– Ты намочил манжеты, – заботливо проговорила девушка в чёрном платье, когда я вышел.
Я оглядел манжеты пальто, ничего не ответил и пошёл в прихожую. Девушка в чёрном платье схватила меня за руку и испугано произнесла:
– Ты куда?
Я обернулся и ударился взглядом о решительно воздвигнутую вкруг неё двухметровую башню беззащитной чувственности, из бойниц которой в меня настойчиво летели стрелы-сквирты. Вместо ожидаемого, по её мнению, возбуждения в меня медленно стало вползать омерзение, в нос ударил неприятный запах жижи, вдоль поясницы что-то проскользнуло, возможно, чьё-то безжизненное тело… Меня передёрнуло, я с усилием подавил в себе крик и наклонился, чтобы надеть ботинки.
– Нет, так не пойдёт, – настойчиво заговорила девушка в чёрном платье. – Я тебя никуда не отпущу! Наша ночь должна закончиться совсем не так, ты меня слышишь?
Я справился с собой и, надев левый ботинок, обнадёживающе посмотрел на неё и беспечно произнёс:
– Да, я тебя слышу и более того – полностью поддерживаю. Наша ночь закончится совсем иначе, вот увидишь! Я сейчас очень-очень быстро схожу за выпивкой, и мы продолжим…
– Зачем куда-то ходить? У меня есть ликёр, я же говорила тебе, а ещё есть вино.
– Вот и отлично, значит, ты будешь пить ликёр или вино, а я куплю себе виски. Я же говорил, что сегодня пью виски, – назидательно закончил я, надев правый ботинок.
– Но уже поздно… Алкоголь нигде не продаётся…
– Не переживай, – произнёс я медовым голосом, – несколько сотен сверху положенной стоимости заставят даже самого законопослушного торговца изменить своим принципам…
Я нежно взял её ладонь в свою, немного приобнял свободной рукой, чуть коснулся губами щеки, добрался до виска и страстно прошептал:
– Предвкушение удовольствия делает само удовольствие…
Я отстранился, размышляя, как закончить фразу, и посмотрел в её глаза мгновенно подёрнувшиеся поволокой. Она разомкнула пересохшие губы и еле слышно прошептала:
– Только возвращайся поскорее…
– Конечно…
Я выпрыгнул из квартиры на лестничную площадку и понёсся, перепрыгивая через ступени, вниз. На улице я бросился, не разбирая дороги, прочь: через дворы, подворотни, переулки, скверики – пока не выскочил на широкий проспект, по которому изредка проносились машины. Здания вдоль проспекта слегка двигались, создавалось впечатление, будто они пели многоголосую песню и раскачивались в такт мелодии. Я возликовал, почувствовав себя освобождённым, и даже попробовал подпевать, но быстро понял, что не знаю слов. Вместо этого жадно закурил, застыв на обочине с поднятой рукой, и вскоре старенький пикап подобрал меня и повёз в сторону дома. От утробных покачиваний автомобиля делалось хорошо, почти невесомо… Голова валилась влево, возвращалась на место, снова валилась и снова возвращалась. Дремота холщовым мешком укутывала меня…
– Не спать! Сон делает нас незащищёнными! Сон делает нас одинокими! Хотя мы и так одиноки… Тотально одиноки. У нас может быть много родственников, друзей и даже соседей, но мы все всё равно одиноки. Чудовищно одиноки! Ясно?
Усатый старик в непростиранном белом халате поверх пижамы сидел одесную за длинным деревянным столом и громким шёпотом доносил до меня свои мысли. Я посмотрел на него в упор и ответил:
– Ясно.
– Поэтому Час чтения негоже тратить на сон! Ясно?
– Ясно. А вы кто?
– Что значит «кто»? Сосед твой! Из девятой!
– Сосед? Из девятой?
– Ну да… Сосед!
– Из девятой?
– Да! А ты из десятой… Постой! Или из восьмой… В общем ты мой сосед, а я твой и всё тут! Ясно?
– Не совсем…
– У тебя сезонное обострение что ли?
– Какое обострение?
– Сезонное! Где твой блокнот?
– Какой блокнот?
– Понятно-о-о! – старик озабоченно потёр подбородок и принялся объяснять. – Мы – запамятовавшие. Ты и я. Ну и все остальные. Чтобы не забыть ничего, мы, по рекомендации докторов, стараемся совершать ежедневно одни и те же действия. Мы каждый день встречаемся, посещаем библиотеку (как сейчас, например), читаем, разговариваем, ходим гулять на лужайку, по вечерам я пишу. Час или два… И ты тоже, кстати. Мы записываем тезисы… О том, что произошло… Для нас… Для будущих нас, которые завтра проснутся и всё перезабудут! Ясно?
Я помотал головой. Старик сдвинул брови и чуть повысил голос:
– Я ничего не помню, ясно? И ты тоже ничего не помнишь! Чтобы сохранить воспоминания, я веду дневник. Ты тоже ведёшь дневник. Каждое утро я перечитываю тезисы, записанные мною накануне. Ты тоже перечитываешь. Ясно? Это Дом запамятовавших.
Я удивлённо выдохнул:
– Пф-ф-ф…
Дебелая женщина в углу недовольно посмотрела на нас и сказала протяжное:
– Ш-ш-ш-ш-ш!
Старик послюнявил палец и пригладил усы:
– Да! Я ничего не помню. Это факт… Единственное, что я помню с невероятной точностью, это лица людей, поэтому я всегда знаю, виделись мы с тем или иным человеком раньше или нет. Ты страдаешь тем же недугом, что и я, правда, с небольшой особенностью. Ты не запоминаешь лица людей – ты запоминаешь их мимику и жесты. Мне кажется это очень необычным, но ты невероятно страдаешь. Ясно?
Я хмыкнул:
– Какая чушь!
– Да, согласен, абсолютная чушь, но эта чушь – наша реальность!
Я не ответил. Озноб пробежал по телу. Одномоментно мне захотелось сделать десятки противоречащих друг другу действий. Старик заботливо посмотрел мне в глаза и спросил:
– Что с тобой?
– А-а-а, – я чуть не расплакался, но пересилил себя и закончил сорвавшимся голосом. – Я не понимаю, что происходит… Всё меняется… Путается. Трансформируется. Мне страшно!
– Мне тоже страшно…
Старик помолчал, настороженно огляделся и добавил:
– Я боюсь проснуться однажды утром и понять, что я забыл все слова… А ещё я боюсь не узнать тебя. Ты мне очень дорог… Очень! У меня так написано в блокноте! А ещё там есть размышления о степени моей привязанности к тебе… О том, что ты один из самых важных маяков в этом мире, с помощью которого я неплохо ориентируюсь… Но… Но… Не помню, что там после «но»… Не важно! Надо читать… Час чтения! – старик поднял вверх указательный палец и придвинул ко мне книгу.
Я провёл ладонью по твёрдому переплёту, ощутил лёгкую шершавость картона, еле осязаемую выпуклость букв. Читать совсем не хотелось. Усатый старик пошуршал листами многостраничного фолианта с причудливыми виньетками на обложке, пробубнил что-то себе под нос, а потом придвинулся ко мне и заговорил:
– А что касается чтения, то читать я люблю, и к тому же это у меня хорошо получается. Я читаю не быстро и не медленно, не громко и не тихо, стараюсь правильно ставить ударения и передавать эмоции героев или автора. Жаль, конечно, что я ничего не запоминаю из прочитанного… Но читать очень люблю… Очень! – он блаженно улыбнулся, обнажив обильные отложения зубного камня. – Ясно?
Я кивнул и ненадолго задумался, а старик тем временем заговорил вновь:
– Вообще-то книги в библиотеке выдают не всем. У меня тут достоверно всё написано, – он потряс у меня перед носом своим блокнотом. – Я, ты, он, она, снова она и ещё два раза он… Так вот… Мы – постоянные читатели. И старушка-библиотекарша нас очень любит. Мы всегда возвращаем книги в целости и сохранности, не рвём их, не макаем в суп или компот, не пускаем слюни по корешку… А некоторые, – старик придвинулся ближе и перешёл на шёпот, – некоторые используют страницы по назначению в клозете! А потом кричат, что являются авторами сих нетленных, но канувших в канализацию, строк… По этой причине и ещё по некоторым другим большая часть наших коллег считается буйными.
Старик отпрянул от меня и красноречиво покивал. За окном загремел гром, засверкала молния. Крупные капли дождя забарабанили по алюминиевым откосам. К столу подошёл подросток с оранжевыми волосами и подсел к нам:
– А что вы читаете?
Старик замотал головой:
– Не разговаривай с ним! Он не такой…
– Что это значит?
– Не разговаривай с ним, – назидательно повторил старик и послюнявил усы. – Он не запамятовавший! Он нормальный! Родители его к нам подселили… У них родственные связи, видишь ли… Бог весть за какие такие прегрешения они его сюда упрятали! – старик скосил глаза на свой блокнот. – Про него у меня записи соответствующие имеются! Так что информация достоверная!
