...Кто на переговоры с вами ходил? Да, обманули вас офицера наши. Комбата уже тогда в живых не было, а сами они испугались. Шо замполит, шо ротные. Контрактник один ходил, замковзвод, парень смелый. Погоны майорские одели ему, да пошел. Он же не за офицеров ходил, это ж мы его попросили... А, шо, сидеть ждать, пока в атаку пошлют на убой? Как они там в Киеве любят. Так мы лучше в плену, да живыми... Домой воротимся... Мы после той встречи в поле, когда он до вас сходил, долго сидели, думали. Водку пили и думали: идти нам в плен или нет? И в атаку страшно, и в плен тоже страшно. Про вас тоже всякого наслухаешься. Живым, мол, никто не уходит. Так и решили, пересидим может. Может и не будет ни плена, и ни атак. Может и поменять успеют еще.
...Здесь уже начал в себя приходить. Российский канал первый раз посмотрел. У нас дома по телевизору только одно и колдуют: "Российские войска обстреливают мирную Украину". А тут сидишь, и сам все видишь и слышишь. С той стороны ни звука, а с нашей "нацики" артиллерию так заводят, что уши закладывает, когда над головами летит. Тут на передовой, в сравнении с Волынью, все местами меняется...
- Боятся боевиков у вас? - гляжу я на пленного.
- Сильно боятся, - не врет здесь Серго. - Страшно с вами стоять.
- Сколь платят? - уже перешел на бытовое и Север.
- Три тысячи гривен на месяц. Это ничего совсем. Что домой, а остальное на водку. Мне эти три тысячи зачем? Я дома хоть и меньше имел, зато не на войне, - говорит, и все время по сторонам головою "укроп". Всё ждет, как станут резать на части. - А вам сколько? - выпрямляет он шею.
- Ты, Сережа, все равно не поверишь, - впервые за разговор заулыбался Орда.
Закончен допрос, взята вся информация, и теперь по ночам переваривать это разведке. Что завтра пойдет через поле экзаменовать батальон "Волынь".
И вот мы сидим молча, пленный напротив. На столе его паспорт, иконки, крестик, записная книжка - маленькая, как всегда у солдата, флешка - на ней фотографии. Приоткрыто окно, горят у всех сигареты, и каждый далек отсюда, думая о своем. Нет, нам не снятся здесь по ночам Новосибирск, Красноярск и Донецк. Мы оттолкнулись от этого берега, и он растаял вдали... Теперь лишь ему одному - пленному, будет снится Волынь.
- Что думаешь? Говори, - встаю я из-за стола.
- Домой хочется. Жену хочется повидать. Хочется увидеть, как дети вырастут, - тихо, по-человечески просто, признается Серго.
"А я просто не хочу, чтоб мои дети видели это", - вдруг понял я главную причину, отправившую сюда.
- Зови своих, - тушит Север в пепельнице огонь. - Ведем на подвал.
Орда набирает на сотовом кого-то из россиян.
Потому что другой приём ждет Серго за порогом у Севера.
Вот Север и двое с оружием из разведки ведут пленного, с пакетом на голове, через всю казарму, через наш Пантеон богов. А на лестнице и по коридору стоят эти боги - местные ополченцы, вчерашние граждане Украины. Стоят и, сунь спичку - разлетятся от ярости.
- Шо, тварь укропская, долго землю тебе топтать?
- Куда повели? Тут его кончим!
- Дай, рыло подправлю!
- Слышь, мразь?!. Всё равно ведь добьем.
- Пришел, сука, куда не звали...
- На пару минут-то хоть дайте!
Кто-то успевает, пока остановка в дверях, дернуть "укропа" к себе за пакет. У того закидывается на спину голова. Но, ничего, отбил командир. Серго тянут дальше за рукава оба разведчика, и видно, как у него дрожат на весу ладони.
Откуда такая ненависть? Из какого корня проросло это зло?
- А, ты, проживи с ними четверть века. Сколько жизни в тебя останется. Они нам ничего не оставили, кроме ненависти, - уже вечером дал мне Японец ответ.
Мы стоим на крыльце уже в темноте, и пролетают над нами созвездия. И в каждом чья-то звезда. Но ты давно знаешь, Японец, что нет на небе твоей. А я знаю, что нет и моей. Потому, что... Потому, что нам всегда стоять в темноте на посту, ничего не имея от жизни. Потому, что для нищих не загораются в небе кометы...
- Мне нужно еще раз к нему, - оборачиваюсь я на казарму. Потому что я знаю: недоговорил на приеме у Севера пленный "укроп". И то, что он скажет, можно услышать лишь мне.
В подвале, за хвостатыми минами, комната с батареями, где на большой деревянной лавке сидит с сигаретой Серго. Не связанный, без наручников, рядом на табурете иконки, снова на шее крестик, на полу кружка с водой. В коридоре пост - интеллигент Стоматолог. Нога на ногу, автомат на колене, из дверей общается с пленным:
- Вот, я бы тебя убил в бою. Но у тебя сейчас нет оружия, а у меня есть. И тебя здесь пальцем за все время никто не тронул. Потому что мы не равны. Нянчи дома детей. Пока я здесь, тебя не тронут. - И улыбается былыми зубами в черной бороде. - Но через час я меняюсь. Извини.
Стоматолог здесь лишь десять лет, и он, азербайджанец, не прочувствовал четверть века, прожитого с "украинцами". Через час приходит другой - дончанин Белый, у кого в копилке та самая "четверть века". Прошел аэропорт, прошел Саур-Могилу, Иловайск и другие кошмары. Где-то в республике семья. Ходит по коридору, не может спокойно сесть. Ходит и молчит. Наконец, встает в проеме дверей: злой, с красной шеей, где дергается кадык.
- Никогда не был здесь?
- Никогда, - не движется на лавке Серго.
- А сейчас, на чёрта, приполз, гад? - зная, что не будет ответа, смотрит на него Белый. - Зачем, ты, сюда? Ты, меня на своей Волыни видал?.. Пришли, людей убиваете. Детей убиваете! Как вы, гады, города наши бомбите! И всё врете, погань, по поганым своим телевизорам, что мы тут сами себя бомбим!.. Знаешь, о чем я сейчас жалею? - Становится вдруг он спокойным. И оттого страшным. - Что убить тебя не могу.
Этот сидит, как камень, как повесть настрочена - "Вий": колени врозь, воткнув в пол глаза; поднимешь - убьют.
- Шо, вы с ним медлите? Вывели на двор, да шлепнули сразу. Желающих - пол казармы, - отворачивается от меня Белый.
Ушел он и больше не возвращается. Сидит в конце коридора, справляется с нервами. А у этого кипит голова: пока баба с печи летит - семь дум передумает.
- На родине вдруг посадят теперь...
- За что?
- Не знаю. За предательство может быть.
- А семье за это, что будет?
- Не знаю... Не знаю... - трет он ладонью лицо.
- Ты, почему не стрелял, там на шахте?
- Не знаю, теперь уже не знаю... Думал, какая-то особая разведка...
- Просмотрел?
- Да, просмотрел. Я не помню. Я письмо жене не дописал...
- Номер помнишь ее?
- Да.
- Диктуй мне. И никому про это. Детям по сколько?
- Одному четыре года, другому четыре месяца.
- Пацаны?
- Да, оба мальчика.
- Куда пойдешь после войны, если выживешь?
- В армию не пойду.
- Страшно, тебе, Серго?
- Да, страшно.
- Детей хочешь увидеть, как вырастут?
- Да, хочу.
- Серго, мы все здесь за детей. Понимаешь меня, Серго?
- Да, тебя понимаю.
- И нам не платят по три тысячи гривен в месяц. Мы здесь бесплатно, Серго. Кто месяц и два, а кто по полгода бесплатно. Потому что за детей. Веришь мне?
- Да, я верю.
- Мы в плен тебя взяли, я тоже там был.
- Я не запомнил. Никого не запомнил.
- Я знаю, поэтому говорю. Тебя обменяют. Не убьют. Запомни.
- Спасибо.
- Прощай, Серго.
- Спасибо...
В отряде "сухой закон", но Север отпустил литр спирта - поить за фортуну орлов.
- Дикой, разливай, - ходит Орда, меж двух столов, в кабинете разведки.
- У меня рука дрогнет, вы мне рожу набьете, - всегда "на дурочке", - легче жить, - руки в боки Дикой.
- Чего собрались-то? - опоздал кто-то с поста.
- Какой-то "укроп" свободу свою потерял, - смеются за кружками.
Да вот, тоска - литр спирта на полтора десятка бойцов. И - дело к ночи, расходится на своих двоих, не качнувшись, разведка. Носы красные, а лица синие: порохом жженые, морозами луженные...
