– Вебер, не спорь, поехали, – сказал Кох.

– Ты тоже в Корпус, Вильгельм?

– У него что-то со слухом, – сказал Аланду Кох и, не доверяя слуху Вебера, подтолкнул его в спину к машине. – Целуй жену – и поехали.

Вебер посмотрел на Анечку и не сдвинулся с места.

– Рудольф, я подожду, – Аня сама подошла, обняла его за шею. Отворачиваясь от всех, он все-таки прижал ее к себе и долго целовал.

– Фенрих снова в сказку попал, – сказал Карл. – Так мы до завтра стоять будем, ладно, не навсегда прощаешься. Господин генерал добрый – он тебя на Рождество домой отпустит, да, господин генерал? Что тут – пустяки, два месяца и осталось.

– Карл, рот закрой, – сказал Кох.

– Вильгельм, устрой им там разрядку, чтоб к моему приезду все были в адекватном состоянии, – сказал Аланд. – Идемте, Анечка. Я понимаю, что впрок нацеловаться невозможно. А тебе, Вебер, за право на побывку придется поработать, ты с себя погон не снимал.

– Я комиссован!

– Это для всего мира ты комиссован, а для меня нет, ты сам клялся твоей жене, что года не пройдет, ты будешь офицером. Поезжай исполнять. Майором станешь, будешь жить дома с женою рядом, чуть-чуть осталось, а пока придется к гастролям готовиться, раз ты комиссован. Дома у тебя не получится, при такой женщине сидеть и на клавесине сутки напролет играть, это было бы странно. И если бы это было не так, мы бы лучше Карла вместо тебя женили.

– Нет, господин генерал, я еще от этих женитьб долго отходить буду, – возразил Клемперер.

Аня смеялась, сцена резко утратила свой драматизм.

– И то правда, Карл. Поезжайте, – сказал Аланд, не сводя с Вебера глаз.

– Как я тебя ненавижу, гад… – прошептал Вебер, отворачиваясь от Аланда.

Аланд все улыбался. Вебер спиной ожидал хорошего тумака от Коха, но Кох как-то бережно приобнял его и повел к машине.

– Фенрих, все это пустяки, – очень тихо сказал ему Кох. – Ты подумай о том, что было два месяца назад. Я не думаю, что ты не в выигрыше. Хочешь туда – в волшебное прошлое? Она еще женою Адлера была, а ты Хабанеру в кабаке только отыграл – и сколько расхлебывал. Не гневи Господа, мы имеем с тобой больше, чем могли себе вообразить. Подожди немного, Аланд никому еще в любви не препятствовал.

Да, в самом деле, совсем недавно развернулась череда катастроф, перемен, перестановок. Кажется, что с тех пор миновала вечность – Кох прав. Кох проводил Вебера до машины и вернулся проститься с Анной-Марией.

Аланд усаживал женщин в машину с галантностью великосветского кавалера. Анечку он посадил последней. Она остановила Аланда.

– Аланд, вы что, правда, знаете, что они думают, делают и говорят?

– Работа такая, деточка.

– Как же они живут? Я бы так не смогла.

– Так я и твои мысли знаю, ты теперь часть этого дуралея, пусть самая лучшая, но его часть. Не думай об этом, еще отца и матери люди иногда стыдятся, а учителя – никогда. Он же всегда в тебе, приходится жить с ним, как с паразитом, вытворяй что хочешь, он слова не скажет, и никуда он не денется. Люди Христа – и того не стыдятся, допуская вполне официально, что он все видит, все слышит и знает все наши помыслы. Знает – и черт с ним, правда? Самые совестливые раз в неделю в церковь придут – покаются – и пойдут себе делать, что делали. С учителем по-другому, иначе ничему не научишь. Такая работа. Когда твой муж сам пойдет учить вместо меня – тогда он цену своему гаду поймет. И все его гады ему возвратятся. Сейчас и говорить бесполезно, он этого не понимает, он пока сгусток страстей. Агнес, я почти сразу вас оставлю, ты понимаешь…

– Вебер, в зал, делаешь энергетическую гимнастику, готовишься к музыке. Аланд вернется, займется тобой, – едва вышли из машины, сказал Кох.

– Я ничего не буду делать не буду, я не маленький мальчик, – на всякий случай огрызнулся Вебер.

– А похож, – сказал Гейнц.

– Да, – подтвердил Кох, улыбаясь.

Гейнц с Карлом с удовольствием смотрели на них.

– Гейнц, у тебя в пять история музыки, если верить преданиям, иди, готовься. Карл, у тебя математика в три, следовательно, ты успеешь озадачиться обедом.

– А, так Гейнцек читает в пять, и он не успевает, а у меня в три – и я с обедом.

– Именно, тебе готовиться меньше.

– Как скажете, господин полковник. Гейнц, ты замечаешь, какой дрянью стал наш Кох? А я когда-то считал его своим другом.

– Ничего, Карл, – ответил Кох, – не ты один заблуждался.

– А вы чем будете заняты, господин полковник, если это не государственная тайна?

– Тайна, Карл.

– Можно идти?

– Давно пора. Вебер, а ты почему еще здесь?

– Я не собираюсь ничего делать, я вам сказал.

– Гейнц, Карл, идите.

– Хотелось посмотреть, Кох, как ты фенриха обломаешь, – честно сказал Клемперер.

– Вообще-то, с дороги ополоснуться неплохо, – сказал Гейнц. – Вы тут поругайтесь, а я пошел. Педагогика – это не мое.

– Тебе-то что, Гейнц? В комнате все удобства, – сказал Клемперер, – это у меня на кухне – только раковина, я в нее не помещусь.

Карл повернулся, чтобы уйти, Вебер попытался его остановить.

– Карл, давай я вместо тебя? – предложил Вебер.

– Что вместо меня? В раковине помоешься?

– Нет, обед пойду готовить, все равно я не буду ничего делать.

– Иди умойся, остынь, хотя – если тебя свернуть потуже, ты-то и на кухне в раковину влез бы. Но с обедом я сам. В таком настроении, как у тебя, фенрих, еды лучше не касаться – ты ж всех отравишь. Я сам. Кох, на аэродром я попаду когда-нибудь?

– Завтра поедем, Карл.

Вебер смотрел на Коха в упор, но с места не двигался.

– Гейнц, добрось нашего жениха до зала, а то как бы фрау Анне сегодня вдовой не остаться. Если сейчас Аланд вернется… – сказал Кох.

Гейнц, посмеиваясь, подошел к Веберу, раскрывая руки, чтобы в обнимку увести его с собой.

– Вебер, давай без демонстрации, пойдём.

Кох что-то шепнул Карлу, Карл вскинул брови, заулыбался.

Кох пошел к себе, Карл передал услышанное Гейнцу. Гейнц с серьезным видом кивнул.

– Фенрих, хочешь, чтобы Аланд сегодня отпустил тебя домой?

– Разумеется, хочу.

– А это, оказывается, очень просто. Кох сказал, а он у нас умный.

– И что сказал умный Кох?

– Он сказал, что ты сейчас, не артачась, изображаешь скотское смирение – идешь в зал, потом играешь Аланду так, чтобы Скарлатти в гробу от восторга заплакал, и ты едешь домой.

– Ты уверен?

– Кох уверен, а эта шельма не стала бы зря говорить.

– А если врет?

– А если нет? Давай поспорим? Если ты проиграешь – то ты не едешь домой, когда Аланд тебя отпустит. А если проиграю я, и он тебя не отпустит, то я скажу Аланду, что он старый осел.

– Так и скажешь?

– Так и скажу. Только ты должен сделать все как следует, халтура не принимается. Если ты все сделаешь хорошо, как ты это умеешь, поедешь домой. Аланд тебя проверяет, бунт твой не выгоден, прежде всего, тебе, а так-то Аланд добрый, ты же знаешь, не тебя, так Анечку пожалеет, к женщинам он снисходителен.

Вебер посомневался, но интуиция упрямо ему твердила, что Кох сказал правду. Вебер под колонкой умылся и пошел в зал, едва он скрылся, Гейнц с Карлом переглянулись и рассмеялись.

Аланд появился в Корпусе, и сразу направился к Веберу в музыкальный зал. Тенью промелькнул в последний ряд, долго слушал и только когда Вебер прервался, сказал:

– Вижу, что позанимался, молодец. Возьми ноты, сядь рядом, – листая том сонат Скарлатти, Аланд вносил уточнения, Вебер увлекся, позабыв про свои обиды. Завершил свой комментарий к игре Вебера Аланд неожиданной фразой:

– В целом, неплохо поработал, до шести утра свободен.

– Я могу уехать домой?

– Я бы тоже уехал.

На выходе из зала Вебера поджидал Гейнц.

– Отпустил?

– Отпустил.

– Отлично, ты проиграл, значит, не едешь…

– Ты что, Гейнц?

– Мы же поспорили… Ты говорил – не пустит, я говорил – пустит. Ты проиграл, а раз ты проиграл, то ты не едешь домой.