– Ни в коем разе не сердитесь. Я не могу похвастать тем, что говорил вам исключительную правду, однако же и упрекнуть меня в откровенном введении вас в заблуждение нельзя. Говоря дипломатическим языком, кое о чем я умолчал.

Он лишь «умолчал». Этим же качеством примечателен был Никанор Никанорыч – говорить так, чтобы умолчать ровно суть. Я безмолвствовал, рассматривая Азара, пытаясь хотя бы отдаленно предположить, что могло связывать меня с этими двумя – им и с Никанор Никанорычем, такими разными, но одновременно и необъяснимо схожими.

Азар тем временем, выждав паузу, можущуюся расцениваться как извинительную, если только вы не знаете Азара, как-то обыденно и просто сказал:

– Давайте уже покинем сей ничтожный чертог знанья, и обсудим наконец вопрос, которым вы по настоящему интересуетесь и который собственно привел вас сюда.

Я почти не удивился, что Азару известна цель моего визита в библиотеку, как и настоящий предмет поиска. Это показалось мне даже забавным, что есть вот замечательные товарищи – Никанор Никанорыч и Азар. Ходят они по очереди ко мне, доносят мысли, разъясняют намеки и совпадения. По очереди ходят, не скопом. Порядок то есть некоторый наблюдается в этом хаосе потертых портфелей, Библий с фольговыми закладками и снов о вавилонской истории.

– Вечер сегодня намечается решительно хорошим, – говорил тем временем Азар. – Время позднее, а на улице уют и покой. Мороз, как говаривал Аспушкин, и солнце. Очевидно упустил любимейший ваш поэт куда более замечательную картину – мороз и полная луна.

Я по-прежнему стоял переминаясь у выхода из читального зала, замечая краем глаза, что загораживаем мы с Азаром выход из читального зала из-за моей нерешительности. Я двинулся вперед и Азар услужливо посторонился, пропуская меня. Я обратил внимание, что книжица по-прежнему торчала из бокового кармана его пиджака.

– Куда мы идем? – осведомился я.

Взгляд Азара сделался удивленным.

– Вы идете, Борис Петрович, вы и никто другой. Я лишь смиренно надеюсь проследовать с вами часть пути, дабы внести ясность в возникшие неурядицы.

Выйдя из читального зала, мы прошли по широкому коридору с фигурными плинтусами, спустились по лестнице и свернули в гардероб, где к моему удивлению среди бесчисленных металлических вешалок с номерками, на самом краю висели мое сине-серое пальто, рядом с длинным прямым черным пальто Азара. За это время мы не обменялись ни словом. Я молчал, чувствуя не то, чтобы неловкость, но словно находясь под гнетом. Азар же, недавно еще болтавший без умолку, тоже отчего-то насупился и следовал за мной безмолвной тенью.

Мы прошли мимо вахтера, читающего сквозь накатывающую дрему газету. Он, дряхлый дед, взглядом полнейшего безразличия скользнул по мне, потом по Азару и снова вернулся к газете. Я толкнул тяжелые трехметровой высоты двери и мы вышли в безветренный лунный вечер. Похолодало, воздух как бы застыл и эта морозная масса увесисто окатила меня по выходу из теплого университетского чрева. Безлюдная, тщательно выскобленный от снега территория перед входом была хорошо освещена и создавалась мнимая граница между «тут», перед зданием – от круглой площадки с бюстом академика до высокого палисада, и «там» – на границе университетских фонарей, где разбегалась в обе стороны пешеходная дорожка, мелькали редкие тени машин и темнели холодные голые деревья.

– Теперь, Борис Петрович, – прервал молчание Азар, – когда вы несколько пришли в себя и относитесь ко мне если и не со спокойствием, то хотя бы со смирением, пришло время поговорить.

Он возвел глаза к чистому, прозрачному небу.

– Вечер сегодня положительно хорош. Просветить вас, Борис Петрович, примечательностью сегодняшнего, непохожего-на-другие, вечера?

– Сделайте одолжение, – буркнул я.

Азар изобразил на лице умиление.

В отличие от меня, носящего зимнюю шерстяную шапку с отворотом, Азар носил шерстяное кепи, которые не прикрывало ушей, отчего они торчали в разные стороны чуть не ортогонально голым вискам.

– Не просите, не стану! Удовольствие портить не имею, если хотите, права. Сюрприз! Сами все узнаете, не позже чем через… сколько же?

Продолжая шарить лукавым взглядом по сторонам, Азар сунул правую руку под запах пальто. Оттуда он извлек пузатые карманные часы на цепочке и с небрежной важностью щелкнув миниатюрным замком, отворил циферблат и протянул их ко мне.

Часы показывали пятнадцать минут девятого.

– Ну что, убедились? – упрекнул меня Азар неизвестно в чем. – Замечательнейшее детское время, подходящее вполне чтобы пойти отужинать в какой-нибудь приличный ресторан, вместо того, чтобы абсолютнейше по-мещански тщиться о том, как добраться до дому.

В выпуклом стекле часов, с латинской надписью на циферблате, отражались скачущие университетские фонари и необычайно четко желтое пятнистое блюдце луны.

Азар захлопнул крышку и спрятал часы под пальто. Я еще перед гардеробом отметил это его черное пальто. Вид оно имело отличный. Однобортное, идеального вороного цвета, плотной ткани с отложным воротником. Из того немногого, что я знал о пальто, ткань эта носила название лоден и подобный прямой, без наружных швов и карманов крой имел австрийские корни. Мечтал я тоже когда-нибудь завести себе такое пальто.

– И я немедленнейше пригласил бы вас оттрапезничать, Борис Петрович, – продолжал Азар, – если бы не обстоятельство, которое наряду с вашими благородными историческими исканиями, свело нас сегодня вместе. Обстоятельство это особенное и я не возьмусь даже пока предполагать, каков будет итог сегодняшнего вечера. Поэтому с ужином, в… да хоть в «Чайке»… – произнеся название известного ресторана Азар замялся, – собственно, не мой сей город, я и не претендую. С ужином придется повременить. Пойдемте.

Мы вышли на аллею, которую с одной стороны подпирал университетский палисад с крашенными кирпичными столбами и копьеверхими стальными секциями над цокольной плитой, а с другой припорошенная снегом полоса газона с липами с белыми крашенными стволами. Дорожка убегала далеко до самого перекрестка, где маячили разноцветные огни проезжей части.

Азар вежливым жестом предложил мне пройти. Я двинулся по аллее, тем более направление вело в том числе и к остановке моего автобуса. Внутренне при этом я уже смирился, что автобус, это вероятно совсем не то обстоятельство, которое уготовил для меня Азар. В этой ситуации, равно как и во всех предыдущих, связанных с Никанор Никанорычем, я был лишь ведомым.

Какое-то время мы шли бок о бок молча. Азар отнюдь не был менее разговорчив, чем Никанор Никанорыч, просто блистал он словоблудием как-то более направленно, точечно, что ли. На этот раз разговор завел я.

– Вы упомянули, что вы не из нашего города?

– Дорогой мой, Борис Петрович, – немедленно ответствовал Азар. – Лично я считаю, что гораздо более короткого знакомства , чем наше с вами достаточно, чтобы определить, откуда человек родом. Возьмем, к примеру, вас. Я вижу в вас совершеннейший образчик жителя города N. Со всеми его достоинствами, недостатками, наивностями и дырами понятийно-ценностного аппарата. Говор местный, если хотите, акцент даже легкий у вас имеется. Посему признать меня местным невозможно ну совсем никак. А вот взялись бы вы угадать мое происхождение?

Я пожал плечами.

– Нет. Сказать по правде ваша привычка говорить и манеры, отличают вас от всех, с кем мне приходилось общаться. Поэтому отнести вас к какой-то конкретной местности или национальности я не могу.

– Умение маскироваться – одно из примечательнейших качеств современного человека. Я овладел им в совершенстве в Пруссии.

Насколько мне не изменяла память, на современной карте не было такой страны.

– Хотя – вру! – тут же поправился Азар, – Пруссия, Пруссия… Нет. Случилось это в одном далеком восточном государстве, настоящее название которого искажено переплетением языковых групп настолько, что не стоит о нем и говорить.

Он похоже счел свое рассуждение подходящим ответом, потому что снова замолчал.