Секс с Алиной доставлял мне не просто удовольствие ― я хотел её игры в секс. Я снова возвращался в забытое детство. Секс для неё ещё не стал той формой манипулирования мужчинами, какая есть уже у взрослых, опытных самок. Она была ещё в том нежном возрасте, когда не надо задумываться о семье и замужестве. Алина пока только играла в любовь. Играла через секс, которым она охотно занималась. Я надеялся, что только со мной. Особенно ей нравились мои "шарики". Она заглатывала их по одному и оба вместе, а они отзывались на её ласки, сморщивались, покрывались гусиной кожей от нарастающего напряжения и становились, как бильярдные шары. "Они у тебя такие твёрдые. Так интересно! И куда-то прячутся", ― говорила она.
Алина взрослела быстро и день ото дня становилась всё более опытной. Разврат, в котором она совершенствовалась не без моей помощи, стал для неё сексуальной формой игры в жизнь. Любовные ласки превратились для неё в обязательную часть этой новой жизни. Глядя, как ускорялось её взросление, могу с уверенностью сказать, что именно я явился главным ускорителем. Я и сам приобщился к новым для себя удовольствиям благодаря ей. Я понял, зачем природа придумала ресницы. Я вспомнил одну забаву, на мужском языке она называется "ставить на ресничку". Я решил попробовать "ресничку" с Алиной. Она становилась на колени, а я достигал оргазма от порхания её ресниц. В таких случаях я был слишком быстр. Настолько, что она не успевала закрыть глаза, и если бы не ресницы... Воистину, ресницы являлись самой функциональной частью её лица! Вязкая жидкость медленно стекала с них по щекам и скулам на губы полуоткрытого рта. Осторожно пробуя языком белую субстанцию, она улыбалась, как самый счастливый ребёнок...
― Хорошая игрушка у вас между ног, у нас такой нет, ― дразнила меня Алина, когда пыталась реанимировать "бойца" для повтора. Одного раза ей всегда оказывалось мало.
― Зато женское тело совершеннее: ничего лишнего, ― отвечал я и тут же, глядя на неё, был готов снова.
Алина была само совершенство, всё её тело было заточено под удовольствие: тело, идеально вылепленное искусным профессионалом ― матушкой-природой. Её худые плечи, плоский живот и острые коленки излучали самый сладостный секс, а пятки походили на пинг-понговские шары, идеально круглые. И я пожалел, что бросил уроки уличного художника.
Её влагалищные мышцы в минуты высшего наслаждения обнимали мою плоть, как питон свою жертву, но я не хотел оказывать сопротивление. Когда неконтролируемая пульсация волнами проходила по её телу, она несколько секунд дёргалась и выгибалась, переходя от содроганий к лёгким сначала стонам, а потом и крикам. И всё это передавалось мне, вызывая звериные рыки, такие же неконтролируемые и неосознаваемые. Мы полностью отключались от сложностей мира, чтобы вместе взойти на вершину.
― У нас получилось одновременно, ― с нежностью шептала Алина, приходя в себя.
― Так бывает всегда, когда скорости совпадают. Когда они увеличиваются синхронно на одинаковые величины. Как в космосе. Ты была в космосе? Нет? Ну, тогда считай, что уже побывала.
― Как ты красиво говоришь! Тебе бы романы писать, ― подогревала моё давнее желание Алина. Она не подозревала, как близко попадала в тему. А я не подозревал, что всё задуманное случится только тогда, когда её уже в моей жизни не будет.
Она была восхитительно глупой. Её глупость органично вписывалась в её молодость, и потому выглядела моя Алина очаровательно. В ней отсутствовала та серьёзность, что прибавляет возраста, - она обладала естественной глупостью, присущей неопытной девчонке, и оттого меня тянуло к ней ещё больше.
Странные особенности её характера я заметил не сразу. Когда Алина проявляла доброту, то превращалась в шлюху, да ещё какую! А когда принимала строгий вид, тут же становилась сукой. Это были два её крайних состояния. Я долго не мог привыкнуть к этим её противоположностям. Придерживаться золотой середины у неё не получалось. Я никогда не видел её ласково-сдержанной. Так же, как вежливо-строгой или, например, строгой, но справедливой. Наверное, она была такой в силу своих юных лет и излишнего максимализма, присущего её возрасту. Она готова была броситься в объятья любого, отдаться сильному, уверенному в себе на все сто представителю мужского племени, господину, пусть даже злодею, который ни на копейку, ни на градус не усомнится в уверенности в самом себе, который одним щелчком решит любую проблему. Узнать Алину другой мне возможности не представилось.
Борис говорит, что женщина может быть либо шлюхой, но доброй, либо сукой, и злой. Всё вместе в женщине не уживается. Это как тянуть верёвку в разные стороны. Так утверждал Борис, сам не зная того, что доказательства этой теории пребывали в моих объятьях.
Алина была для меня готовой на всё, она прилипала ко мне с каждым днем всё сильнее. А я? Нужна ли была она мне? Я представлял, как Алина расхаживает голой в большом, просторном доме, засыпанном по самые окна снегом, как сидит напротив камина в огромной гостиной, свернувшись калачиком на кожаном диване, и от его холодной поверхности её кожа соблазнительно сморщена. За окном темно, и жалобно воет ветер. Беспокойные всполохи в камине рвутся вверх, пытаясь вырваться наружу. Камин беспокоится, что они бросят его. Огненные всполохи чувствуют, как волнуется камин, и затихают, превращаются в жар, согревая его и успокаивая. Камин, диван и голая Алина - картинка отчётливая настолько, что я ощущаю знакомый запах. Я вижу, как на мраморной стене камина отчётливо вырисовываются разноцветные плитки - петушок, корова, собачка и - дом. Я осматриваюсь вокруг, и вижу, что нахожусь в комнате в тридцать квадратных метров с разбросанными по ней рубашками, брюками и носками. На мечту реальность пока не тянула. Мне захотелось поскорее приблизить её, и я опять закрыл глаза. И снова увидел перед собой камин, огонь и горячие прикосновения рук...
Кажется, у меня просто жар - последствия позавчерашней рыбалки с Глебом. Мы засиделись на льду, увлеклись клёвом. Такого клёва у Глеба давно не было, я ему верю. Температуры под сорок у меня не было тоже. Когда сворачивается белок, наступает полный паралич. Перспектива оказаться обездвиженным заставляет меня выпить полстаканчика жгучего зелёного напитка. Если и есть плюс в женитьбе, то он в том, что тебе вовремя подадут какой-нибудь аспириоцид, ну, или там фуфлогробомицин. А пока я лечусь абсентом. И мне уже лучше. Ещё один сеанс под названием "Приблизь мечту" прошёл в багрово-чувствительных тонах. Просмотрено.
Глава шестая
Гудбай, Америка!
Почему мне хочется уехать? Мне давно этого хочется: сбежать, спрятаться, смыться. Наверное, потому, что никогда не приму новостроя. Родной город меняется на глазах в геометрической прогрессии, а я не в силах этому помешать. Исторический центр уничтожается варварской рукой строителя, плодящего новоделы. Уходит в небытие историческая память, запечатлённая в архитектуре. Первыми сдались деревянные дома, простоявшие более ста лет. Их приносят в жертву золотому тельцу, с нетерпеливым стяжательством красным пламенем выжигающему свободные пятачки для модных "свечек" и "пирамид". Монолиты с острорёбрыми боками и спинами нагло и высокомерно поглядывают на обгорелые, залитые пожарной пеной остатки деревянного зодчества. Своей холодной арматурой высотки безжалостно пробивают всё на своём пути к небу, деньгам и новому урбанистическому однообразию. Когда-то крупнопанельные и блочные дома победили в социалистическом рвении обеспечить всех нуждающихся отдельными квадратными метрами с собственными санузлами, которые не надо ни с кем делить, а теперь новая бетонная моль пожирает старую. Я не хочу этого видеть. Моего города больше нет. Уйти вон, убраться восвояси, куда-нибудь далеко, хоть к чёрту на рога! Куда-нибудь в Полинезию, по совету Бориса. И подальше от каннибалов. Они Кука сожрали, а писателем не побрезгуют тем паче. И остров в честь меня не назовут - нет больше островов, кончились, все пронумерованы. Но маленького атолла мне хватит. Метров триста в ширину и пятьсот в длину с лагуной и пальмами. Пары-тройки пальм будет достаточно, чтобы укрыться от солнца. Из их листьев получаются отличные бунгало.
