История эта, несмотря на некоторую болезненную схожесть с реальною, должна рассматриваться читателем исключительно, как выдуманная. Любая другая ее интерпретация – совпадение мест, имен или событий; сильнейшее желание ее, истории, материализации; либо, что совсем уж из ряда вон, твердая уверенность, что иначе и быть не может, – не имеет под собой никакой другой основы, кроме чрезвычайно развитой фантазии читателя, в свете чего и полагается разбирать все аргументированные выкладки и доказательства на тему.

Хотелось бы отметить, что рукопись эта пылилась нечитанной с десяток лет, а потому, во избежание совсем уж фантазмагорических гипотез и, чего доброго, упреков, нелишним здесь будет привести контекст времени, в котором описываемые события происходили – первые годы двадцать первого века. Время непростое, тяжелое, однако же, не лишенное некоторых уникальных своих черт и даже романтики.

Ну и в завершении упомяну, что научные изыскания, приведенные в данном произведении, претендуют лишь на то, чтобы быть рассмотренными в контексте сюжета, а никак не подвергнуться суровой критике уважаемых и талантливых ученых, которые, по разумению и чаяниям автора, а также банальнейшей теории вероятности, должны будут составить часть читающей аудитории.

Итак, рассмотрим нагловатого вида типа, в меру упитанного, быть может чуточку даже сверх меры. Вот он сидит напротив вас в столовой, смотрит как бы на вас, а как бы и вовсе мимо, однако, это его «невнимание» сильно вас задевает, нервирует, прямо-таки до бешенства доводит, но вы не подаете виду, вы ведь культурный человек, глядите совсем в другую сторону, хотя нервничаете порядочно, доведены уже, что греха таить, до белого каления, и хочется уже подойти и плеснуть в наглую харю кислый столовский чаек, размазать по физиономии недоваренную, но успевшую пригореть кашу, и сказать все, что при этом говорят.

Вот так, глупо, или может быть не глупо, а всего лишь буднично, началась эта история, повлекшая за собой цепь спорных, необъяснимых событий. Часть этих событий, впрочем, трудно трактовать как взаимосвязанные, однако же рассматривать их как случайные есть просто насмешка над теорией вероятности, которая даст вам мизернейший результат, попытайтесь вы подсчитать возможность их, событий, появления, в одно время в одном месте.

Был обычный сентябрьский денек, ничем он не был примечателен, разве что погода была против обыкновения хороша. В университете в тот день студентов было немного – что там делать в начале учебного года – в общем, отличный выдался денек.

Я возьму на себя смелость не уточнять некоторых совсем уж частных деталей относительно местоположения, где произошли описываемые события. Причина здесь проста и откровенно корыстна. Не хотелось бы мне бросать длинную и неоднозначную тень на стены любимого моего университета, подавая эти «из ряда вон» обстоятельства, под гарниром из честных географических подробностей. Потому я не конкретизирую «где», остановившись лишь на «что».

Биографию свою, однако, я в обязательном порядке приведу со всей сознательностью автора, но сделаю это чуть позже. Для вступительной части истории, достаточно будет того, что я, Борис Петрович Чебышев, старший преподаватель кафедры «Автоматизации и Информатики» нашего ВУЗа, коротал обеденный перерыв, в скверной, противопоказанной по всем статьям гигиены, если есть такие статьи, студенческой столовой, пытаясь протянуть время. Выходило пресквернейше, потому что обед в тот день в столовой, он же и завтрак, был даже дряннее обычного. Впереди, после перерыва, у меня были еще две лекции, в желудке с самого утра пусто, а тут еще совершенно наглый тип – очевидно от меня ему что-то было нужно. Может, родитель какой-нибудь за дитя свое ходатайствует, думал я, ковыряя алюминиевой ложкой в противной желтой каше. И задолженников с прошлой сессии, таких чтобы ходили, упрашивали, что-то не припоминается.

Тип, тем временем, заискивающе улыбнулся и, буквально, переметнул свою пятую точку на свободный стул моего столика, вызвав противнейший визг металлических ножек по половому кафелю. Я отметил, что пиджачок и брючки на нем потрепанные, видавшие лучшие времена – вряд ли ходатайствующий родитель.

– Позволите? – довольно бесцеремонно осведомился он надломленным голосом неопределенной тональности.

Я поднял на него строгий взгляд. Позволю ли я? Что, спрашивается? Пересесть? Так он уже это сделал. Или обратиться? Это, между прочим, он сделал тоже своим противным: «Позволите?»

– Прошу простить, милостивый государь, – продолжил он вдруг тонким, как-то даже неприличествующим ему голосом, – что оторвал вас от трапезы, однако дело мое требует вашего скорейшего внимания, а то и вмешательства!

Я по-прежнему молчал, а в голове роились мысли. Ничего, впрочем, конкретного, одни только предположения. Может участковый? Не похож. Или из ректорского крыла по мою душу пожаловал? Текущий месяц сентябрь немедленно поломал мою неокрепшую вторую теорию. Ректорское крыло мало интересовалось жизнью рядового преподавательского состава в начале учебного года. Своих забот хватало. Так я сидел и смотрел на него, суетливого, заискивающего, а он распинался предо мною как только мог:

– Вообразите только, Борис Петрович, что творится. Грядут наиважнейшие, жданные-пережданные события, а поглядите-ка вокруг. Черт знает что! Люди склабятся, нервничают, бардак, грязь, неразбериха. А ожидается-то все совсем по-другому. Ожидается-то все как раз наоборот. Последовательно, по порядку, по правилу. А тут такое! Вот вам пример глупейший: на улице только что студент на иномарке обдал меня грязью из лужи. И умчался, не оглянулся даже. Куда это, Борис Петрович, годится? Я уж о костюмчике молчу. А он, костюмчик-то, не казенный. Костюмчик-то купленный на рубчики. На командировочные, между прочим. Ужас!

Я выпустил, наконец, из рук алюминиевую столовскую ложку, после которой осталось неприятное ощущение на пальцах. Чего, спрашивается, нужно от меня этому типу? Есть разве мне дело до его костюмчика и командировочных? Хотя, если честно, студенты в последнее время совсем обнаглели. Ведут себя по хамски, преподавателей не уважают ни на столечко. Вот тебе и «храм науки и образования». Студент едет на учебу на иномарке, а преподаватель на трамвайчике. Как там у Чуковского: «зайчики в трамвайчике…»

– Полный кавардак, – угодливо кивнул незнакомец и хихикнул.

– Что, простите? – не понял я.

– Я говорю – не правильно все это, – сказал он, – Не по-людски. То есть, может, и по-людски, но не по-человечески. Зайчики, понимаешь, в трамвайчике, волки на метелке.

Мне и в голову не могло прийти, что я размышлял вслух. Это известие, признаюсь, повергло меня в некоторое уныние: вот, значит, начинается. Здесь забылся, там не вспомнил. Так он и подкрадывается незаметно, вкрадчиво – склероз. Вроде совсем не старый еще, странно как-то. Руку бы на отсечение отдал, что молчал, а оказывается – бормотал.

Видимо, мое подурневшее настроение передалось моему соседу, потому что лицо его стало совсем кислым, он сгорбился, притих и только соболезнывающе поглядывал на меня прежним искательным взглядом. И так мне противно стало от такого его поведения, что я немедленно расправил плечи, поднял голову и еще строже чем прежде глянул на него.

– Какое, собственно, у вас ко мне дело?

Тот аж подскочил на месте.

– Да! – воскликнул он совсем каким-то третьим голосом. – Великолепнейше, Борис Петрович! К делу! За что и дорог.

Меня, надо сказать, начало уже порядком утомлять его словоблудие. Человек он, конечно, был необычный, если не сказать странный, однако, время он подобрал не подходящее для своих чудачеств. Две лекции, безобеденный перерыв, а тут еще мысли вслух, ни с того ни с сего мне на голову свалившиеся.

– Дело, Борис Петрович, не терпит отлагательств, – полушепотом затараторил он, вытянувшись ко мне через стол. – Дело горит, то есть пока еще не горит, но дымит уж вовсю. Свербит, родное. На полке пылилось тыщу лет. И давно пора бы с ним покончить, если уж совсем по-честному, да все руки не доходят, голова забита черт знает чем, сумятица, сумбур, головомойка! А ведь есть же план. План-то уж на все, про все, давным-давно составлен. Признаться, не ахти какой, но все же план. И заверенный, между прочим, высочайше! Не перекроить, не подогнать, не перестроить, не подсократить. Всем про него известно, все на него рассчитывают, все надеются. Нельзя подвести-то. Тут ведь раз подведешь, и доверия к тебе – нема! Такая история.