– Не торопись, – дружелюбно посоветовал доктор, усадил в кресло и измерил пульс. – Вот и хорошо. Состояние здоровья не вызывает опасений. Попей зелёного чайку, он бодрит и возвращает силы.

Прихлёбывая горячую жидкость, я запивал её холодной водой и наслаждался. Ничего вкуснее в жизни пить мне не приходилось.

В гарнизонном лазарете меня продержали два дня. Врачи – психотерапевты задавали кучу бессмысленных, на мой взгляд, вопросов, со мной возились, как с больным, взяли анализы крови и мочи, сняли показания функций головного мозга, прощупали каждую мышцу и пришли к выводу, что здоровье у испытателя без патологий.

В сущности, ничего экстраординарного не произошло, зато в кармане у меня появилось две сотни.

Стыдно ли мне было за прерванное истязание? Нисколько. Просто я понял, что испытатель – не моя профессия.

Я написал Светлане о своих злоключениях в шутливой форме. В ответ она назвала меня шизофреником, совершенно забывшим, что у него есть семья, которой нужен здоровый кормилец.

Как и другие участники необычного эксперимента, я на время стал местной знаменитостью, на меня смотрели, кто с любопытством, а кто и с жалостью. По этому случаю на берегу Комсомольского озера мы устроили пикник на английский манер, а попросту – очередную пьянку. В ней участвовали все испытатели. Никому из нас не удалось получить главную премию. Ну, и Бог с ней!

В иное время и в другой стране материал о пережитом в пустыне я непременно бы продал какой-нибудь газете или журналу. Только не в нашем, самом гуманном государстве в мире. Тем более, что каждый из нас дал подписку о неразглашении. Что и говорить, советская власть умела прятать концы в воду. Так что вся эта история не вышла за рамки гарнизона. Посудачили дня три – четыре, и на этом забыли.

Зато телеграфное распоряжение из Москвы о переводе меня в Ленинград для дальнейшего прохождения службы, в рядах друзей и знакомых вызвало сенсацию. Словно меня отправляли на Марс.

Саша Крамаренко, с которым я прибыл в гарнизон одновременно, милый и умный парень, с удивлением рассматривал меня как какое – то чудо, и с завистью допытывался:

– Признайся, старик, кто у тебя в Москве. Не верю, чтобы о старшем лейтенанте из Кагана знали в Министерстве Обороны страны. У тебя наверняка есть мохнатая рука.

Я отшучивался, как мог, но, набивая себе цену, отвечал двусмысленно. Сдержал, таки, слово Серёжа Каширин. Лично ходил к члену Военного Совета армии генералу Тюхтяеву ходатайствовать за мою душу.

Номенклатурный работник ЦК ВЛКСМ, Тюхтяев, высокий, энергичный, непредсказуемый в принятии решений человек, считался самым молодым генералом в Военно–Воздушных Силах после Василия Сталина. У него по старой памяти сохранились крепкие связи с комсомолом, и для него не существовало проблем при наборе людей в свою команду.

Командир эскадрильи Федоренко, узнав, что я покидаю полк, не скрывая огорчения, сказал:

– Чего ты там не видел, сынок. Здесь все свои, родные, в обиду не дадут. Я уж и представление заготовил на твоё повышение. Летаешь – то ты прилично.. Может, передумаешь?

– Не могу, товарищ подполковник. Скажу честно: летать люблю, но семья дороже. Не могу я без них, а здесь они жить не могут.

– Ну, как знаешь, тебе виднее. Устроишься, пиши. Не забывай вертолётчиков.

– Не забуду.

Традиционную отвальную вечеринку я организовал в местной столовой. Прощались так, словно не рассчитывали на дальнейшие встречи. В лицах друзей я улавливал неприкрытую зависть, а Яхновский, со свойственной ему манерой резать правду – матку в глаза, поднял стакан и предложил приватный тост:

– Выпьем за твою волосатую лапу.

– Давай, – охотно поддержал я шутку и залпом опрокинул рюмку в рот.

– А ты шустряк, – с уважением посмотрел на меня тот самый офицер кадров, вручая пачку сопровождающих к новому месту службы документов. – Взял – таки неприступный орешек!

– А как же, – снисходительно, будто речь шла о пустяке, хмыкнул я. – У нас, истребителей, главное – цель обнаружить. А уничтожить её – дело второстепенное.

Из всех вещей я захватил с собой только книги. Собирать я их стал давно, за каждой стояло событие, и расстаться с ними не мог, как невозможно забыть о прошлом. Жене я дал телеграмму и написал длинное и подробное письмо обо всех изменениях в жизни и о скорой, очень скорой встрече.

Северная столица России встретила меня громкоголосо и деловито. Московский вокзал по – хозяйски распределял потоки людей и транспорта, устраивал встречи родных и знакомых, небрежно предлагал широкую сферу услуг. Напористые носильщики с орденами – бляхами на груди резво укладывали вещи пассажиров на тележки и скорым шагом мчались к стоянке такси. Я вышел из вагона и с наслаждением вдохнул свежий, бодрящий воздух Питера, не похожий ни на какие воздуха других городов. Мягкий и пахучий, как свежеиспечённый хлеб, он легко ворвался в лёгкие, раздвинул грудь и прояснил разум.

Если сравнить Невский проспект с рекой, то её устьем можно смело называть станцию метро «Площадь Восстания». Из глубины подземки, словно вода из родника, нескончаемым потоком выходили энергичные люди и спешили по своим делам. Справа от меня высилось современное здание гостиницы «Октябрьская», но мне туда ни к чему. Мне на Дворцовую площадь необходимо. По существу, она совсем рядом, в конце Невского, многократно исхоженного пешком. Таксист, молодой парень в фирменной фуражке с зазывающими глазами, бросил на меня оценивающий взгляд, спросил вопросительно:

– Куда едем, командир?

– К Зимнему, – попросил я, уютно устроившись справа.

Водила разочарованно вздохнул и тронулся с места. Я его понимал: с таким пассажиром много не заработаешь.

– Стало быть, к штабу Воздушной армии, – закончил он свою мысль, аккуратно вписываясь в общий поток. – Первый раз в Питере?

– Не скажи, – возразил я, – приходилось бывать.

– Тогда рассказ о достопримечательностях нашего Невского Бродвея отпадает.

Через полчаса я уже докладывал дежурному офицеру о своём прибытии, предъявил командировочное предписание, и он, ознакомившись с ним, посоветовал подождать: рабочий день в Управлении Воздушной армии начинался с девяти утра.

Начальник отделения кадров политотдела воздушной армии, плотненький майор, представившись Батехиным, не был похож на закоренелого чиновника и принял меня незамедлительно. Среднего роста крепыш, он выглядел безупречно, напоминал преуспевающего дипломата, вскользь полистал моё тоненькое личное дело, поинтересовался семейным положением и с сожалением сказал, что проблема с жильём более, чем сложная. Сказал так, будто был лично виноват в том, что не может сразу предоставить мне квартиру.

– Очередь приличная, и раньше, чем через год, вы её не получите. Место в общежитии мы вам, конечно, предоставим, но такая полумера вас не устроит. Мой вам совет: снимите частную жилплощадь, зовите к себе семью и наберитесь терпения.

Старинная дубовая дверь кабинета мягко приоткрылась, и на пороге появился кряжистый, похожий на штангиста подполковник. Крупная его голова с квадратной челюстью была посажена прямо на широкие плечи, маленькие быстрые глазки внимательно смотрели из глубины надбровий, увенчанных густой растительностью, а голос звучал тихо и вкрадчиво:

– Ответственный редактор газеты «Боевая тревога» подполковник Ялыгин, – протянул мне руку ходячий монумент, похожий на городничего. Он одёрнул тужурку, осмотрел меня с головы до ног, будто видел впервые, хотя мы и встречались, и спросил Батехина, может ли меня забрать.

Минут через пять мы вошли в знакомую мне сыздавна комнату с огромным, до потолка окном, выходящим на Дворцовую площадь. Комнату разделяла застеклённая перегородка справа на подмостках, за которой, словно на сцене, восседал редактор. Получалось что – то похожее на наблюдательную вышку, из которой журналисты просматривались, как на ладони.

Ребята сидели за столами, и при моём появлении оживились. Капитан Карклин, богатырского сложения журналист с широкой, как пшеничное поле, грудью и выпирающими из – под рубашки тугими мускулами по – медвежьи облапил мою спину и поприветствовал: