– Поеду, с Вебером что-то не то.

Гейнц видел в глазах Вебера слезы, но это не детские слезы каприза, это был злой и цепкий взгляд Вебера.

– Я сам ему дам его проклятое пирожное. Иди, собирайся живо. Паспорта не забудь.

Абель принес пирожное, снизу обернутое вощеной бумагой.

– На, чудовище, объешься и лопни.

Вебер взял пирожное аккуратно за обертку, развернул получше и запустил Абелю в лицо. Абель, отплевываясь, только отвел руки в стороны – вся эта жирная грязь валилась с его лица на только что надетый костюм. Гейнц неуверенно улыбнулся, всматриваясь в глаза Вебера.

Абель пытался отряхнуть грязь.

– Сейчас пойдешь отмывать мой костюм, чтоб к моему приезду было отчищено, ясно, Вебер?

Вебер отвернулся, Абель пошел отмываться. Гейнц крепко обнял Вебера.

– Ну? Ты очнулся, Вебер? Что ты отворачиваешься?

– Потому что ты, Гейнц, тоже…

– Мозги его Аланд забирал, – сказал Кох, продолжая смотреть на карту. – Аланд в себя приходит. Этого уже отпустил. Фердинанд, да сними ты это дерьмо, китель надень – и проваливай, пижон хренов… В твоих интересах встретить Аланда до того, как он сюда вернется.

– Кох, ты умеешь так выражаться? Никогда не слышал, – сказал Гейнц с одобрением. Вебера он так и не отпускал, Вебер замер у него в руках.

Абель переоделся в форму.

– Гейнц, первым не суйся, – говорил Кох. – Посидишь в трактире, пока Абель с Аландом первый пар выпустят. Твое дело только доехать туда и отогнать назад машину Аланда, без тебя разберутся.

– Абель, у тебя деньги есть? Черт знает, сколько суток мне там в трактире сидеть придется.

– Есть, иди, собирайся.

– Мне только документы у Аланда из сейфа взять, я собран.

Гейнц пошел в кабинет Аланда, Вебер пошел за ним.

– Что, Рудольф?

– Ничего. Я тебя очень люблю, Гейнц. И Абеля тоже. Я вас всех люблю. Скажи Аланду, чтобы он меня не выгонял. Даже если я на ней женюсь.

Гейнц рассмеялся.

– Ты неподражаем, Вебер. Женись, конечно. Всё, что хочешь, только не то, что было.

– А что было?

– Ничего, Рудольф. Мы с тобой двадцать третий Моцарта играть собирались. Ты пока болел – забыл, наверное.

– Это я помню, я вас провожу …

Вебера за плечо взял Кох.

– Нет, дорогой, ты пойдешь костюм Абеля чистить, тоже мне – развоевался.

Вебер хотел вывернуться, но пальцы Коха просто корни пустили ему в плечо – бесполезно. Гейнц улыбался, видя настоящую досаду на лице Вебера.

– Гад ты, Кох, что ты в меня вцепился? – прошептал Вебер.

Гейнц засмеялся и, уходя вслед за Абелем, приобнял Вебера на ходу.

– Иди, иди, чисти, фенрих, и пол помой хорошенько, а то уж там такого дерьма наваляли, только с полу есть не начни…

– И ты, Гейнц, тоже гад.

– Главное, что ты, принц заморский. Иди, поработай, у Коха не забалуешь. Он только с виду добрый, так что лучше слушайся. Он в рожу бить не будет, он из тебя шелковую ниточку сделает и сядет вышивать, ла, Кох? То гладью, то крестиком… Давай, гладью, Кох. От крестиков уже в глазах рябит.

Глава 30. Трактир «Белая лошадь»

Странный посетитель трактира «Белая Лошадь» хозяина начинал раздражать. У трактира остановился под утро, вошел в пустой зал, сел за стол. Машина у него была хорошая – и шинель офицера Германии в высоких чинах, генерал? Вроде как просто на дверь не покажешь.

Сел за стол, уткнулся лбом в сомкнутые ладони и молчит. Официант подошел, борясь с зевотой, и только зря изображал готовность услужить посетителю, на «что-господин-будет-заказывать?» – никакой реакции. Хозяин минут пять спустя сам подошел, скрывая раздражение под профессиональной маской.

– Господину офицеру что-то угодно?

Тот молча через плечо протянул деньги – вся дневная выручка была меньше, а день, что жаловаться, был неплохой.

– Что желаете?

– Чтоб ты ушел, мало – добавлю.

Хозяин посмотрел на официанта, официант даже проснулся и перестал зевать.

– Господин, четыре утра, трактир закрывается.

– Значит, дерьмовый у тебя трактир. Комнаты нет? Я хочу отдохнуть.

Вопросительно поднял еще купюры.

– Конечно, есть… Только, боюсь, для вас это не подойдет.

– Мне нужна самая маленькая комната, чтобы только кровать.

– Такие комнаты есть… Посмотрите?

Приезжий поднялся, закурил, затянулся раз, другой, поморщился, поискал глазами пепельницу, смял в руке почти целую зажженную сигарету и бросил в урну у двери.

Хозяин, изображая желание во чтобы то ни стало угодить, то почти бежал впереди, открывая двери, то семенил сбоку и сзади, потому что шагал генерал широко и мощно, заденет – сшибет.

– Вот, посмотрите…

Он открыл свою просторную комнату.

– Это твои хоромы, нет, мне попроще, на гонорар это не повлияет. Где-нибудь, где никто не ходит, мне надо отдохнуть.

– Вот комнаты по коридору, их три, взгляните, все сейчас пустуют.

Приезжий толкнул по очереди три двери, вошел в последнюю комнату, самую тесную, с окном, почти упирающимся в сарай, ее и сдавал-то хозяин, только когда просили до утра оставить кого-то мертвецки пьяного или битого. А за такие деньги?

– Плачу много, чтобы меня не тревожили, две недели – так две, проживу дольше – получишь еще.

– А… как имя господина?..

– Знакомиться я с тобой не собираюсь, ничего не предлагать, в дверь не стучать, если мне что-то понадобиться – выйду сам. Ясно?

– Да, господин генерал.

– Тогда мы с тобой поладим. Терпеть не могу, когда меня попусту тревожат.

– Ужин подать?

– Бутылку коньяка, если у тебя есть нормальный коньяк, кофе – только свари приличный. Хлеба и сыра. И поставишь графин с водой. Принеси пепельницу – на всякий случай.

Когда хозяин принес все указанное, и принес чистое постельное бельё, странный генерал уже лежал на кровати в шинели, сапогах и дымил в потолок, стряхивая пепел в пустой подсвечник.

– Поставь. Коньяк унеси, такой не пью, извини, без претензий. Я не запираюсь, но это не значит, что сюда можно входить.

– Да, господин генерал. Если вас будут спрашивать?

– Меня не будут спрашивать.

– Позвольте, я застелю вам постель.

– Не нужно.

– Но Вы хотели отдохнуть?

– Уже отдыхаю. Принеси темное покрывало и завесь окно, у меня глаза болят от света.

Хозяин принес темную штору, закрепил ее, красиво расправил, вытряхнул из подсвечника пепел, поставил хорошие, новые свечи.

– Иди, за две недели я заплатил – и две недели ты меня не тревожишь. Потом можешь попробовать постучать, не отвечу – подождешь еще немного.

– Для меня большая честь, давно не останавливались такие высокие гости.

– Ты едва не выгнал меня, болван, плести он мне тут будет про свое почтение.

Сказал обидное, но не обидно, даже стало смешно – в самом деле, болван, едва не выгнал.

И две недели он не то что ничего не заказывал – вообще не выходил. Дня через три хозяин посмотрел в дверную щель, жив ли? Жив. Ворочается, но не выходит. Через две недели хозяин постучал и зашел.

– Две недели, господин генерал, вы просили вам сообщить.

Так и лежит лицом к стене, через плечо указал на тумбочку – там следующая порция ассигнаций.

– Забирай, и все, как раньше договаривались.

Двухнедельный кофе, хлеб и сыр, и даже вода в графине почти не тронута. Засохшую еду хозяин хотел заменить свежей, воду сразу сменил. Пепельница пуста.

– Не надоедай, ничего не нужно.

И опять – день, второй, третий. Случилось у него что? По лицу не поймешь, глаза спокойные, говорит без нервов. Только непонятно, как он жив? Не сказать, что сильно осунулся.

Через три дня оказалось, что он гуляет на улице. На кровати лежал в шинели, а гуляет в мундире, потом и мундир сбросил в снег и снегом растирается, мускулы так и играют, быку шею свернет.

– Скажи, чтоб машину мою обмели.

– Уезжаете?

– Пока нет, не нравится, что ее так засыпало.

– Сейчас сделают.