- Да что ты говоришь такое, - Евпраксия скривилась, - с косточками - это делают говно специально на подарок, чтобы сильно не стараться. Себе делают без косточек - вообще другое дело получается.

Евпраксия была совершенно уверена в своей правоте. Любой подарок, любая любезность - это обмен обязательствами, взял - будь готов, что-нибудь попросят, и, конечно же, отдавая не надо ожидать много в замен, но и не надо расшибаться в лепешку, если только не хочешь получить что-то особенное. Любой умный человек делает именно так, ну а что касается дураков, она мнениями их не интересовалась.

Николай стоял с таким выражением лица, что Машке стало понятно. После ухода родителей будет скандал. Так и вышло.

- Значит: ах, Николай, вы меня обяжете, если говно съедите! Мы-то не приучены!

Машка поняла, что больше не хочет этого слушать.

- Все, надоело. Не можешь себя поставить и хочешь чтобы я тебя от родителей защищала? Я и так уже между молотом и наковальней. Все. Ухожу, не мужик - а тряпка.

Так и кончилась Машкина семейная жизнь. Вернулась к родителям. Хотелось свободы, счастья, любви - не вышло. Но был сын, была работа, жить было можно и нужно.

А время продолжало безжалостно мчаться вперед, и унесло с собой расцветшую кооперативами и конверсией горбачевскую Россию. Пришла эпоха Ельцина, эпоха безжалостной ломки и переоценки всего и вся. Страна, отданная на растерзание недалекому ограниченному хребтолому, корчилась, в муках рождая новую, неведомую действительность. Страдали прежде всего люди, страдали жестоко и несправедливо, беззастенчиво обманываемые президентом и его многочисленными подпевалами, отрывающие куски пожирнее от огромной, вдруг ставшей бесхозной, страны.

В диспансере уменьшилось финансирование. Закрывалиь спортшколы, и пришлось увольнять многих наблюдающих врачей. Не стало многих лекарств. Хорошо, что Евпраксия много сил отдала развитию нелекарственных методов. Ее отделение было нарасхват.

Станкостроительный переживал тяжелые времена. Отмена госзаказов больно ударило по производству. Многие цеха стояли, зарплату приходилось задерживать, проводить сокращения. Тимур ходил мрачнее тучи. Искали пути выжить в новых условиях, находили новых подрядчиков, сдавали внаём помещения, то есть занимались тем же, чем занималась вся страна. В мгновение ока россияне разделилась на людей, потерявших все деньги и практически ничего не способных купить, и кучку одетых в зеленые штаны и малиновые пиджаки "новых русских", завистливо высмеиваемых не вписавшимися в новую жизнь.

Конечно, Евпраксия и ее семья не страдали: Тимур отчаянно боролся за место в новом мире. Но все равно: то, что раньше было легко доступно, стало малодосягаемым. Однажды, сидя за семейным столом, Евпраксия выплеснула раздражение, услышав по радио, что разбился пассажирский авиалайнер:

- А хорошо, что самолеты разбиваются, все равно мы на них летать не можем.

Муж с дочерью исподлобья покосились на нее, но ничего не сказали. Внук Сережа застыл с открытым ртом. Сама Евпраксия их реакцию не заметила.

Все было шатко и нестойко. На работе Евпраксию стали зажимать. Она поняла: возраст - предлог избавиться от нее и поставить своего. Тимур помочь уже не мог. Станкостроиельный переживал не лучшие времена, и появились более прыткие и значимые, продвигающие своих. Тут и пригодилась давняя дружба с Наташкой Плакиной. Перевелась в железнодорожную на Доватора. Там и платили получше, да и оборудование было на высоте. Взяли по старым связям, хоть и пенсионного возраста. Бывшие обкомовцы тоже помогли. Они все в новой жизни не растерялись, устроились. Не зря Евпраксия столько лет людям помогала, не зря. Вот и пригодилось.

Прощалась со своими с поджатыми губами, но никому худого слова не сказала. Многие искренне хлюпали носом, больные приходили и говорили множество прочувствованных слов.

Взяли не начальником отделения, а физиотерапевтическим кабинетом командовать. Но сил у Евпраксии было еще много, она развернулась. И кабинет акупунктуры сделала, и психофизиологичкую разгрузку, и лазеры. И снова шли к Евпраксии восторженные больные, и слава ее росла уже в другом месте, и помноженная на былую врачебную известность, стала чуть ли не легендарной.

Но как ни бывает худа без добра, так и не бывает добра без худа. Жизнь все уравновешивает. Только-только приспособились к новым временам, только все устаканилось - умер Тимур. "Надорвался", - решила Евпраксия, - "Надорвался. Всех тянул и надорвался". Наверное, так оно и было. Тяжело было в новом времени такому насквозь советскому человеку, как Тимур. Но он справился, устроил жизнь семье и детям. И ушел.

Удар был сильнейший. Удар был настолько сильный, что полгода Евпраксия провела в каком-то оцепенении, принимая бесконечные соболезнования знакомых, бывших и нынешних больных, коллег, родственников. Приехала даже мамашка утешать (неслыханное дело - Симку бросила!). Старая уже была, еще более бестолковая чем раньше. Толку никакого. Сережка уже был большой, в бабкиной заботе не нуждался, скорее уже бабка требовала заботы о себе. Шутка ли, уже давно девятый десяток разменяла. Все работали, и работали много, правнуки учились в школе, спортом занимались, заботиться о ней некогда было. Пришлось отправить ее обратно к Симке, где она и умерла через полгода.

Смерть матери на фоне смерти Тимура уже не была таким ударом, тем более она была ожидаемая - лет-то матери было ого-го сколько. Съездила с Машкой на похороны. Милочка отказалась. Её тонкая натура не могла простить ни бабку, ни Симку за тот давний подлый случай, когда она так понадеялась, что бабка поухаживает за Ирочкой до школы. А что получилось? "Цельная натура", - восхитилась Евпраксия, - "настоящая цельная натура. Во всем впереди, как и я!" Но сама она себе такого позволить не могла. Во-первых, мать, во-вторых, надо прощать, особенно близких. Вот и она старалась ничего плохого о матери не вспоминать, честно плакала на похоронах, обнявшись с Симкой. Правда, потом еще всплакнула в поезде на обратной дороге, после того как узнала, что по завещанию мать все оставила Симке. Ни внуков своих, ни ее не вспомнила. Но что тут сделаешь. Не жди награды, твори добро и бросай его в воду.

И еще одна беда случилась после смерти Тимура. Мерзавец Петька, почувствовал отсутствие Тимуровой руки и сбежал-таки от Милочки к какой-то потаскухе.

- Ну почему к обязательно к потаскухе, мам? Может просто к другой женщине, более удобной для него? - ехидничала Машка.

- Сбежать от Милочки? Это может только извращенец, помешанный на шлюхах, не могущий жить среди чистого! Это может от тебя Колька ушел к другой женщине, а Петька просто по потаскухам пошел! Крепился, крепился много лет среди приличной семьи - и все. Не выдержал в конце концов, показал себя во всей красе.

- Мама, а может быть они от тебя сбежали, а? Ты об этом не думала? Ты же невыносима! Мне самой от тебя сбежать хочется!

- Э-э-э-эх! - шумно выдохнула Евпраксия. Ну что еще ожить было. Она вспомнила многолетние почет и уважение на работе, вереницы благодарных больных, бесконечные звонки в новогоднюю ночь, когда из-за поздравлений "Огонек" было посмотреть некогда. Правду говорят, нет пророков ни в своем отечестве, ни в своем доме. Но что там Машка, от нее другого ждать и не приходилось. Милочка, бедная Милочка с ее израненной хрупкой душой, вот где была ее боль на многие годы, вот отчего она иногда плакала у себя в комнате, уронив голову на руки. К сожалению, помочь Милочке устроить личную жизнь она не могла. Все, Милочка уже была не девочкой с косичками, которая всецело принадлежала ей. Помнится, когда Милочке было четырнадцать, она подружилась в Артеке (да, детская мечта Евпраксии исполнилась, не она, так дочка побывала в Артеке!) с мальчиком, и они потом несколько лет переписывались. Евпраксия тогда первая читала все письма от мальчика, все вредное замалевывала, а все важное подчеркивала красной ручкой. Потом они с Милочкой обсуждали письмо, Милочка писала ответ. Евпраксия проверяла, правила, Милочка переписывала и отправляла. Вот так бы всю жизнь заботиться о ней, не было бы тогда этого ужасного Петьки, вот уж совсем был Милочке не пара, совсем. Нашли бы ей настоящего хорошего мужика, как Тимур, и прожила бы она всю жизнь в счастье и спокойствии, как сама Евпраксия. Не получилось. Не дали. Кто не дал, Евпраксия и сама не смогла бы объяснить, но она чувствовала: не дали, силы какие-то злые, Милочке враждебные, не дали.