И вдруг Фёдор Степанович осознал, что раньше часто испытывал такие ощущения. Вот это самое обволакивающее давление водной среды. Вспомнил, что любил плавать на глубине. Неподвижно застывать на одном месте, слегка покачиваясь течением, и слушать воду, наслаждаясь как слабыми вибрирующими волнами она шепчет ему свои тайны, лаская нежное брюшко.
Вода могла рассказать о многом. Об идущем дожде в нескольких километрах отсюда. О некрупном боязливом животном у ближнего берега, пришедшем напиться под защитой кустарника. О гудящих смертью браконьерских сетях в соседней протоке и бесцеремонных катерах, наведывающихся туда каждое утро. Река говорила с ним, как любимая жена-болтушка, не оставляя никаких секретов и полностью доверяя себя супругу.
«Вот моя семья, – догадался Ставрогин. – Я дома. Я не умру».
Он отстегнул ремень безопасности, удерживавший его всё это время, раздвинул сдувшийся пластик подушек и с наслаждением поплыл вдоль дна. Фёдору Степановичу не хотелось на поверхность, где его наверняка поджидал очередной непонятный экшен и беспомощная неопределённость. Здесь же на дне всё было по-другому, он был самим собой – уверенным одиноким хищником.
И как только Ставрогин понял эту правду о себе, он услышал зов. Где-то за сотни километров отсюда какое-то родное, могучее, единокровное существо звало его к себе. Горячая игла беззаветной любви прошла сквозь сердце Ставрогина, заставив забыть о собственных неурядицах и рисковых манёврах. Его звал тот, кто знал все ответы. Он ждал Ставрогина, чтобы заслонить тенью собственного могущества и обогреть светом своей мудрости.
Не сомневаясь больше ни секунды, Ставрогин тут же ринулся на зов, но великий неизвестный был так далеко у речных истоков, а узкий в плечах Brioni и, ослабевшие от праздной жизни, руки так неудобны против амурского течения, что, немного поборовшись, он с неохотой решил всплыть, чтобы искать более быструю транспортировку.
Вынырнув в тени моста у одной из опор, борясь с течением, уставший Ставрогин поплыл к близкому городскому берегу. Его как раз вынесло к неприметной лодочной станции, где он увидел своего заместителя, машущего рукой с борта двадцатиметровой моторной яхты.
Лещёв опустил гидравлическую платформу для купания на корме, чтобы Ставрогину было легче взобраться на борт и тут же выдал ему свежее мягкое полотенце Versace.
– Ну, как? Очнулся? – спросил он.
– Сложно сказать. Я был рыбой в прошлой жизни?
Лещёв брезгливо фыркнул:
– Вот ещё, рыба. Ты – крокодил!
И хотя внутренне Ставрогин сразу принял это объяснение как факт, оно никак не встраивалось в его внешние гуманоидные признаки.
– А как же всё это, – обвёл он окружающий антураж, – люди, прокуратура, Brioni?
– Это пиар, чтобы лишний раз не отсвечивать, – объяснил Лещёв. – Мы, рептилоиды, скромная раса, – но, увидев в глазах Ставрогина скучающий скепсис при слове «рептилоид», тут же добавил, – зато очень влиятельная.
– Правим миром?
– Может не правим, но свой голосующий пакет держим.
– Почему же я ничего такого не помню? – спросил Ставрогин.
– Рептильная дисфункция, – выдал Лещёв свой уверенный диагноз. – Угасает твой внутренний ящер. Поэтому и память теряешь. Я думал река тебя встряхнёт, но видимо совсем того, полная ящерная импотенция.
– Нам надо туда… к истоку. Меня кто-то звал, – опомнился Ставрогин.
– Кто-то звал?! Вот – ты… крокодил, одним словом, – Лещёв захохотал, хлопнув влажного Ставрогина по плечу. – Он тебя звал. Великий. Значит не всё потеряно. Вперёд, шкура, в чертоги!
Пообещав, что ответит на все вопросы, как только они уйдут от города, Лещёв повёл Ставрогина обсыхать и переодеться в одну из кают, а сам, держась привычным капитаном, ушёл на мостик.
Гардероб пассажирской каюты предоставил Ставрогину неплохой выбор. Но Фёдор Степанович был слишком поглощён открывшимися тайнами мирового порядка, что, почти не глядя, сменил хлюпающий Brioni на серые спортивки Y-3 и поло от Dolce&Gabbana в чёрно-белую полоску, приобретя тем самым легкомысленно-озорной матросский вид любителя адриатических регат.
Переодеваясь, он понял, что почему-то знает яхту. Это была двухмоторная Pearl 75 от британской верфи Pearl Motor Yachts, стоимостью далеко за два миллиона фунтов, невесть как и какими финансовым потоками оказавшаяся в амурской акватории. Фёдора Степановича это слегка ободрило. Он вынужден был признать, что путешествовать в европейском комфорте со скоростью в двадцать пять узлов, намного приятнее, чем с помощью мускульной силы по речному дну.
Глядя в иллюминатор как холмы Хабаровска уплывают за изгиб русла, Ставрогина не оставляла мысль, что он покидает этот город навсегда. И хотя он по-прежнему не помнил своего истинного существования, лёгкая тоска сожаления коснулась сердца рептилоида. Даже лишённому памяти, ему были близки и привычны холостяцкая Armani Casa, правильная одежда и благородная отчуждённость большого начальника.
«А я ведь был там счастлив», – подумал Ставрогин и горестно вздохнул, прощаясь в душе со своим непрояснённым прошлым. Он прилёг на кровать и забылся внезапным мертвецким сном недавно воевавшего человека.
*
Ставрогин проснулся за мгновение до того, как двигатели яхты умолкли. Рептильное нутро отвлекло его от нового приключения Кузьмы и зловещих зондов, чтобы вготове встретить близкую настоящую опасность. Он машинально пошарил рукой на прикроватной тумбочке в поисках мобильника или пистолета.
В малой тиши стало отчётливо слышно грубое урчание отечественного судового дизеля. Последовал лёгкий толчок в правый борт, а затем по палубе застучали солдатские сапоги. В дверь заглянул Лещёв:
– Волки нагнали. Эти по другому ведомству, поэтому попробуем откупиться. Будь за мной. Если что – прыгай в воду. Великий не оставит.
– Именем Российской Федерации, прошу предъявить! – послышалось снаружи.
Лещёв быстро сунул Ставрогину свой пистолет и подняв руки, поднялся на кормовую палубу.
– При полном содействии гражданского населения! – жалобно запричитал он. – При полном содействии! Прошу занести в протокол!
– Режимная зона! По всей строгости! – обозначил свои полномочия неизвестный командир.
– При полном содействии, – заискивающе продолжал повторять Лещёв, – как ответственный гражданин!
Ставрогин немного замешкался, пытаясь заткнуть за резинку спортивок лещёвский Glock 17. В конце концов он просто сунул его в глубокий карман и пошёл наружу. На палубе Лещёв уже успел протянуть офицеру-пограничнику надорванный пластиковый пакет, которые использует бандерольная почта. По раздутым угловатым очертаниям было видно, что он щедро набит купюрными пачками.
– Режимная зона. По всей строгости, – в голосе пограничника появились нотки сварливости и в то же время замешательства.
– При полном содействии, – настаивал на своём Лещёв, развернув пакет надорванной стороной к офицеру, чтобы тот смог оценить масштаб ситуации по красно-коричневому цвету пятитысячных дензнаков.
– В качестве исключения, – наконец дрогнул по служебной линии офицер, – предъявите документы.
Теперь ход был за Лещёвым – ему полагалось подобающе среагировать на великодушное согласие пограничника взять деньги. Но поскольку взяточный пакет уже был протянут на вытянутых руках, то в их коррупционном танце возникла неловкая заминка. После короткой паузы Лещёв стыдливо улыбнулся, прижал пакет к груди и ещё раз протянул его пограничнику.
В этот самый момент Ставрогин испытал вдруг неподдельное отвращение к происходящему, чему сам же искренне удивился. Нет, он не чувствовал морального негодования, поскольку ясно сознавал, что своим былым достатком тоже обязан отнюдь не прокурорской зарплате. Он наверняка брал, и скорее всего гораздо крупнее. Но впервые он был сторонним наблюдателем подобного. Ему пришло в голову, что это настолько же отвратительно, как нечаянно вживую увидеть секс между чужими некрасивыми людьми. Невовлеченность в процесс сделала его безжалостным к этой «не своей» убогости.
