Конни листала дальше, пропуская однотипные записи. Она тщательно анализировала казавшиеся смешными повторы, заглядывая глубже в поисках мелочей, о которых Пруденс могла не написать прямо. Конечно, для женщины, ведущей свое хозяйство, заметки о погоде в дневнике не пустая трата времени. Наверное, поэтому она тщательно изучала календари. Конни уже почти сердилась, что дочь сдержанных пуритан не догадалась запечатлеть на письме размышления о своем внутреннем мире. Но такое раздражение было бы неуместным. В какой-то степени каждодневные заботы, описанные в дневнике, и были ее внутренним миром. Конни читала дальше, прокладывая себе путь через записи о погоде, о работе в саду, о приходах и уходах загадочного Джозайи, о вызовах к страдающим соседским женщинам. Внезапно Конни рассмеялась, найдя очевидный ответ.

— Ну конечно! — сказала она вслух. — Пруденс — повитуха!

Библиотекарь сердито посмотрел на нее из-за стола.

— Да ладно, здесь же никого больше нет! — раздраженно воскликнула она.

— Тс-с! — шикнул он, приложив палец к губам.

Конни хихикнула про себя — бунт состоялся, хоть и маленький! — и продолжала строчить в блокноте. Наверное, она поддалась желанию бросить вызов библиотекарю в противовес молчаливой сдержанности, отягощавшей существование Пруденс. Чем больше Конни читала, тем больше ей хотелось залезть на стол или пройтись колесом по проходу. У нее было ощущение, что ради Пруденс она просто обязана выплеснуть эмоции.

Конни вдумывалась в слова, пытаясь разглядеть биение жизни, скрывающееся за сухими датами. После четырех часов упорной работы она дошла от 1745 года до 1763-го — почти два десятилетия записей о погоде, работе по дому и плате за родовспоможение. Конни потянулась, откинувшись на спинку стула и подняв руки над головой. Кровь отлила от кончиков пальцев, и она стала сжимать и разжимать пальцы. Затем, отодвинув от себя книгу, протерла глаза и принялась читать свои заметки.

До сих пор в дневнике не было ни слова о печально известной бабушке Пруденс. Зато жизнь Пруденс проступала все яснее. Она была повитухой и, видимо, умелой и знающей: ни одной умершей матери и всего лишь несколько мертворожденных младенцев. Пруденс вышла замуж за человека по имени Джозайя Бартлетт, который работал грузчиком в порту Марблхеда. Конни была уверена, что Бартлетты — давнишние друзья семьи Пруденс, хотя сама не понимала, почему так решила. К Пруденс хорошо относились соседи, однако друзей у нее не было. Она жила в Марблхеде, но церковь посещала редко. Выходила из дома только к больным, жившим по всему округу Эссекс: в Данверсе, Манчестере, Беверли, в Ньюбери на севере и Линне на юге.

Некоторые записи настолько выделялись на фоне остальных, что Конни скопировала их слово в слово и теперь внимательно перечитывала.

Конни не знала, что это могло значить, но Пруденс так мало писала о ком-либо, кроме своих пациентов и членов семьи, что упоминание Питера Петфорда — кто бы он ни был — сразу бросалось в глаза. Рядом с его именем Конни поставила жирную звездочку — потом надо будет поискать в других местах.

Конни улыбнулась. Больше пяти минут она смотрела на эту запись, прежде чем поняла, что в этот день Пруденс родила дочку и дала ей такое же неуклюжее имя, как у нее самой.

Конни не была уверена, но почему-то решила, что речь идет о смерти отца Пруденс. Она откинулась на спинку стула и задумалась. Какая сдержанность! Как сухо Пруденс написала о потере отца! Конни и представить не могла, чтобы она так холодно повела себя, узнав, что Лео пропал без вести за океаном. А Грейс хотя и редко говорила о Лемюэле Гудвине — своем отце, — но всегда с нежностью и грустью. Как же отреагировала Мерси на смерть Джедидайи Лэмсона? В дневнике об этом ни слова. Что делала бабушка, потеряв Лемюэля? Ни один историк никогда не писал о чувствах женщин, потерявших мужей.

Она нахмурилась. Все мужчины семьи Деливеренс Дейн не просто умерли раньше своих жен — они погибли от несчастных случаев при ужасных обстоятельствах. Если она когда-нибудь найдет информацию о Натаниэле Дейне, наверняка он тоже впишется в общую картину. Да, нелегко было жить в те времена.

Больше не встретилось ни одного упоминания о муже Мерси Лэмсон, но Пруденс незачем было бы тогда писать о нем в дневнике. Подозрения усугубились, когда Конни прочитала запись от следующего месяца.

Пруденс до этого ни разу не писала о своей матери, но с этого дня Мерси то и дело появлялась в заметках. О ней Пруденс повествовала таким же языком, как и о других членах семьи: Мерси ходила в церковь, брала с собой малышку Пэтти, работала в саду и иногда вместе с Пруденс навещала какую-нибудь будущую мамашу. Казалось, они хорошо уживались вместе, хотя Мерси, по-видимому, никак не участвовала в хозяйственных расходах. Скорее всего Пруденс приняла ее к себе из жалости, а не из-за удобства.

Почему же Пруденс не навещала свою мать в предыдущие четыре года? Они не ладили? Конечно, мать и дочь, каждая с сильным характером, смотрят на мир слишком по-разному. Конни насупилась. Уж очень это напоминало ее отношения с Грейс. Или отношения Грейс с Софией. Эта идея нашла подтверждение в записи несколькими годами позже.

Конни снова перечитала строки. Сжатый и емкий стиль дневника давал мало простора для толкования. Тем не менее запись показалась ей очень важной. Почти основополагающей. Конни положила лоб на ладони, барабаня кончиками пальцев по макушке, и сверлила взглядом лист блокнота.

Затем, в записях от 1763 года, она нашла то, что ей уже было известно из церковного архива и хранилища завещаний. Через плечо она украдкой посмотрела на молодого библиотекаря — тот разбирал книги на полках. Под столом Конни пальчик за пальчиком потихоньку стянула с левой руки перчатку и, высвободившись из теплого хлопкового плена, незаметно провела пальцами по бумаге. Руки Пруденс прикасались к этой же странице, выводили на ней строки. Чернила еще хранили в себе мельчайшие частички ее кожи — лизнула ли она кончик пера или стерла слово. Конни пыталась мысленно проникнуть в мир, в котором жили Пруденс и Мерси, высветить в сознании давно ушедшую сущность Пруденс. Ее пальцы остановились на тексте в конце страницы — несколько абзацев были прижаты друг к другу, а слова теснились, как муравьи, накинувшиеся на жука.

Конни подняла голову и посмотрела на сводчатый потолок читального зала. Она вспомнила завещание Деливеренс. Оно, будто телескоп, помогло преодолеть время и увидеть, как жила давно ушедшая женщина. И вот теперь Конни держит в руках расписанный по дням календарь жизни еще одной женщины, но ей казалось, что знает она ее гораздо меньше. Холодная практичность Пруденс, ее упрямое нежелание изливать чувства — хоть и оправданные временем — оставили в душе Конни зияющую пропасть непонимания. Захотелось запустить журналом в стену, смять листы, разорвать их на мелкие части — в общем, сделать что угодно, лишь бы выбить из Пруденс ее сдержанность. Но Пруденс была далеко — за двухсотлетней стеной времени.