо себя чувствует у дураков и идиотов. Останется провести инвентаризацию и утилизировать лишнее. Процедура давно отработана. Какой-нибудь медбрат, косящий от срочной службы, отнесёт излишки и завалит их известью, сбросит в канализацию или скормит бродячим собакам за воротами. В будильнике, который в детстве я несколько раз разбирал на винтики, после сборки всегда оставалась парочка лишних деталей. Мой будильник умирал несколько раз и каждый раз воскресал, и, несмотря на потерю боевых единиц, продолжал исправно выполнять свои прямые обязанности. Упорный был и упрямый.

Умереть не сложно: требуется всего лишь немного брома для обязательной медитации, или попроситься полежать в гробу в какой-нибудь киношной массовке или у приятелей Глеба, коих у него полно в ритуальных агентствах. С последующим оживлением будет посложнее, но главное другое: кем после оживления предстать перед человечеством, и от чего ещё, кроме жалости, следует избавиться, а что оставить как обязательный и необходимый базис. Без чего я окажусь не способным творить? Во всяком случае, воскреснуть я должен идеальным, без каких-либо изъянов. Если Бог создал этот мир, то почему он сделал его таким несовершенным? Вот и Глеб убеждает меня в этом. Я включаю адвоката, я говорю ему, что совершенство присутствовало в замысле божьем.

- Почему Создатель запретил есть плод с древа познания? Он не хотел, чтобы человек познал Добро и Зло? Разве знать это есть грех? Мы, знающие, есть грешники? И где ты видел совершенство? - возражает Глеб. - Разве не тебе приходится исправлять недостатки?

- По-твоему, Дьявол хотел улучшить мир, созданный Богом, и тогда, получается, что это ты защитник его. Это ты, а не я, пытаешься исправить несовершенство сущего, - парирую я.

- А хоть и так. Дьяволу приписали низменные страсти, обвинив в желании всё разрушить. А, может, ровно наоборот? Разве он не заслуживает хотя бы снисхождения, не говоря уже о том, что мог быть полностью оправдан?

Глеб говорит, что желание добавить совершенства туда, где Создатель в спешке ли, по незнанию из-за отсутствия опыта или умышленно допустил ошибки и недоделки, вполне заслуживает того, чтобы прекратить выдвинутое обвинение.

Я и не заметил, как поменялся с приятелем ролями, не заметил, как мой внутренний адвокат попал в капкан. Я не находил подходящих доводов ни в защиту созданного Всевышним совершенства, но потерянного при приёме-передаче, ни для опровержения оправдания того, кого Глеб с лёгкой руки записал в заботливого дядю, поборника и защитника справедливости и устранителя недостатков. И тогда с ещё большей силой я захотел освободиться от чувства собственного несовершенства, но одновременно и сомневался, чувствуя, что в логике Глеба что-то не так. Но, не сумев возразить, всеми силами отодвигал тайное, давно зревшее желание новой жизни всякий раз, как только представлялся подходящий случай. Я боялся этого желания, потому что не находил ответов, и думал, что, приблизившись вплотную к своей мечте, откажусь от неё, испугаюсь и откажусь. Но больше всего не хотел, чтобы моя жизнь превратилась в стоячее болото, куда свежая вода попадает только с проливными дождями и, не имея выхода, застаивается, снова становясь затхлой и тёмной. Я надеялся, что тот самый знакомый московский профессор медицины сможет мне помочь заново обрести себя.