– Вот, к примеру, одна учительница, правильная, с самого детства: отличница в школе, красный диплом в университете, послушная и неиспорченная. Приходит как-то раз домой, раньше обычного, а там ее муж с соседкой. На кровати они не поместились, – оба толстые. Разлеглись на полу, словно тюлени. Обнялись и лежат, как ни в чем не бывало, а у благоверного к спине носок прилип. Никогда более спокойной женщины не встречал: взяла нож и перерезала любимому мужу глотку, от уха до уха – он даже возразить не успел… Кто бы догадался, что ножом этим она не только лук в суп покрошить может… бросила соседке прощальное: «стерва» и пошла по улице в крови, облитая словно из ведра, идет с окровавленным ножом в руке и поет: «Позови меня с собой, я пройду сквозь злые ночи…», а прохожие от нее в стороны шарахаются. Судья дала ей два года колонии-поселения, из сострадания видимо, за убийство в состоянии аффекта.

– Еще одна история приключилась с тещей моего клиента, вернее с его тестем, получившим ножевое ранение в живот. А за что? За то, что он ее дурой обозвал, всего-то – дурой… а она его – ножом… правда, потом выяснилось, что табуреткой он на нее замахивался… Толком не понятно, кто прав, кто виноват был: мутная история, впрочем, как и вся семейная жизнь, – переведя дыхания, заключил убежденный холостяк.

Семен с нескрываемой грустью в глазах посмотрел на собеседника, который тем временем заказал еще по кружке.

– Женщины – существа непредсказуемые, – заявил он многозначительно.

Друзья чокнулись пенящимися кружками, обнялись и запели известное русское: «Ой, мороз, мороз», часы показывали два ночи, пивная незаметно опустела, и как бы этого не хотелось, они стали прощаться.

– Я тебя уважаю, – сказал Колесников, обнимая Реутова.

– И я тебя, – последовало признание.

Друзья стукнулись потными лбами.

– Пойдем, дружище, – рыжий богатырь попытался встать, облокотившись на край стола, но рука непослушно подогнулась, и он угодил лбом в столешницу. – Нет, давай по стаканчику виски, и тогда пойдем, – вдруг передумал он, потирая ушибленный лоб. Сидя за столом, Колесников изо всех сил пытался удержать равновесие.

– Давай, – согласился Реутов.

Так повторялось несколько раз: мужчины пытались разойтись по домам, но дружеские чувства никак не давали им расстаться; прощальные стопки, «на посошок» наполнялись строго следуя русской традиции – после «застольной», следовала «подъемная», после нее выпили «на ход ноги», затем «стременную» и «седельную»…

– Прощай! – крикнул в след уходящему другу Семен, словно они виделись последний раз.

– Прощай! – махнул приятель, приникая то к одному, то к другому фонарному столбу, к несчастью, было новолуние.

– Может, еще по одному стаканчику? – звучали где-то далеко слова Реутова.

– Да, было бы замечательно, – хотел ответить Колесников, но у него не вырвалось ни единого слова, он с ужасом смотрел на глубокую лужу, перегородившую ему путь до остановки, где он намеревался поймать последний трамвай.

Реутов тем временем ругался вслед водителям такси, рисующим вокруг него на дороге восьмерки. Остановив непримиримым жестом очередной автомобиль, он, минуту боролся с закрытой дверью, наконец, когда дверь поддалась, залез внутрь и бухнулся на заднее пассажирское сиденье, назвав протестующему водителю свой домашний адрес.

Ему снилось: он кружится в танце то с одной, то с другой девушкой, они удивительно похожи, у них длинные вьющиеся белокурые волосы и невероятные глаза, до того бездонные, что глядя в них можно увидеть млечный путь… Он кружится в танце и летит, летит к звездам… вдруг перед ним всплывает кошмар: лицо той, с которой он только что танцевал сменяется на другое – жуткое, не бритое, широкое похожее на большую столовую тарелку, с маленьким носом и черными густыми, торчащими в разные стороны усами. Чувствуется дыхание, вонючее, тошнотворное… Слышится голос, сиплый мужской… И он просыпается в поту на заднем сиденье автомобиля – его трясет за плечи какой-то гнусный тип, тот самый, из кошмарного сна, требуя обещанный косарь за такси; он понимает, что, наконец, добрался домой.

Глава V

Аффект сапожного молотка

Реутов проснулся от острой боли: его что-то кольнуло в живот, вскочив с кровати, он сунул руку в карман, нащупав нечто твердое, и вынул садовый секатор. Все его дальнейшие действия были неторопливы и осмысленны. Он провел рукой по небритой щеке, очумело смотря на садовые ножницы и примеряя их для бритья. Расходившись по комнате из стороны в сторону, качаясь, при этом как травинка на ветру, он нашарил в шкафу упаковку таблеток «Алкозельцер», бросил горсть в стакан, налил из-под крана холодной воды, и, недолго думая, вылил в глотку пенистую жидкость. Смотря в зеркало на опухшее лицо и мятый пиджак, провел рукой по подбородку, на котором темная с седыми проблесками щетина была уже на полпути к бороде, и с чувством глубокого сожаления и ощущения личной потери, направился в душ.

Обстановка в кабинете старшего следователя по особо важным делам Степанова со времени последнего визита Реутова нисколько не изменилась; разве что поменялись некоторые элементы интерьера: около низкой деревянной табуретки лежала кувалда, тщательно обмотанная клейкой лентой, чуть дальше – значительных размеров гвоздодер, на подоконнике покоился человеческий череп, с приклеенной к нему биркой владельца. Следует заместить, что череп в кабинете Степанова приходился к самому месту, став на фоне всего вышеперечисленного центром некоего аллегорического натюрморта в стиле vanitas, напоминая собой быстроту жизни, бесполезность удовольствий и неизбежность смерти.

– Добрый день, – Реутов перевел взгляд с черепа на старшего следователя.

– Здравствуйте. Присаживайтесь, пожалуйста, – важняк привстал и протянул руку в знак приветствия.

– Ларина должна быть с минуту на минуту, – словно читая его мысли, уточнил он.

Важняк демонстративно отодвинул лежащие перед ним на столе бумаги:

– Любопытно, что вы такое намерены мне рассказать, о чем я еще не знаю, – он уперся в процессуального противника пытливым, но в то же время самоуверенным взглядом.

– Всему свое время, – холодно ответил Реутов, посмотрев на часы.

Пауза разрядилась стуком дверь, из-за которой робко выглянула Ларина, в коротком обтягивающем платьице и с потрясающими ножками в туфельках с высоченными шпильками; ее облик усилил биение мужских сердец.

– Проходите, присаживайтесь, – подполковник сорвался с казенного места, услужливо пододвинув ей стул.

Девушка присела на краешек стула, обвела изучающим мужчин взглядом и судорожно вздохнула:

– Я хочу дополнить свои показания.

– Слушаю вас, – чувствовалось, что он увлечен, вот только чем: то ли видом женских ножек в капроновых чулках, то ли событиями позапрошлой ночи? Он взял ручку, достал чистый лист протокола и приготовился записывать.

Ларина повторила, сказанное накануне адвокату, а он в это время боролся со сном, тупо пяля глаза в протокол, в который Степанов с невероятной быстротой записывал каждое слово.

– И откуда взялся этот Дмитрий – таинственный ухажер, – а главное, – куда делся? – застучал в голове вопрос словно долото, причиняя нестерпимую боль. Он потер виски, решив, что задавать вопросы, на которые не знаешь ответа, в ходе допроса, не стоит.

Часа через три с небольшим когда, наконец, допрос был закончен, Семен, собравшись с мыслями, внимательно прочитал протокол, поставив роспись, посмотрел на Степанова, который, судя по его недоуменному выражению лица, озадачился услышанным, и, решив, что на сегодня хватит, глуховато произнес:

– Предлагаю на этом закончить.

Проверив наличие подписи на каждом листе протокола, старший следователь сказал:

– Можете быть свободны, – при сложившихся обстоятельствах последние слова прозвучали весьма саркастично.

Ларина, бросив всем короткое: «до свидания», поспешно вышла из кабинета.