Посол стоял в изумлении; он пробормотал только:

– Остерегитесь, государь! Доброе согласие между соседями иногда может рухнуть от одного дурного слова.

– Господин посол, – отвечал Генрих, – знайте, что быть королем Наварры и не быть вовсе королем для меня одно и то же. Моя корона так легка, что я не замечу даже, если она упадет с моей головы. Я, впрочем, постараюсь ее удержать, можете быть спокойны на этот счет. Прощайте еще раз, милостивый государь, – скажите королю, вашему повелителю, что мои честолюбивые мечты больше тех, о которых он мне говорил. Прощайте.

И Беарнец вновь, не показывая своего истинного лица, но приняв вид человека, за какого его считали, дал пройти героическому пылу и, любезно улыбаясь, проводил испанского посла до дверей своего кабинета.

Шико был так поражен, что и не подумал выйти из шкафа к Генриху, когда тот остался один. Беарнец сам отворил дверцы и ударил его по плечу.

– Ну, мэтр Шико, как я выпутался?

– Удивительно, государь! – Шико еще не совсем опомнился. – Но, право, хоть вы и говорите, что редко принимаете послов, зато принимаете как следует.

– Однако это по милости брата моего Генриха приезжают ко мне такие послы.

– Как это, государь?

– А так! Если бы он не преследовал беспрестанно свою сестру, то и другие не думали бы об этом. Не знай король Испании о публичном оскорблении, нанесенном королеве наваррской в ее собственных носилках капитаном Генриховой гвардии, – думаешь, осмелился бы он сделать мне подобное предложение?

– Я с радостью вижу, государь: все эти попытки останутся бесполезными и ничто не нарушит между вами и королевой доброго согласия.

– Э, мой друг, выгода нашей ссоры очень ясна…

– Признаюсь, государь, я далеко не столь проницателен, как вы думаете.

– Конечно, все желание брата моего Генриха состоит в том, чтобы я развелся с женой.

– Но зачем? Прошу вас, объясните это мне, государь. Черт возьми! Не думал я попасть в школу к такому учителю.

– Ты знаешь, что мне забыли выплатить приданое моей жены, любезный Шико?

– Нет, не знал, государь, только предполагал.

– И что это приданое заключается в трехстах тысячах золотых экю?

– Хорош кусочек!

– И нескольких городах, среди которых – Кагор.

– Славный городок!

– Я же требовал не триста тысяч экю, – как я ни беден, но не считаю себя беднее французского короля, – а Кагор.

– А, вы требовали Кагор, государь? На вашем месте я сделал бы то же самое.

– И вот потому, – продолжал Беарнец со своей тонкой улыбкой, – вот потому-то… Понимаешь теперь?

– Нет, черт меня побери!

– Вот потому-то и хотят поссорить меня с женой, чтобы я развелся с ней. Понимаешь, нет жены – нет и приданого, следовательно, нет трехсот тысяч золотых экю, нет городов и, главное, нет Кагора. Новый способ нарушить свое слово, а брат мой Валуа – большой искусник на подобные штуки.

– Так вам, государь, очень хочется иметь эту крепость?

– Без всякого сомнения, потому что, в конце концов, что такое мое Беарнское королевство? Бедное княжество, обрезанное жадностью моего шурина и королевы-матери до такой степени, что титул короля, связанный с ним, – смешной титул.

– Да, тогда как, присоединив к этому княжеству Кагор…

– Кагор был бы моей защитой, порукой безопасности исповедующих мою религию.

– Ну, государь, придется по Кагору носить траур, потому что, поссоритесь вы или нет с королевой Маргаритой, король Франции не отдаст вам его никогда, если вы сами его не возьмете…

– О, – воскликнул Генрих, – я бы взял его, если бы он не был так укреплен, а я не боялся бы так войны!

– Кагор неприступен, государь, – повторил Шико.

Генрих водрузил на своем лице маску непроницаемой наивности.

– О, неприступен, неприступен! Если б еще у меня была армия… которой, впрочем, нет.

– Выслушайте, государь! – попросил Шико. – Мы здесь не для того, чтобы говорить друг другу нежности. Между гасконцами, вы знаете, принята откровенность. Чтобы взять Кагор, комендант которого де Везен, надо быть Ганнибалом или Цезарем, а ваше величество…

– Ну, что мое величество?.. – прервал Генрих со своей насмешливой улыбкой.

– Ваше величество, вы сами сказали, что вы не любите воевать.

Генрих вздрогнул, искра пламени сверкнула в его задумчивых глазах. Но, подавив тотчас этот невольный порыв и поглаживая загорелой рукой черную жесткую бороду, он согласился:

– Действительно, я никогда не вынимал шпаги. Никогда и не выну – я соломенный король и человек мирный. Однако, Шико, я люблю упражняться и разговаривать о воинских делах – это уже в крови: святой Людовик[6], мой предок, имел это счастье. Он, воспитанный в благочестии и кротости, делался при случае отличным метателем копья, превосходно дрался на шпагах. Поговорим, если хочешь, Шико, о господине де Везене, об этом Ганнибале, Цезаре.

– Простите меня, государь, если я не только оскорбил вас, но и встревожил. Я сказал о де Везене, чтобы потушить последнюю искру пламени, которую юность и незнание дел могли зажечь в вашем сердце. Кагор защищен и охраняем так потому, что он – ключ от всего юга.

– Увы, – Генрих вздохнул еще горше, – это мне слишком хорошо известно!

– Это, – продолжал Шико, – богатая земля, обеспечивающая безопасность населения. Иметь Кагор – значит иметь житницы, всякие запасы, деньги, дома и связи. Владеть Кагором – значит иметь все это на своей стороне. Не владеть Кагором – значит иметь все это против себя.

– О! Помилуй бог! – пробормотал король Наваррский. – Поэтому мне так хочется владеть Кагором, поэтому я и просил покойную матушку сделать его условием sine gua non[7] – вот я и заговорил, кажется, по-латыни. Кагор – приданое моей жены. Мне его обещали и должны отдать.

– Государь, быть должным – и платить…

– Ты прав: два дела разных, мой друг. Так что, по твоему мнению, мне его не отдадут?

– Я опасаюсь этого.

– Черт возьми!

– И если говорить откровенно…

– Ну, Шико!

– Они будут правы, государь.

– «Будут правы»! Почему же?

– Потому, что вы не сумели заставить их заплатить приданое прежде.

– Несчастный! – Генрих улыбнулся с горечью. – Ты забыл о набате колокольни Сен-Жермен л’Оксерруа! Мне кажется, что жених, которого хотят зарезать в ночь его свадьбы, больше будет думать о своей жизни, чем о приданом жены.

– Так, – произнес Шико. – Но после?

– После?

– Да, после мы имели мир, кажется. Ну и надо было пользоваться этим миром. Надо было вместо любовных интриг вести политические. Не так занимательно, я знаю, но более полезно. Я говорю это, государь, право, столько же для вас, сколько для моего короля. Если бы Генрих Французский имел в Генрихе Наваррском верного союзника, то, предположив, что католики и протестанты соединились одним политическим интересом, оставив борьбу за интересы религиозные на будущее время, – католики и протестанты, то есть два Генриха, заставили бы трепетать весь род человеческий.

– Ох, – проговорил Генрих смиренно, – не желаю я заставлять трепетать никого, лишь бы не трепетать самому… Но довольно, Шико, перестанем говорить о предметах, которые тревожат мой дух. Я не владею Кагором. Ну, обойдусь и без него.

– Это ужасно.

– Как же быть? Ты ведь сам говоришь, что Генрих никогда не отдаст мне этого города.

– Я думаю так, государь; я уверен по трем причинам.

– Назови мне их, Шико.

– Охотно. Первая – Кагор город очень доходный. Вот почему король Франции скорее оставит его при себе, чем отдаст другому.

– Это не совсем честно. Вторая причина, сын мой?

– Вторая – Екатерина…

– Так добрая матушка все еще вмешивается в политику? – прервал Генрих.

– Постоянно. Екатерина захочет видеть свою дочь скорее в Париже, чем в Нераке. Лучше при себе, чем возле вас.