Прошёл месяц. Бог так и не дал оставшимся детальных инструкций, но в целом всё как-то само утерпелось.

Сегодня, закончив утренние домашние процедуры, Кузьма спустился во двор и привычно зашагал через травянистое покрытие земли напрямик к уцелевшему подъезду «двадцать седьмого». Он собирался до самого вечера работать по строительной части, так как чувствовал в себе охоту к привычному ремонтному занятию.

Однако Кузьму отвлекло движение яркого существа по пешеходной дорожке, диагонально пересекающей дворовую плоскость. Он остановился и посмотрел в приближающегося.

По узкому асфальту к Кузьме шёл педераст. Не в том расхожем смысле, которым мужское сознание автоматически обозначает всех неприятных людей из личной повседневности, наподобие ментов, судебных приставов, омоновцев, вахтёров, контролёров, инспектёров, шумных соседей, надоедливых пьяниц, скучных трезвенников, болтливых выскочек, мутных молчунов, бухих сантехников, борзых пенсионеров, злых преподавателей, косых футболистов, тупых ведущих, толстых спонсоров, губернаторов, мэров, депутатов, безразличных врачей, ленивых пожарников, тупых военных, нерусскоязычных иностранцев, русскоязычных иностранцев, богатых чужаков, бедных земляков, молодых певцов, удачливых зазнаек, самоуверенных жирдяев, вонючих дальнобойщиков, быстрых водителей, медленных водителей, бородатых хипстеров, бритых гопников. А ещё таких – с нормальной длинной волос, но лоховатых. Да и всех остальных тоже.

Сближающийся с Кузьмой человек не являлся таким повседневным педерастом. Нет, он был чёткий конкретный гомосексуалист. Самый настоящий. Без всяких сомнений. Это было очевидно даже с того удалённого расстояния, с которого он обнаружил себя для Кузьмы поступательным движением. И по мере того как он уничтожал их дистанцию, страшная догадка превращалась в очевидность.

Всё дело было в его волосах. Они у педераста были… волшебные. Просто волшебные, каких не может быть ни у одного мужчины, и даже ни у одной женщины. Если бы Кузьме сейчас дали отдых от таких внезапных переживаний, отвели в безопасное место и тихо, участливо похлопав по плечу, проницательным голосом серьёзно спросили, как будто бы от этого зависели судьбы страны: «Какого цвета были волосы у того педераста?», он не смог бы сказать ничего определённого. Как описать приснившуюся ночным сном фею, от красоты которой у спящего повседневного человека до боли сжимается сердце, он просыпается от судорожной тоски одиночества посреди тёмного времени и больше не может уснуть до утра? Разве Кузьма виноват в том, что люди так и не смогли придумать окончательных слов для искренних переживаний?

Но, если бы всё-таки надо было воспользоваться непригодными приблизительными изъяснениями, то… волосы нетрадиционного были соломенно-жёлтого цвета с кремово-сливочным отливом и ярко-красными прокрашенными корнями. И самую чуть поблёскивали. Но не от волосяного жира, нет. Они как бы светились изнутри тёплым светом, создавая что-то насыщенно-глубокое для долгого приятного рассмотрения, а искусными массивными завитушками одновременно убеждали зрителя, что это ещё и, вполне возможно, вкусное кремовое украшение, как у торта. В которое непременно хотелось мазнуть пальцем и попробовать.

Заодно и кожа лица педераста была какой-то непонастоящему гладкой, благородно загорелой и тоже поблёскивающей. Не влажным блеском обычных потеющих граждан или напряжённых певцов без фонограммы, а изумительным благородным лоском, каким отливают чистокровные скакуны на журнальных фотографиях об обеспеченной жизни. Кузьма никогда не признался бы в этом, но в тот миг сладко-кондитерный педераст показался ему куда более чудесным фактом, чем пята Бога, невыразительно нависающая с неба.

– Мужчина, уделите мне минутку, – громко проговорил гей, сокращая пространство.

Кузьма не ответил, но остановился. Переходя в разговор, встреча с нетрадиционным человеком смущала Кузьму всё больше. Волшебные волосы по-прежнему манили его взгляд, но теперь вблизи он не мог открыто разглядывать их, потому что это означало бы, что он с интересом смотрит на педераста. От этого Кузьма Липатов выбрал смотреть в боковую землю, изображая серьёзно занятого человека.

– Близко не подходи, – веско сказал он.

Педераст послушно остановился метрах в десяти.

– Послушайте, – манерно-доверительно начал он, как о них обычно и представляют, – у меня задание. Особой государственной важности.

Он сделал ещё раз попытку подойти ближе, но Кузьма строго его прервал:

– Стой на месте, говорю!

– Но почему? Я не заразный, – обидчиво оправдался педераст.

Кузьма вдруг и сам задумался, почему он не хочет подпускать педераста вблизь. В отличие от социально идентичных ему мужчин, он не испытывал к гомосексуалистам злости, поскольку вообще не воспринимал их как потенциальную угрозу своему физическому благополучию. Когда-то в старших классах он жестоко подрался в чужом дворе. Его припёрли в тихом углу пятеро, заставляя отдать деньги и кроссовки. Но неожиданно для самого себя, вместо того, чтобы согласиться с превосходящей силой и своей неправотой «по понятиям», Кузьма решил погибнуть. Поэтому он сильно ударил главного из банды коленом в пах и бросился душить второго локтевым захватом, пытаясь перед смертью нанести побольше увечий будущим убийцам. В итоге всё закончилось сломанным носом для Кузьмы, вызовом скорой помощи с последующей больничной ампутацией одного из яиц у предводителя, а также уголовным делом с безразличными судебными тётками и условным сроком. Вместе с судимостью Кузьма получил бесстрашие на других людей во всю оставшуюся жизнь.

Липатов по старой памяти знал, что остальные парни, пацаны, дядьки, мужики и даже старики, постоянно соизмеряют собственную силу с другими. Они регулярно испытывают опасения, что в нужный час не смогут побороть врага и отстоять себя от сексуальных агрессий и прочих доминантных ритуалов. От этого сомнения и рождалась ненависть к педерастам, которые с задорной лёгкостью делали друг с другом то самое – самое страшное в жизни. Для Кузьмы же всё остальное человечество давно представлялось большой безопасной массой, а к абстрактным педерастам он относился даже поощрительно, видя в них досрочно сдавшихся конкурентов в борьбе за красивых баб.

Но сейчас что-то другое, а не простонародная опасливая злоба, заставило Кузьму остановить чужака на расстоянии. Угроза несомненно была, но она исходила не от носителя волшебной причёски. Кузьма сначала инстинктивно почувствовал опасное стечение обстоятельств, и только потом, прислушавшись к себе, вдруг понял. В данный момент больше всего он боялся, что с неба ударит молния, испепелив богопротивного содомита, несмотря на его неземную красоту волос. А молния, как ему было известно из одной передачи, всегда бьёт по площади, поражая заодно всех, кто беспричинно присутствовал рядом. Именно нависшая опасность неповинного испепеления электричеством в одно время с педерастом и заставила Кузьму определить безопасную дистанцию. «Хорошо хоть земля не влажная», – подумал попутно Кузьма, продолжая исподволь разглядывать яркого персонажа.

– Ты стой на десять метров – у нас по технике безопасности так положено. Понял? – проговорил Кузьма инструкцию.

– Чего там не понять. Стоять лучше, чем идти, – гибко поддержал тот.

– Вот и хорошо. А то шарахнет обоих без разбора.

– Меня нельзя шарахать – я пресса. Передайте там всем вашим. А то дошарахаетесь до уголовки, – храбро возмутился гомосек.

От такой неподкреплённой наглости Кузьма захохотал.

– Ты откуда взялся? – спросил он, отсмеявшись.

– С левого берега. Откуда ещё? – огрызнулся педераст.

– Как там дела, вообще?