Общественный обвинитель недовольно оглядел зал и упёрся насупленным взором в Защитника. Присутствующие начали перешёптываться. Секретарь зашикал на кого-то в первых рядах. Судья очнулся от дремоты и поводил ладонью по бумагам, лежавшим перед ним. Защитник повторил свой вопрос. Судья, дабы отвести от себя внимание присутствующих, поспешно кивнул, еле сдерживая зевок, суетливо раскрыл какую-то папку и спрятал лицо за твёрдым переплётом. Защитник встал в полный рост и произнёс, обращаясь к Общественному обвинителю:
– Вы хотите сказать, что Государство не формирует человека? Я вас верно понял? Тогда какой прок в чтении Конституции? Тогда кто вообще для нас Группа Главнокомандующих? Тогда зачем нам эти показательные слушания?
– Нет, вы меня не правильно поняли, – раздражённо заговорил Общественный обвинитель. – Государство изначально, с малолетства и на протяжении всей жизни формирует, указывает правильный путь развития, поддерживает, помогает…
– Но вы же противоречите сами себе! – перебил его Защитник.
– Вы не дослушали меня, а уже выводы делаете. Исходя из этого, я могу предположить, что вы и мою предыдущую речь плохо слушали, а то и вовсе не слушали, а вопросы – задаёте!!!
– Тогда прошу вас расшифровать, что вы имели в виду. Вот тут у меня слово в слово записано всё, что вы сказали. Я конспектирую. И я усматриваю здесь несоответствия. Когда вы говорили о «государстве», в котором многие из присутствующих родились, вы сказали следующее, цитирую…
– Так-так-так, Карл Фридрихович, вы, конечно, извините, что я вас перебиваю, но уж коли вы меня раз перебили, то и мне не зазорно. Я считаю так – всё, что вы намереваетесь сейчас сообщить, к сути дела отношения никакого не имеет. Мы же с вами не государства тут судим. Да и типун мне на язык! Наше Государство благополучно встало, стоит и до конца веков стоять будет. Судить его нечего. А то, в котором мы, к несчастью, родились, оно уже осуждено! Осуждено многократно, пофамильно и поимённо! И я, да будет вам известно, в большинстве тех процессов участие принимал и практически всех негодяев из того «государства» в лицо знаю! И все их подлости знаю, и все их оправдания жалкие! Всё знаю! Поэтому не вам тягаться со мной в подобного рода спорах. Хотите о государствах поговорить – поговорим! Но только не на этом слушании. Позвольте всё же мне закончить мою речь…
Защитник вымученно улыбнулся.
– Ваша честь? – повернул голову к Судье Обвинитель.
Судья всё ещё боролся с зевотой. Он выглянул из-за папки, одобрительно поморгал глазами, поморщил брови и снова спрятался.
– Та-а-ак, на чём же я остановился… Ага, стало быть, «никто»… Итак! Никто из нас не совершил подобного жуткого преступления! – важно продолжил Обвинитель. – А это значит, что пагубное, злонамеренное, насильственное поведение было заложено в Подсудимой самой природой! И она, будучи уже взрослой, здравомыслящей, ответственной женщиной, не смогла разглядеть в себе этих мерзких наклонностей, не смогла изничтожить их в себе, не смогла в конце концов обратиться за помощью к специалистам (а мы все знаем, что у нас есть прекрасные профильные службы с высококвалифицированными и отзывчивыми специалистами и замечательные духовно-приходские заведения с мудрыми врачевателями душ!)… Так вот… Побороть свой недуг собственноручно или с чужой помощью Подсудимая не смогла… Или… Не… за-хо-те-ла. Именно – не захотела! Результаты экспертизы говорят нам о вменяемости Макаровой Анастасии Поликарповны, а это значит, что о недуге своём она, если уж не знала наверняка, то – догадывалась, и никаких действий по его устранению не предпринимала… Злой умысел и преднамеренность – налицо. Также на прошлых заседаниях нами досконально изучался вопрос климактерического периода, в котором Подсудимая пребывала во время совершения преступления, а также, возможно, пребывает до сих пор. Эксперты вынесли вердикт, что климактерический период у Обвиняемой протекал в пределах нормы, с применением показанных врачом местной поликлиники натуральных препаратов для уменьшения климактерических жалоб и, таким образом, не оказал никакого влияния ни на Подсудимую, ни на само преступление. Подводя итог, я, как официальный представитель Общественного обвинения, озвучивающего здесь волю народа и Конституционные нормы и законы нашей страны, призываю Подсудимую с честью и достоинством принять расплату в виде смертной казни на электрическом стуле или, если у нас опять отключат электричество, через повешение. Что ж… Я кончил.
Общественный обвинитель многозначительно оглядел зал, кинул презрительный взор на Подсудимую и сел. Защитник откашлялся. Судья наконец-то поборол зевоту и проговорил, обращаясь к Защитнику:
– Да-да, Карл Фридрихович, теперь вы выступаете.
Не успел Защитник встать со своего места, как Общественный обвинитель выкрикнул:
– И о чём вы нам сегодня расскажете? Про условную и безусловную любовь, про идею материнства или про симбиоз социума?
– Напрасно вы цепляетесь ко мне, Константин Ипатьевич…
– Да поймите же вы наконец, – перебил Защитника Обвинитель, – есть конкретные вещи, конкретно совершённые поступки, имеющие время действия, условия и обстоятельства, а есть ваши никчёмные философствования, ставшие здесь уже традиционными, которые не имеют ничего общего с реальностью…
– Константин Ипатьевич, – раздражённо произнёс Судья, – вы задерживаете нас всех!
– Молчу, молчу, – иронично проговорил Общественный обвинитель и, моментально сделавшись серьёзным, внимательно воззрился на Защитника в предвкушении долгой и бессмысленной речи.
Карл Фридрихович провёл рукой по волосам и заговорил:
– Сегодня я предлагаю порассуждать о свободе. Мотивы, движущая сила и цель жизни Подсудимой были подчинены единственно возможному для этой женщины действию – действию к свободе. Я придерживаюсь суждения одного несправедливо позабытого современностью философа: «Человек осуждён на свободу, он или свободен, или его нет»! Какое меткое, сокрушительно правдивое определение, не так ли? Это значит лишь то, что сам человек, всё его естество – это и есть свобода в своём первозданном воплощении. А все действия человека – это действия свободы, во имя свободы и ради свободы! Отказаться от свободы невозможно…
Защитник остановился. Что-то категорически не нравилось ему в собственной речи, но что именно он никак не мог понять. Бросив недоверчивый взгляд на публику, он вновь заговорил:
– Заставлять человека делать что-либо против его воли – значит отрицать его свободу! Но нельзя обвинять полусвободного человека за проступок, совершённый им в состоянии этой самой полусвободы. Я намеренно употребляю здесь это слово, поскольку полностью лишить человека свободы нельзя! Свободу у человека можно лишь время от времени выдирать клоками, но сделать человека абсолютно несвободным невозможно! Итак, Анастасию Поликарповну сделали полусвободной, заставив стать матерью. Долгие-долгие годы она была терпелива и длила своё испытание. Трагедия, которая случилась в прошлом году с дочерью Подсудимой, это лишь действие свободы, которому Анастасия Поликарповна позволила случиться, находясь в состоянии полусвободы…
Защитник замолчал и задумался. Спустя считанные секунды его глаза блеснули, и он выпалил:
– А не может ли это происшествие быть своеобразным проявлением Принципа снисходительности? А-а-а? Подсудимая была снисходительна к просьбам своего ребёнка о смерти, она мужественно совершила этот страшный шаг. Мы не можем осуждать человека, который руководствовался в своих действиях Принципом снисходительности… Более того… вместо порицания мы… то есть общество… обязано оказать Подсудимой посильную помощь, а Суд, в свою очередь, должен проявить к ней крайнюю снисходительность…
– Протестую, – взвыл Общественный обвинитель. – Это ложное трактование основополагающего государственного принципа! Да как вы смели…
– Тихо, – повысил голос Судья, – протест принят. Карл Фридрихович, вам объявляется предупреждение в связи с некорректным использованием государственного термина, на основе которого в действующей Конституции формируется львиная доля норм и законов! Прошу продолжать!
