– С прибытием, старик. Давно не виделись.

Снялся со своего места и подошёл Серёжа Каширин, сдержанно поздоровался и уступил меня Анатолию Михайловичу.

Привстал со стула и дружески кивнул литературный сотрудник Евгений Красненький. Говорили, что его перу принадлежат несколько книг, но никто из нас их никогда не видел.

– Давай, занимай свободный стол, – жестом указал непоседа Хоробрых на место между колоннами. – Да не засиживайся надолго.

Вечером я ворочался на гостиничной деревянной кровати КЭЧ и подводил итоги. Главное, меня приняли, признали за своего, – не за « варяга», как принято говорить о внедрённом в коллектив новом человеке по распоряжению свыше. Одним словом, как сказал оптимист, пролетая мимо двенадцатого этажа, всё пока началось хорошо.

Утром Ялыгин представил меня начальнику Политотдела Воздушной армии. Несмотря на свою молодость, он был заметно лыс и достаточно полон. Его неторопливые манеры говорили о том, что этот человек принадлежал к сливкам советского общества и давно забыл вкус чёрного хлеба. Он с любопытством окинул меня взглядом, для проформы попросил рассказать о том, что не написано в биографии, но слушал в пол – уха, думая о чём– то своём, генеральском. На исповедь мне хватило минуты две, крупная голова начальника удовлетворённо кивнула и коротко сказала:

– Хорошо. Работайте.

На первых порах мне доверили отслеживать письма военных и служащих. Писем приходило мало, как правило, с жалобами на быт и с обидами на несправедливость, содержание которых я кратко пересказывал ответственному секретарю газеты майору Семёнову. Если тема была на злобу дня, я отправлялся в командировку разбираться по существу на месте происшествия. Командировки мне нравились и потому, что предоставляли свободу действий, и возможностью встречаться с людьми, в глазах которых прочитывалось явное уважение к приезжему журналисту. Работать начинал со встречи с руководящим составом. Как правило, с политсоставом. С кем – либо из них намечал план своих действий, определял потенциальных авторов, встречался с военкорами и почти каждого уговаривал написать заметку на заданную тему.

Авиаторы – народ компанейский, разбитной и хлебосольный. Любой готов последнюю рубашку отдать. Но по части письма – застенчивый до невозможности. Вот и приходилось клещами вытягивать из них фактуру и на этой основе готовить корреспонденцию от их имени. Меня и редакцию это вполне устраивало, и мы не конфликтовали.

Проживать молодожёну в общежитии – сущее наказание. Я скучал по семье, и решил ускорить нашу встречу. По совету друзей отправился в район Пяти Углов, где по выходным собирался народ по вопросам сдачи и найма квартир. Рядом в одноэтажном здании находилось квартирное бюро. Но люди предпочитали совершать сделки вживую.

Часа через два я нашёл, таки, подходящее, на мой взгляд, жильё в конце Московского проспекта. Молодая миловидная хозяйка показала наши будущие апартаменты. Комнатка была небольшой, но чистенькой, с деревянной кроватью и буфетом, обеденным столом и парой стульев. Как раз то, что было нужно, чтобы спокойно дожить до получения ведомственной квартиры. И хотя плата была приличной, и деньги требовалось внести за три месяца вперёд, я пошёл на все условия… Откуда мне было знать, что у хозяйки – пройдохи шестеро детей и примак в придачу.

Вскоре семья приехала в Ленинград, и мы торжественно переступили порог нового обиталища. Но первая же проведённая ночь показала, что я основательно влип. Как только погасили свет, всех троих решительно атаковали клопы. И было их несть числа. Они, сволочи, даже света не боялись.

Кое-как мы дотянули до утра, а потом я поставил ультиматум: или хозяева принимают решительные меры по уничтожению насекомых, или мы съезжаем.

Вечером Светлана доложила, что дезинфекция произведена, кровати и мебель обработаны. Могла бы и не говорить, воздух пропитал густой запах керосина. На всякий случай, вспомнив свой прошлый опыт, мы установили под ножки кроватей железные банки и залили их водой. Однако предосторожности не спасли. В этой квартире клопы обладали незаурядными способностями и отменным аппетитом. Ночью, внезапно включив свет, я наблюдал, как самые сообразительные ползли по потолку, зависали над кроватью и падали в постель.

Не меньше хлопот доставляли и хозяйкины дети. Совершенно здоровые и всегда голодные, они, в первый же выход Светки на прогулку с сыном, дружно почистили наши съестные запасы, и в последующие дни зорко следили, когда комната опустеет. Только тогда я догадался, почему хозяйка наотрез запретила ставить замок на нашей двери.

Кошмар продолжался десять дней, до тех пор, пока я не нашёл двухкомнатную квартиру на Лиговском проспекте, почти рядом с Театром юного зрителя. Плата была невелика, но с единственным условием не портить мебель и соблюдать порядок. Старая хозяйка, как я и предполагал, предоплату не вернула и, мило улыбаясь, посоветовала подать на неё в суд. Надо же, и стервы бывают красивыми.

Мы жили на втором этаже в доме дореволюционной постройки. За окном проходила трамвайная линия, Но вглубь разнесённые рамы заметно глушили внешние звуки, а попривыкнув, мы перестали обращать на них внимание. Вечерами всей семьёй мы отправлялись на прогулку, и Серёжа бодро семенил между нами, уцепившись за пальцы наших рук. Недалеко от ТЮЗа стоял пивной ларёк, у которого мы всегда делали короткую остановку.

Как – то, проходя мимо, я спросил сына, что здесь написано. Он посмотрел и громко произнёс:

– Пиво!

Женщина, стоявшая рядом, от удивления разинула рот:

– Малышка что, умеет уже читать?

– Давно, – не моргнув глазом, подтвердил я. – И считать – тоже.

– Так он у вас вундеркинд! – впервые услышал я незнакомое слово, интуитивно сообразив, что оно из числа похвальных.

По утрам в воскресные дни сыну нравилось забираться к нам в постель и лазать под одеялом. Однажды, проделав этот незамысловатый путь, он вылез у наших ног и с восторгом воскликнул:

– Папа, смотри, был там, а образовился здесь!

Всем было весело, и мы хохотали.

К нашему удовольствию, жизнь постепенно налаживалась. И хотя жена не работала, зарплаты хватало. Гонорары, пусть и небольшие, но помогали.

С учёбой тоже складывалось, как нельзя лучше. Университет находился под боком, контрольные работы выполнялись легко, и в случае затруднений я всегда мог проконсультироваться у профессорско-преподавательского состава на кафедре.

Человек ко всему привыкает. Я тоже быстро адаптировался к своему положению, и кто знает, если бы не поездка в Сиверскую, навсегда остался бы в кругу друзей – журналистов.

Внешне в гарнизоне ничего не изменилось. Те же пятиэтажные дома, тот же клуб и столовая, та же речка с соснами – часовыми по берегам, даже водитель пригородного автобуса – тот. Но вот личный состав полка заметно постарел. Среди лётчиков самыми молодыми остались четверо моих однокашников: Голубков, Латыпов, Летунов и Шамов. Это были уже не те желторотые птенчики, с которыми я расстался около двух лет назад. Передо мной стояли мужественные, решительные люди с гордой посадкой головы, жёсткими подбородками и не менее жёсткими взглядами. И улыбки у них были сдержанными, достаточно корректными, чтобы не обидеть, но не настолько приветливыми, чтобы я поверил в теплоту их отношений к заезжему корреспонденту.

Слушая их захватывающие рассказы о полётах, я искренне жалел, что не сумел противостоять прессингу властей, и как последняя крыса сбежал с терпящего бедствие корабля. Ребята повысили классную квалификацию, уже выполняли перехваты в сложных метеорологических условиях, садились при минимуме погоды, и спокойно, как днём, летали ночью на новой технике. Не запаникуй я, не прими опрометчивого решения – был бы сейчас с ними и чувствовал бы себя человеком. Но поезд ушёл. Вот он, локоток, а не укусишь.

Щемящее чувство тоски саднило моё сердце, пока я работал с военкорами. Меня ещё помнили, здоровались, интересовались, как оказался в этих краях, и ничуть не удивлялись, когда узнавали, что работаю в « Боевой тревоге». Знали о моём пристрастии к журналистике. Одни одобряли, другие говорили с пренебрежением: