Он всегда выключает двигатель - это ритуал. Остановиться, послушать и щелкнуть тумблером зажигания. Не смотря на старый не раз перебранный карбюратор и аккумулятор, который мог просто не завести машину. Он смотрит, немигающими глазами, насколько позволяет погода, в сторону горизонта. Летом трясина часто колышется, постоянно расширяясь и сокращаясь в своих границах. В эти минуты он очень жалел, что с собой у него не было бинокля. Настоящего, капитанского, из черной вороненной стали, обычно такими, обзаводятся все выпускники Нахимовского, как только вступают во взрослую жизнь. У Якова Саныча он был, да не пригодился. Ведь горизонты на Южной Кельтме, начинаются через несколько десятков метров, сразу за носом катера.
Тишину на болоте можно было резать руками. Такой вязкой она была. В подобные минуты, он всегда вспоминал историю про огромный колокол, который утопили в этих болотах. Его везли от одной церкви к другой на подводах, когда ударили первые морозы и деревянную гать стянуло льдом. Одна из повозок не выдержала и многопудовый медный голос местной церкви, пробил ледяную корку и ушел в трясину. И иногда, в самые трескучие морозы, местные жители, бывавшие на болоте, отчетливо слышат звон этого исполина. Но в этот раз все было тихо.
Здесь все расстояния, хоть и меряют километрами, но все зависит от пути, который ты выбираешь. Летом по реке - 4 часа, это больше 60 километров, изгибы и петли делают свое дело. Когда то давно здесь пробивали, через болота, полноценную дорогу, по ней на вездеходе до деревни можно было добраться за 12 часов. Километраж ни кто не мерил, поскольку желающих прокатиться уже давно не находилось. Зимой - только один путь, на буранах, когда стояла "зона" в Ольховке, был еще и зимник, но сейчас это большая роскошь, для местной администрации. Поскольку его надо чистить постоянно.
Почему то, зимник всегда проходил через заброшенный, затерявшийся на карте огромного района - населенный пункт, село Усть - Каиб. Сразу, после того, как установится достаточно плотный снежный покров, кто-то начинает пробивать дорогу в Ольховку или в Бондюг, и знает, что, сделать путь можно намного короче, если проложить его без поворотов, просто по прямой. Но, здесь такими дорогами ни кто не ходит. Да и общее одиночество всегда притягивает, даже заснеженные тропы.
Первый дом, показался как всегда неожиданно. Он отвлёкся, буранную тропу пересек свежий лосиный след, раньше такого не бывало, обычно животные боялись техники, видимо знали, что от нее можно ожидать. Сначала он увидел спину большого рубленого дома, даже на таком расстояние выглядела не живой. Из трубы не шел дым, а окна изнутри покрылись инеем, словно хозяин несколько дней не топил печь.
В единственной уцелевшей избе жил Егоров - это все, что знал об этом человеке капитан. О доме, где тот жил, он знал на много больше. Огромный, с множеством комнат, сам сруб собирали еще в позапрошлом веке, целиком из лиственницы. Нижние венцы он так и смог обхватить, как бы ни старался. Здесь он чувствовал себя как дома. Немногословный хозяин постоянно пропадал в лесу и никогда не запирал свое хозяйство.
Егоров висел в самом центре избы. Петля обычной суконной веревки, была переброшена через потолочную балку, у ног на боку валялся табурет. Наверное, тело еще долго качалось, как маятник в механических часах, пока у него не кончился заряд. И запах, раньше здесь всегда пахло травами, их в изобилие старый охотник, собирал на полях, а сейчас он физически, кожей ощущал, как жизнь совсем недавно ушла из огромного дома.
Яков Саныч прошел внутрь. На досках пола за холодные дни, пока висел хозяин, появилась изморозь. Она предательски скрипела под сапогами и выдавала идущего, с каждым шагом. Он остановился рядом с покойником, под ноги ему попался осколок посуды, и показалось, что на всю округу раздался страшный скрежет. Эти звуки были единственными в избе. Подойдя к столу, он увидел записку, написанную рукой хозяина.
На отполированных до блеска коричневых досках стола, белый лист бумаги был как будто лишним. Он не стал читать, что там было написано, чужие тайны, всегда должны оставаться тайнами, даже после смерти. Что мог рассказать, в своей записке старый отшельник, Яков Саныч только догадывался. Такие люди здесь на настоящем Русском севере знали, какой-то свой неведомый секрет и упорно не желали делиться ни с кем. Обычно ее уносили в могилу.
Он постоял перед неподвижно застывшим трупом. Сколько дней он здесь висел сказать было трудно, на улице стоял мороз, поэтому точно определить, что-то было не возможно. По крайней мере, угли в печи были слегка припорошены инеем, значит прошла минимум неделя.
За окнами уже опускался вечер, и надо было готовится на ночлег. В лесу ночевать не хотелось, а до Ольховки было еще далеко. Капитан специально подумал о том, что будет спать в одном доме с покойником, еще не вытащенном из петли. Но его, почему-то больше волновало, как растопить печь. Смерть здесь была обычным делом. Пока он загонял буран во двор и перетаскивал рюкзак из саней в избу, совсем стемнело. Этот происходило как всегда неожиданно. Когда он заходил в дом, небо еще было довольно ясным, а когда выходил, опустилась чернильная тьма. Выставь руку, и кончики пальцев будут не видны.═
Старый, проржавевший радиатор находился в сарае, он решил не растапливать печь. В огромной белой громадине, без единой трещины, стоявшей посреди дома, уже не теплилась жизнь, и почему то не хотелось ее тревожить. Он чувствовал, что в этом случае обязательно что-нибудь произойдет. И из многочисленных заслонок и поддувал, с еще советскими гербами пойдет дым.
Единственной изолированной комнатой, которая не совмещалась с другими, была спальня. Обычно Егоров туда ни кого не пускал, все гости спали или в большой комнате, а летом в сарае или в конюшне на сеновале. Лошадей здесь не держали уже давно, а многочисленным друзьям старого отшельника всегда было приятно переночевать на свежем сене, хотя сам капитан ни чего приятного в этом не видел. На стене висели, чьи-то черно - белые силуэты и вырезки из журналов. Одной он особо гордился, на пожелтевших страницах было написано о человеке в черном пиджаке и кепке, очень похожем на молодого Егорова. Яков Саныч никогда не читал, саму статью.
Розетку долго искать не пришлось, а электричество в доме еще не отключали. Хотя одному богу известно, как, единственное, доступное местным жителям, благо цивилизации еще работало. Но вопреки всему происходящему, после щелчка выключателя, загорелся свет, а спустя несколько минут в комнате стало ощутимо теплее и заиндевевшее окно начало оттаивать. Капитан включил налобный фонарь и пошел посмотреть запасы хозяина, хотелось есть.
Спустившись в подвал, он долго шарил по полкам. Здесь было много интересного, но получалось, что он брал без спроса, пусть даже у мёртвого хозяина, а это было неприятно. Он дотянулся до полки с огурцами, чуть ниже стояла консервированная тушенка и уже на полу два оплетенных бутыля с настойкой. Из одного он налил себе в небольшой ковшик, часть темной жидкости расплескалась по ватным штанам, поскольку воронки рядом не оказалось. Захватив еще одну банку, как ему показалось с соленьями, он все сложил в корзину и поднялся наверх.
Луна, неожиданно пересекла крест-накрест, бледным светом, комнату и выхватила из темноты два сапога хозяина. Капитану показалось, что силуэт Егорыча слегка покачивается. Он прошел дальше в свою комнату и плотно закрыл за собой дверь, стараясь не думать, что происходит за ней. Здесь уже было тепло.
Съестные припасы он разложил на столе, долго не мог открыть банку с тушенкой, пластиковая крышка ни как не поддавалась, поэтому ее пришлось разрезать ножом. Содержимое он вывалил на железную тарелку и поставил сверху на электрический радиатор, что бы немного разогреть. Из второй банки он налил пахучей жидкость. Ее рецепт Егорычь, как человек практически не употреблявший спиртного, хранил в тайне. По комнате сразу залетали непонятные летние запахи.
