Чуань Дзон, с лёгкой усмешкой поклонившись Хуршиду, сказал:

‒ Так вот, силовой поток не имеет разума, потому и видения, которые он посылает чувствительным людям, могут принимать разные формы… порою не совсем приятные, надо сказать. Не думаю, что Бог, будь Он реален, хотел бы показывать нам некоторые вещи… но это к слову. Я принимаю точку зрения Хуршида, хотя и не разделяю её. Но мы тут, скажем так, не для того, чтобы заниматься теологией. Мы просто хотим узнать как можно больше о свойствах силового поля, находясь в эпицентре его влияния. Да! Именно здесь, в этом самом месте, расположено, скажем так, место силы, как сказали бы современные любители экстрасенсорики. Такие места действительно существуют в разных областях земного шара, но отличие именно этого в том, что тут не просто отдельные лучи силового поля выходят наружу, но сам основной стержень пронзает здесь сферу земли. Для большинства людей этот факт, в сущности, ничего не значит. Но приведи сюда философа, человека одарённого, человека, захваченного желанием творить, или просто влюблённого…

‒ …Или пьяницу, – вставил Манфу и пододвинул пустую чашечку Син Чен, чтобы она подлила ему чая.

‒ …Или пьяницу, – не моргнув глазом, согласился Чуань Дзон. – И он, этот человек, скажет вам, что что-то тут точно не так. И в зависимости от того, какую информацию пошлёт ему силовой поток, его поведение изменится, знаешь ли. Все его, скажем так, способности усилятся в десятки, сотни раз. Учёный обретёт решение задачи; влюблённый растворится в своей любви, не останется ни ревности, ни сомнений; поэт напишет лучшее из своих стихотворений; живописец создаст восхитительную картину. Пьяница…

‒ Пьяница наполнит бокал и восхвалит Господа. В этом месте он никогда не ощутит похмелья, – торжественно промолвил Хуршид, смягчая пафос своих слов улыбкой, – ибо алкоголь порою наделяет нас качествами поэтов, высвобождая творческий потенциал, которым, правда, большинство пьяниц не умеет пользоваться, потому что пьют они от придуманного горя, а не от желания возблагодарить Небеса за ниспосланное миру вино. Впрочем, сам я правоверный мусульманин и не притрагиваюсь к спиртному.

Син Чен, до сих пор хранившая молчание, произнесла с довольно мрачным видом:

‒ Однако если силовой поток будет, образно выражаясь, не в духе, то образы и чувства, которые он пошлёт, могут стереть личность в пыль: разочаровать влюблённого, оставить косноязычным поэта, свести с ума учёного и разорвать пьянице сердце. Именно в этом мы и хотим разобраться: как угадать настроение силового поля? Ведь сколько открытий в науке можно было бы совершить, сколько великих произведений искусства можно было бы создать, если только знать, как и когда прийти в этот дом и воспользоваться ждущим здесь даром. Мы ведём учёт колебаний поля и регистрируем его изменения, чтобы вычислить закономерности.

‒ У вас, выходит, есть какой-то прибор или способ, чтобы измерять незримое и неосязаемое? – поинтересовался я, захваченный разговорами этих фантазёров и визионеров.

‒ Прибор… ну да, если можно так выразиться, – ответил Манфу. – Не то чтобы с его помощью можно было выяснить, сколько весит душа, однако кое-какие результаты удаётся получить. Жаль, что прибор этот недолговечен, и времени у нас мало… Хм.

‒ Расскажите же мне про этот прибор, – попросил я. – И про какие такие видения вы говорите? Я, конечно, не поэт и даже не влюблённый, и по стечению обстоятельств так и не стал пьяницей, однако если влияние этого вашего силового поля здесь так сильно, неужели я не должен хоть что-то почувствовать?

‒ Видений ты не ощутишь сегодня, потому что в чай добавлен экстракт линьчжи ‒ как мы выяснили, это притупляет нашу способность воспринимать информацию поля, – объяснила Син Чен. – Доза крайне мала, однако даже самого запаха этого гриба оказывается достаточно, чтобы оградить сознание человека от влияний незримого. Сейчас силовое поле не в духе, лучше с ним не играть. Но тебе это, возможно, не так опасно – ты же инженер, как нам сказал Манфу, у тебя логика, должно быть, хорошенько потеснила сферу бессознательного, так что ты даже если что-то и почувствуешь, не придашь этому значения; твой разум быстро найдёт объяснение и упорядочит хаос в твоей голове, ты ничего не успеешь понять, а разум уже подкинет тебе самое тривиальное объяснение. Прибор сегодня мы тебе показать не сможем, уже поздно, ему надо отдохнуть. А рассказывать не имеет смысла – завтра, думаю, ты сам всё увидишь.

3

Мои новые знакомые начали вставать из-за стола, я тоже поднялся. Манфу повёл меня наверх по массивной, глухо стонущей под ногами деревянной лестнице. С наигранно-заговорщицкой интонацией японец проронил по пути:

‒ Я не спрашиваю тебя, надолго ли ты панируешь тут задержаться. Это ты сам решишь. И особо не придавай значения тому, о чём говорится за столом. Хотя не мне тебя учить… Ты сам решишь, нужно тебе это всё или нет. У нас тут демократия. Хах! Полная свобода выбора!

Я улыбнулся в ответ. Жутко хотелось спать, но я всё-таки спросил:

‒ Манфу, почему ты меня сюда пригласил? И почему эти люди не против меня принять? Если я чем-то могу вам помочь, я с радостью готов, просто скажите прямо.

Манфу, не моргнув глазом, ответил:

‒ Ну не позволять же тебе ночевать где попало в палатке, когда дождь моросит. Мои друзья очень гостеприимны, живи и радуйся, ты же в Китае!

И он со смехом покинул меня в дверях моей комнаты. Я был так утомлён, что даже толком не разглядел доставшийся мне номер. Отметил только, что в убранстве комнаты преобладали белые и коричневые тона, а мебель была отделана лакированными бамбуковыми вставкам. Я не в силах был идти принимать душ, да и сомневался, что в доме есть горячая вода. Не раздеваясь, чтобы не замёрзнуть окончательно, я рухнул на жёсткую кровать, выполненную в традиционном китайском стиле: тонкий матрас лежал прямо на досках, – и моментально уснул. Без сновидений.

Приложение 3

Это красный мак, засушенный до стеклянной хрупкости и вложенный между склеенных страниц дневника. Лепестки, похожие на крылья бабочки, побледнели, но не утратили цвета – алого, в тёмных прожилках. К бледно-зелёному, местами расслоившемуся стеблю привязана синяя нить с узкой биркой. На просвет видна надпись на бирке (почерк принадлежит не Александру):

В память о нашей анапской весне. Я люблю тебя, Сажа-сан. Свет.

Прибор

1

Проспал часов до десяти и проснулся с тяжёлой головой, словно подхватил простуду. Из-под одеяла было страшно вылезать, пугала и перспектива умываться ледяной водой. Чувствуя себя разбуженным посреди зимы медведем, я всё-таки заставил себя встать. От резкого подъёма в глазах потемнело – такое со мной происходит нечасто… Но я списал недомогание на то, что нахожусь в горах, да и климат непривычен.

В онемелой утренней заторможенности я постоял перед окном. Было не очень холодно, но как-то промозгло. Погода налаживалась, бесцветные облака прорезало солнце, его лучи быстро согревали промокший за ночь мир тростника, гор и ветров. Движения воздуха качали ветви, стряхивая капли вчерашнего дождя и последние уцелевшие комочки снега. Из моего окна были видны поросшие лесом каменные гребни, которые венчал далёкий пик, заляпанный пятнами льда. Кое-где по горам стелился туман, густой и молочно-белый. Солнечные лучи теснили его вниз, в горные долины, ущелья и пещеры, где он будет в течение дня ждать своего часа, чтобы снова вернуться ночью и закрыть собою горный мир.

Снаружи, пожалуй, было теплее, чем в моей комнате, ведь планировка дома была рассчитанной на то, чтобы сохранять прохладу. Я вышел в коридор и направился вниз.

Внизу, как и на втором этаже, царила тишина. Снаружи, за распахнутой дверью, смолисто благоухал двор – мокрый, забросанный сосновыми иглами и пожелтевшими ветками тростника. Снежная куча на клумбе уменьшилась в размерах, и в центре двора растеклась, как инопланетная субстанция, большая мутная лужа. Было и правда тепло, я снял куртку. Похоже, кроме меня, в доме и поблизости никого не было.