- Я ничего не знаю прекраснее запаха только что вынутого из русской печи хлеба, - рассказывал мне Андрей.

Мамаша ловко разлила из кувшина по стаканам жёлто-белое молоко и забрала у Смоландера внучку. Та обняла ручонками бабушку и доверчиво прильнула к ней, вернувшись на своё привычное место.

Андрей стал жадно есть горячий хлеб (с корочкой!) и запивать его вкусным холодным молоком. Алекс пил молоко мелкими глотками, как бы интеллигентно глотая. Хлеба он не ел. Смоландер от молока отказался, что-бы сохранить в животе место для пива и джин-тоника. Андрей выпил три стакана молока и съел почти весь хлеб, лежавший крупными ломтями в со-ломенной плетёной корзинке. Красивая была корзинка.

- Какой изумительно вкусный хлеб! И корочка! - сказал Андрей и по-просил Алекса перевести. - Это вы сами пекли? И молоко - чудесное.

Алекс перевёл. Мамаша хотела вновь передать внучку Смоландеру, но девочка захныкала и никак не хотела идти на руки родному дяде. Тогда за дело взялся Алекс, но у него тоже ничего не вышло, девочка прилипла к ба-бушкиной груди и вцепилась пальчиками в её кофту.

- Дайте попробую я, - сказал Андрей.

Он протянул руки к девочке и ласково сказал по-русски:

- Лиза, хорошая девочка. Она умница и меня не боится, потому что я люблю детей. Иди ко мне, не бойся. Я тебя не уроню.

Девочка сначала недоверчиво смотрела на незнакомого дядю, увидела в его глазах доброту и любовь и вдруг потянулась к нему на руки. Мамаша унесла в дом поднос с тем, что осталось не выпитым и не съеденным. Вскоре она вернулась, держа в руках облепленный полиэтиленовой плёнкой и завёрнутый в чистую тряпицу большой каравай ржаного хлеба. От него пышело холодом, как из ледника. Секрет оказался прост: он был только что вынут из морозильной камеры холодильника.

Так Андрей впервые узнал, что хлеб можно хранить в морозильной ка-мере. А когда понадобится, его надо разогреть в микроволновой печи. И он станет свежим. Микроволновая печь тоже была для Андрея большим откры-тием. Таких в России тогда ещё не было.

Мамаша протянула замороженный каравай хлеба гостю из Советского Союза и сказала со значением щедрости, неумело улыбнувшись:

- Ланья (подарок).

Для Андрея, копившего финскую валюту (ещё не зная для чего) это был поистине царский подарок. С тех пор, живя в Финляндии, а потом и вернувшись в Москву, когда закончился срок его ссылки, Андрей хранил хлеб в морозильнике. От него и я этому научился.

- Кийтос пальон! - поблагодарил Андрей мать Мики Смоландера и склонился, чтобы поцеловать ей руку. Чуть сморщенную, загорелую. Но она отдёрнула её в испуге, будто русский гость собирался её укусить.

Андрей расчувствовался почти до слезливости и сказал по-фински.

- Хювясти, эйти! (Прощайте, мама!)

Смоландер и Алекс тоже попрощались (някеймин - до свидания). Все приехавшие сели в машину и укатили дальше.

Смоландер присосался к банкам с джин-тоником. Андрей с Алексом ехали некоторое время молча. Потом Андрей спросил, повернув голову не-ловко в сторону сидящего за рулём Алекса:

- А чем она живёт? В смысле - на что.

- Кто? - не понял Алекс.

- Мать Смоландера. Эта бедная старушка.

- Гм. Это только так кажется, что она бедная. У неё в собственности около ста гектар леса. Она его продаёт. Мэри работаёт у неё бухгалтером. Я думаю, на жизнь им хватает. Ещё и остаётся про запас.

- А! - сказал Андрей. И спросил вдруг ни с того ни с сего: - Алекс, что такое вкусно? Как ты думаешь?

- Вкусно? - удивился вопросу Алекс, не забывая нажимать на акселе-ратор, - Странный вопрос. Вкусно это вкусно. Что тут непонятного? Ты, ка-жется, джин-тоника не пил. А молоко не может так сильно ударить в голову.

- В твоём ответе нет поэзии. Вкусно это, когда ты сыт, но невыносимо жаль, что кончается. И ты больше не можешь.

- Что кончается? - снова не понял Алекс.

- То что ты пьёшь или ешь.

- Ты что, поэт?

- Нет. Я не поэт. Я игрок словами.

- Разве можно играть словами?

- Не только можно, но нужно. Язык дан человеку, чтобы играть слова-ми. Иначе было бы скучно жить на этом свете, мой друг, Горацио.

Алекс пожал плечами и подумал, что русский немного спятил.

На этом рассказ Андрея о поездке на родину Смоландера, о милом и толстом Мике, большом любителе пива и джин-тоника, можно закончить и вновь вернуться к оставленным нами баранам.

XI

Андрей спускается из своего гостиничного номера вниз, в ресторан, где его ждёт с нетерпением обещанный Ойвой обед. В ресторане светло, тепло и не играет музыка, которая обычно в России раздражает многих обедающих посетителей и мешает им разговаривать. Андрей в некоторой растерянности, не знает, как себя вести и за какой столик ему сесть. Но к нему скорыми шагами, плывущей походкой, устремляется метрдотель во фрачной паре, весь в блестящих чёрных лампасах и лацканах. В белой манжетке, с сиреневым галстуком-бабочкой. Видно, он предупреждён о приходе странного посетителя. Иждивенца, которого ресторан должен кормить за счёт фирмы "Лемминкяйнен". Он безошибочно узнаёт этого неуверенного в себе посетителя и, ни слова не говоря, жестом предлагает ему пройти к отдельному столику с одним стулом. Андрею кажется, что на него все смотрят. Он сжимается под воображаемыми им многочисленными любопытствующими взглядами ресторанной публики. Думают, видно, что важная птица прилетела, раз его сажают за отдельный от всех столик. Когда Андрей садится на услужливо отодвинутый метрдотелем стул, он украдкой оглядывается и убеждается, что на него никто не обращает ни малейшего внимания. Глупо, но Андрей расстраивается. Метрдотель желает ему приятного аппетита (хювя руока-халуа!) и удаляется с прямой спиной, точно проглотил аршин. Андрей долго сидит, не зная, куда девать свои руки, и ждёт терпеливо, не выказывая видимого беспокойства, хотя оно в нём начинает потихоньку закипать.

Наконец, после двадцатиминутного испытания его терпения, к нему подходит официантка, держа в руках поднос, ставит его балетным движени-ем на край стола и выставляет на чистую скатерть стеклянный кувшин (с но-сиком) с водой, тарелку золотистого бульона, отдельно на тарелочке кубики сухариков, в соломенной плетёной корзинке хлеб. Справа от гостя кладёт ложку, нож, слева - вилку. Пока всё это она привычно делает, Андрей её разглядывает. Она ему нравится. И он успевает подумать: почему все официантки, сколько он себя помнит, всегда и везде ему нравились. Наверное, потому, соображает он, что хозяева заведений специально подбирают хорошеньких женщин, чтобы посетители не думали о плохом, а думали исключительно о хорошем. И заказывали ещё и ещё. Как стюардессы в самолёте. Ты смотришь на их красивые, обтянутые лётной формой фигуры и тебе не так страшно падать с жуткой высоты, чтобы навсегда расстаться с этой жизнью.