Лора оборачивается с улыбкой, чересчур жизнерадостной для того, чтобы быть искренней, – бодрится ради меня. Не знает, что я заметил.

– Что будешь делать? – спрашиваю, чтобы понять ее настрой.

– Позвоню клиенту, потом разберусь с налогами. А ты?

У меня отлегло от сердца – шутит, значит, все в порядке. Когда близится приступ, чувство юмора у нее испаряется.

Я упаковал рюкзак три дня назад. Самое тяжелое и громоздкое в нем – приспособления для съемки: объективы, зарядки, штатив, батарейки, защита от дождя. Все в двойном количестве, про запас. Камера в отдельном чехле. Это слишком хрупкая и ценная вещь, чтобы сдавать ее в багаж. Телефон прячу в нагрудный карман оранжевой ветровки.

– Шикарно, – фыркает Лора. – Все взял?

Кладу сэндвич в другой карман, проверяю, где карточка на метро, и закидываю на спину рюкзак. Сгибаюсь под его тяжестью.

Внезапно с лица Лоры сползает улыбка, и она дважды потирает предплечье. На этот раз мы смотрим друг на друга. Прятаться бесполезно. Объясняться тоже. Остается лишь немного подбодрить ее.

– Я проверял списки пассажиров. Там нет никакой Бесс Тейлор. Вообще никаких Тейлоров. И никаких Элизабет. Нет женских имен ни на «Б», ни на «Э».

– Это еще ни о чем не говорит, ты сам прекрасно знаешь.

Конечно, знаю. Лора считает, что Бесс изменила имя. Я думаю иначе – это просто паранойя. С таким именем исчезнуть проще простого. Лоре так кажется, потому что мы сами сменили шкуру. Зачем иголке прятаться в стоге сена, если можно затеряться в чистом поле?

– Пусть на корабле ее нет, она может поджидать тебя на суше.

Отвечаю нарочито медленно:

– Если она там, то будет искать на фестивале. Где-нибудь, где играет музыка и стучат барабаны. А я еду с американскими пенсионерами. Да и вообще, Торсхавн – большой город, одиннадцать тысяч жителей, плюс съедутся толпы туристов. К тому же я замаскирован. – Поглаживаю бороду. – Буду ходить с перископом и заглядывать за каждый угол.

Приставляю козырек ладони ко лбу и прищуриваюсь. Лора не смеется.

– Если что, Мак живет прямо за углом, Лин – в двух кварталах, моя мама в часе езды, и твой отец постоянно на связи, звони ему в любое время.

– Ничего не могу с собой поделать, Кит.

Лора отчаянно ненавидит себя за то, что не сдержала слез – вижу, как она кусает нижнюю губу. Притягиваю ее к себе и запускаю пальцы под спутанный пучок. Она любит, когда я так делаю. По водонепроницаемой ткани скользит слезинка.

– Если хочешь, я останусь.

Лора выскальзывает из моих объятий. На секунду пугаюсь, что она стянет мой рюкзак. Но она хватает футляр с камерой и вешает мне на шею, как будто вручает олимпийскую медаль. Таким образом Лора благословляет меня; я вижу, чего ей это стоит.

– Береги себя.

– Ты тоже. Вы тоже. – Не думая о последствиях, я опускаюсь на колени и целую ее в живот. Еле-еле встаю опять. – Могло быть и хуже. Я собирался на Шпицберген. Неделю назад там белый медведь кого-то задрал.

Лора хоть и усмехается, а в мыслях далеко. Бесс Тейлор для нее страшней медведя-людоеда. Знаю, о чем она думает. Рассказывая о первом нападении, Бесс заявила, что остановилась лишь потому, что ее застукали. То есть признала, что способна нанести вред живому человеку.

Рассвет еще не занялся. На улице горят оранжевые пятна фонарей. От нашей двери до тротуара два шага по каменной плитке. Сделав их, оборачиваюсь. Лора стоит в дверях, опустив рукава свитера. На меня, как выразился бы Мак, снисходит озарение. Я собираюсь бросить беременную жену и поехать куда-то за тридевять земель, где может поджидать женщина, которая чуть не разрушила нашу жизнь.

– Я остаюсь, – слышу свой голос, и я не шучу.

Лора вспыхивает и хмурится.

– Не говори ерунды! Ты выкинул кучу денег. Иди уже. – Она выталкивает меня на улицу. – Ты ждал этого всю жизнь. Фотографируй. Потом будешь рассказывать детям чудесные истории.

Бросаю взгляд на ноги. Местные тротуары весьма опасны, особенно в сочетании с развязанными шнурками.

– Шансов меня отыскать у нее почти нет, – бормочу я, но Лора уже заперла дверь. Выходит, что я говорю сам с собой.

От нашего дома на Уилберхем-роуд до станции «Тернпайк-Лейн» пять минут ходьбы. Если срезать по Харрингей-пэсседж, то меньше – удобно, хотя сам проулок, что делит наш район надвое, по-диккенсовски мрачен. Иду через парк Даккеттс-Коммон, лавируя между качелей и горок, где обычно играют дети наших друзей. Под ногами хрустит битое стекло.

Со лба уже струится пот, мокнет борода. Помимо соленого привкуса на губах, осталась горечь лжи. Не проверял я списки пассажиров. Это персональные данные, их нет в открытом доступе. Трудно поверить, что Лора пропустила такое мимо ушей. Когда она встревожена, все чувства обостряются. Во время приступов панической атаки она считывает малейшие изменения в моих жестах, улавливает малейшее отклонение от истины.

Я скрываю только то, что может ее расстроить.

Подхожу к станции «Тернпайк-Лейн». Еще закрыто. Здание в стиле ар-деко портят уродливые вывески и рекламные щиты. Ровно в 5.20 служащий в темно-синей форме отпирает чугунные ворота. Единственный пассажир, кроме меня, – усталая негритянка в длинном жилете. Наверное, работает уборщицей в каком-нибудь офисе.

Задумавшись, стою на эскалаторе, идущем вниз. Вряд ли Бесс сядет на тот же корабль. Но она вполне может оказаться где-нибудь на Фарерских островах. Хорошо, что я еду один, не надо беспрестанно следить за Лорой. Я очень долго оберегал жену после событий, разыгравшихся на мысе Лизард, и мне предстоит делать то же самое снова и снова, когда вернусь.

ЛОРА

10 августа 1999-го

Междугородний автобус застрял на шоссе А303 неподалеку от Стоунхенджа. Похоже, все на свете отправились на запад страны наблюдать за затмением. Небо такое же серое, как огромные камни – древний циферблат на нежно-зеленом покрывале холма. Если уж встать в пробку, лучше места не придумаешь. Людям не приходит в голову, что в древности Стоунхендж как раз был нужен для того, чтобы предсказывать затмения и летнее солнцестояние.

Когда по радио у водителя сообщали прогноз погоды, тощий парень с клочковатой бородой, сидевший впереди, хлопал в ладоши и оповещал нас о последних сводках. Прогнозы сулили высокую облачность. Попутчики, собравшиеся на фестиваль в Корнуолл, веселились, несмотря ни на что, – их характерам была свойственна британская стойкость, которая помогла поколению бабушек и дедушек выстоять во времена блицкрига. Для них затмение – лишь повод устроить фестиваль. Увидят – хорошо, не увидят – все равно будет музыка. Это для Кита затмение важнее всего. У него наверняка испортится настроение.

Они с Маком и Лин уже уехали на фестиваль, чтобы поставить чайную палатку, на которой, возможно, удастся чуть-чуть заработать. Я не ела с утра, за завтраком встречалась с агентом из бюро по трудоустройству, а переодевалась к поездке в туалете на вокзале Виктория. Одежда, в которой я пришла на собеседование, лежала в рюкзаке. Я вдавила в пол тяжелый ботинок, будто выжимая педаль газа, а про себя подумала – интересно, мы доберемся до Лизарда до темноты или нет.

В конце концов автобус проехал пробку, которая возникла вовсе не из-за ремонта дороги; просто водители притормаживали, чтобы поглазеть на развалины. Вскоре миновали Уилтшир, затем за окном промелькнул Дорсетский всадник – меловой геоглиф, выложенный на склоне холма. К обеду добрались до Сомерсета. Биотуалет в автобусе давно сломался, так что в Корнуолле все вздохнули с искренним облегчением. Как только мы пересекли границу графства, то здесь, то там стали встречаться торчащие из-под земли шахты заброшенных рудников и черные флаги округа с белым крестом. Море давило со всех сторон. Англия сузилась до размеров полуострова. Во мне зрело приятное чувство – я знала, что в самой южной точке страны меня ждет Кит.