— Это всё, что ты хотел узнать? — нарушила непродолжительную тишину она.

Он с кривой ухмылкой прищурился и смерил Элион насмешливым взглядом.

— Узнала что-то новое обо мне?

— Пока ничего.

— Пока?

— Пока ты сам мне не расскажешь.

Ее спокойный тон и мягкость, с которой она отвечала, несколько умерили его раздражение. Он выдохнул и снова присел на кровать. Она невозмутимо ждала его дальнейших вопросов, чтобы наконец он мог ответить на ее.

— Что именно ты услышала сегодня? — напряженно спросил он, отстраненно наблюдая за ее попытками выдержать его холодный взгляд.

— Ни слова правды, — тихо пробормотала она, подавляя ком в горле.

Он едва не рассмеялся. Она, казалось, искренне верит ему, не смотря на то, что ей успели рассказать.

— И как же ты можешь об этом судить, если не знаешь правду?

Она пожала плечами. Он хмыкнул. Конечно, пока она лишь слепо идет за ним, весьма самонадеянно и безрассудно. И Фобос не сомневался, что очень скоро она пожалеет о своей доверчивости, однако, ее дальнейшие слова, сказанные твердым и ясным голосом, всколыхнули в нем отголоски былой надежды.

— Фобос, я… Я хочу сказать, что я буду с тобой всегда. Я всегда буду на твоей стороне. Я всегда тебе поверю, даже если это будет странно и… или неправдоподобно.

Она не сводила с него взгляда, и будь в комнате больше свечей, то он непременно бы заметил, как краска заливает ее лицо.

— Почему? — выпалил Фобос, машинально впиваясь до боли в ладони ногтями.

— Потому что ты — моя семья.

Так просто и снова так откровенно, что сводило зубы. Фобос с трудом отвернулся и встал с кровати, подходя к окну. Рано или поздно ей следовало рассказать о смерти Вейры, и сейчас этот момент наступил. Элион может принять его правду и его самого, а может поступить иначе.

— Что ж… Ты хотела узнать обо всем. Ты, кажется, хотела правды…

Фобос скривился, ему начинало действительно казаться, что этот разговор приносит ему физические страдания.

— Но прежде… Ты не поделишься откровениями таинственного незнакомца?

— Это неважно, — безразлично пожала плечами она. — Я не буду ложь повторять.

— И почему ты считаешь, что это ложь?

— Потому что это чудовищно, — вспылила Элион, изрядно устав от однотипных вопросов. — Ты не мог…

Она закусила губу и опустила глаза. Разумеется, не мог, это обсуждать — глупая затея. Только вот зачем он заставляет причинять ему боль? Она подняла на него глаза и встретилась с его металлическим взглядом, в котором не читалось ровным счетом больше ничего. Четко выговаривая слова и делая большие паузы, он вдруг сказал:

— Это я виноват в гибели Вейры и отца.

Оказалось, так выбросить слова, тяготившие его многие годы, а казалось, что в тот момент, когда он скажет об этом вслух, небеса разверзнуться и кто-то наверху вызовет его на главный суд его жизни.

Ничего подобного. Точнее, вообще ничего. Наоборот, будто бы на душе стало легко и беззаботно. Бледные губы сами собой растянулись в улыбке. Он поспешно обратил взгляд на сестру, которая сидела будто оглушенная.

— Нет, — только и выдавила, наконец, Элион, вытаращившись на него неверящими глазами.

Ему все стало понятно. Она не примет его сторону. Больше не примет. От этого было неимоверно больно и как-то… смешно.

Смешно, что он на секунду поверил, что Элион сможет понять и принять его таким, какой он есть.

— Да, — испытывая странное и мрачное удовольствие от ее шока, продолжал улыбаться Фобос.

— Фобос, я не понимаю…

— Я уничтожил их, — с удовольствием повторил он, словно раздирая рану в своей груди.

Пускай, ненавидит его. Пускай, боится. Он решил идти до конца, раскрыть все карты, чтобы она видела, как сильно ошибалась.

— Фобос, это… Ты не…

— Сад с черными розами. Помнишь? — обреченно пробормотал он, глядя на то, как мечется ее взгляд. — Тогда его там не было. Вейра и Зейден были первыми обращенными. Я не уверен, что это было умышленно с моей стороны, но…

— Были и другие? — дрожащим голосом вдруг спросила Элион. — Ты сказал, что они были первыми…

— Да, — уже без сожаления кивнул Фобос. — Все черные розы в саду.

— Мне нужно… Нужно побыть одной.

Она смотрела сквозь него и уже ничего не говорила. Его словно ударили по голове обухом, и он медленно кивнул и вышел за дверь.

Вот и все. Она все знает, только ничего хорошего в этом нет. Ужас на ее лице так напоминает ужас на лице Вейры, когда та набросилась на него.

Чудовище.

Вот, что он мог бы прочитать на лице всякого, кто знает его историю. Теперь ее знает и Элион.

Он прислонился к стене в коридоре и неестественно широко улыбнулся. Тянуло истерически рассмеяться.

****

У Корнелии было много времени и, в очередной раз обдумывая свою ситуацию, она находила все новые и новые слова и выражения для отражения ситуации в целом.

Самым главным словом последних дней для нее стало наречие «неуместно». Например, чтобы описать свои отношения с Седриком.

Когда он ушел, Корнелии на долю секунд показалось, что все произошло именно так, как должно было уже давно. Они не друзья, не нечто большее.

Он ее стражник, ее тюремщик, и она не может испытывать никаких чувств к такому человеку.

Когда он ушел, ей показалось, что она сможет вызвать в душе ненависть к нему, сможет убить в себе ростки чего-то светлого, но совершенно неуместного.

Ждать его прихода? Неуместно.

Вспоминать его голос? Неуместно.

Мечтать о счастливом конце? Что ж, Корнелия была уже готова вычеркнуть из своей жизни лорда Седрика, даже если потребуется вырвать несколько страниц из дневника ее души.

А потом, Седрик ушел, оставив после себя подарок. Разумеется, совершенно неуместный, но всколыхнувший у Корнелии в душе все чувства, которые она в себя подавляла.

Он принес ей подарок и пообещал больше не возвращаться, что разбивало ей сердце двойной силой, ведь она сама его прогнала.

Завернутый в фольгу, перед ней лежал сияющий бледно-голубой камень с отверстием в середине и свеча. Дрожащими руками Корнелия подожгла свечу, дотянувшись к факелу под потолком, и осторожно поставила ее в отверстие.

И комната преобразилась. Колыхаясь, пламя свечи, проходя сквозь прозрачный минерал, отбрасывал причудливые тени на стены и потолок, делая комнату светлее.

Наблюдая за игрой теней на потолке, Корнелия вспоминала, какими грубыми словами проводила Седрика, и сожаление заполняло ее сердце. Он видел убогие стены, и он знал, как ей не хватает сейчас чего-то радостного и светлого. И он подумал о ней, когда приходил. А она сама прогнала его, даже не дав возможности оправдаться.

И это был один из тех редких случаев, когда ей не хотелось, чтобы ее просьбу исполнили.

Свернувшись клубочком и утопая в собственной вине, она не ждала больше никого, поэтому, когда дверь скрипнула и впустила в комнату еще немного света, она вскочила с кровати и приготовилась обороняться, если потребуется.

Но это было ни к чему. В комнату, слегка пошатываясь, вошел Седрик.

От неожиданности все ее слова комом застряли где-то в горле. Он оглядел комнату, избегая ее взгляда, и наткнулся на камень, лежащий на полу. Рядом с ним лежала бережно свернутая фольга.

— Понравился? — насмешливым тоном спросил он.

— Я сказала тебе больше не приходить, а ты согласился, — неожиданно вырвалось у нее.

— Да, — невозмутимо кивнул он, прикрыв за собой дверь и бессильно облокотившись на нее спиной.

Она смотрела на него, и жалость сжимала ее сердце. Он выглядел больным и бесконечно усталым. Молчание затягивалось, но оно не было тягостным или гнетущим.

— Но я же лжец, — нарушил тишину его печальный голос, и он криво улыбнулся.

Подобрать все слова, которые ей хотелось сказать, было трудно, она сама не знала, что чувствовала. Слова сейчас были бы излишни. Самое главное, он сейчас здесь, а она рада этому.

— Спасибо, — тихо прошептала Корнелия, делая шаг навстречу.