А тут! Один-одинёшенек, в тесном зажатом купе, и едет почти на це-лый год в страну, где его ждёт неизвестность, И люди говорят на совершенно чужом языке, может быть, таким же образном для финнов (и эстонцев), как для Андрея русский, но каком-то по-детски смешном и шепелявом. Например, по-русски "раз-два-три", по-немецки "айн-цвай-драй", по-английски "ван-ту-сри" а по-фински "юкси-какси-колме". Можно лопнуть от смеха.
Перед отъездом Андрей читал (усиленно зубрил), много раз повторяя, "Разговорник туриста "Совинтурс" и открыл для себя множество потешных слов. В их произношении преобладали сюсюкающие и пришепётывающие нотки, и чудилось, что такой язык выучить невозможно. Однако, думал он, поживу среди финнов почти год, пооботрусь маленько, возможно даже при-гляжу себе молодую симпатичную финку, рыжеволосую, с зелеными, как малахит, глазами и, глядишь, выучу этот странный чужой язык.
Но уж это была полнейшая фантастика. За всё время пребывания в благополучной Финляндии Андрей запомнил всего несколько слов и кратких бытовых предложений. С большим трудом, надо сказать. И с финкой, приходится сознаться, тоже не всё вышло, как ему хотелось.
У некоторых особо привередливых читателей такая бестолковость мо-жет заронить сомнения в умственных способностях моего героя. Но я должен заявить, что такой читатель заблуждается. Андрей Соколов был (и остаётся) очень неглупым умным человеком. Даром что дослужился до начальника главка. Просто язык этот, финский, был неподъёмный для русских мозгов. Ну сами посудите, как звучат некоторые разные слова. Кроме упомянутых ранее "юкси-какси", добавим небольшую толику для юмора смеха: "хювяя хуомента" - доброе утро, "киитос" - спасибо, "ракостан синуа" - я люблю тебя, "пальонка максаа" - сколько стоит? Ну, и так далее. Каково? Как вам? Приспичило? Если вы ещё не описались со смеху, то советую поторопиться в отхожее место, там наступит желанное облегчение мочевого пузыря.
"Ракостан синуа" (я люблю тебя) Андрей запомнил на всякий случай особенно крепко. Думал, что пригодится. Но, как показало дальнейшее раз-витие событий, эти слова ему не пригодились. Что же касается гипотетиче-ской рыжеволосой зеленоглазой красавицы, то речь о ней пойдёт впереди.
Ещё Андрея не оставляла противная, как зубная боль, обида. Он надулся, как мышь на крупу, которой она от жадности объелась. Андрею было обидно, что его, человека вполне самодостаточного и весёлого, каковым он сам себя представлял, новый председатель Комитета по печати Ненашенский Фёдор Михайлович, сменивший на этом высоком посту Пастушина Николая Борисовича, так подло и неуважительно выпихнул в загранкомандировку. В этом было некое скрытое пренебрежение. Он, видно, считал, что Соколов ему не пара и можно к нему относиться по принципу: я-начальник, ты-дурак. Ведь мог, казалось бы, призвать Соколова к себе по-товарищески (ведь они оба товарищи одного дела, одной партии), а то и вовсе приехать к Соколову в главк (это уж, конечно, полная фантастика) и поговорить с ним по душам. Сказал бы напрямую, что Андрей ему не нравится, что работает он плохо, (это подтверждается систематическим невыполнением плана капитальных вложений и особенно строительно-монтажных работ), что он не обрёл к нему доверия. Андрею было бы легко и радостно, потому что он и сам к себе именно так относился. Без ложной скромности. А то натравил на Андрея Соколова "Строительную газету", используя свои журналистские связи (до перевода в Комитет по печати Ненашенский был главным редактором газеты "Советская Россия", прозванной острословами "Соврасской"). Некрасиво это получилось и трусливо. Андрей всегда не любил журналистов, относился к ним презрительно за их продажность. Не зря называют журналистику второй древнейшей профессией. А после того как Ненашенский попраздновал на счёт начальника строительного подразделения труса, председатель Комитета перестал быть для Андрея Соколова настоящим мужчиной, он пе-рестал его уважать и перед ним преклоняться (всё же большой начальник).
Нельзя сказать, что обида ела Андрея поедом. Она то вспыхивала, то угасала, то пропадала вовсе. Будто пузырьки метана время от времени всплывали из топкого болота и лопались на поверхности с тяжким вздохом: пуф-ф-ф! И через некоторое время зловещей тишины снова: буль-буль, пуф-ф-ф! Так и обида Андрея на председателя то вспучивалась, то лопалась и стихала. Андрею говорили друзья и верные сослуживцы: не переживай, не бери себе в голову, ты едешь в одну из самых зажиточных стран. Вон Сашка Иванов угодил вообще в Афганистан. А ты, считай, в рубашке родился. Поживёшь хоть год, как люди, а там видно будет. Кстати, эта неожиданная командировка соответствует твоему принципу, что надо время от времени менять место работы. Это возбуждает и заставляет находить скрытые резервы. Ты многое испробовал на своём веку: был прорабом, проектировщиком, научным работником, технадзором, заказчиком, дорос до начальника главка, теперь попробуешь, что такое приёмщик по контракту с инофирмой.
Ну что ещё? Наверное, теперь следует обрисовать портрет моего лите-ратурного героя. Герой литературной повести без портрета всё равно, что на-туральный живой человек без лица. Про нос Андрея Соколова уже было го-ворено. После носа надо сказать про глаза. Говорят, глаза зеркало души. Ду-ша невидима, поэтому её изобразить трудно. Она проявляется в поступках и в глазах. У Андрея глаза были красивые и умные. И весёлые. И цвет у них был особенный. Как будто чёрные, но с краснотой, как переспелый красный крыжовник. Если бы не зрачок, то и не поймёшь, глаза это или ягода. И сидели они в глазницах глубоко, как в норах. И смотрели оттуда зорко. Пристально. А над глазами выдающиеся надбровные дуги, как у Льва Николаевича Толстого. И брови мохнатые, как у Леонида Ильича Брежнева. Лоб низкий, но умный. Волосатый. И череп шишковатый. Сразу видно, что мозгам Андрея в таком черепе тесно, ему объёма не хватает. Подбородок волевой, сильно назад скошенный. Посерёдке ямка. Уши большие и мягкие, что говорит, как некоторые ограниченные люди считают, об отсутствии музыкального слуха. Шея толстая, ноги толстые и таз широкий - человек устойчивый. И сексуальный. Не Гришка Распутин, конечно, но всё же завлекательный. С таким красавчиком и переспать не грех. Хотя (не попробовавши) сказать трудно.
III
Ну вот, теперь можно вернуться на Ленинградский вокзал, где стоит поезд "Москва-Хельсинки". Андрей Соколов везёт с собой видавший виды рюкзак с лямками, подбитыми фетровыми прокладочными лентами, куп-ленный им когда-то в магазине "Лейпциг" на Ленинском проспекте. В этот рюкзак он напихал разных шмоток и обувь на всякую погоду. Ещё был чемо-дан на колёсиках, в котором были сложены чёрные брюки-эластик (вдруг представится случай покататься на лыжах), книги и деловые бумаги. И ещё была красная сумка на молнии. В сумке Андрей вёз продукты: сахар, соль, сайки, три буханки бородинского хлеба (говорили, он долго не портится и не плесневеет), несколько банок свиной тушёнки, десяток импортных пакетиков куриного супа с мелкой вермишелью. Высыплешь содержимое пакетика в кипяток, и через пять минут суп готов. Наесться толком не наешься, но и копыта сразу не отбросишь. Кто знает, как придётся питаться в Финляндии, особенно в первое время, пока ещё не получишь положенную оплату "непосильного" труда за первый месяц работы. В финских марках. Кто мог знать тогда, что бывший начальник главка станет настоящим Гобсеком и будет складывать эти марки в ящик стенного шкафа, стараясь не потратить ни одной из них на еду. Он будет воровать её в столовой и ресторанах. Собирать пустые бутылки из-под пива и сдавать их в магазине. Впрочем, обо всём этом после. Ещё рак под горой не свистнул. А пока Андрей едет в международном купе и разглядывает с любопытством новую для него обстановку.
