Именно так я себя чувствую, когда смотрю в мутные от алкоголя глаза Люциана, собравшие в себе все оттенки красного цвета. Я часто замечал, что если он злится, то они тёмные, похожие на перезревшую вишню, а если же нет, то вокруг зрачков проступают даже золотистые крапинки. Как если бы кого-нибудь убили из-за жадности: всюду кровь и золото. Однако я думаю совершенно не об этом, когда Люциан с обожанием и трепетом в голосе шепчет что-то невнятное и задирает футболку, обнажая грудь с твёрдыми чувствительными сосками. Когда я припадаю к ним, он закусывает ткань и закрывает глаза, обхватывая мою голову.

И тихонько скулит.

От счастья.

***

Люциан

Это можно было бы сравнить с очень крепким кофе, солидной частью которого является сахар. Сейчас именно такая тьма окутывает меня. Такая тёмная, такая сладкая… Каждое прикосновение к твоей коже, грубой, горячей, с ярко выраженным природным терпким запахом, сводит с ума. А уж если я вдыхаю запах твоих волос или могу коснуться их губами — знай, что я уже не здесь.

Ты всегда говорил, что чем реже физические контакты, тем они теснее и ярче. Мне не нужно разлучаться с тобой, чтобы это понять. Почему-то ты сам всегда создавал между нами незримую дистанцию. Около двух месяцев могли быть только объятия — и ничего больше. Но потом, вдруг, совершенно неожиданно, ты мог ласково привлечь меня к себе за подбородок. В такой момент больше всего на свете я боялся сделать что-то не так и всё испортить. Лишить себя счастья тебя поцеловать.

Один дьявол знает, на что я был способен, если вдруг лишался возможности тебя коснуться лишний раз… Мгновение между прикосновением и поцелуем можно было охарактеризовать вечным. В висках тут же стучали бесплотные часы, в груди скрипели шестерёнки. В голове мысль лишь о том, чтобы это не оказалось лишь игрой. Молиться о том, чтобы ты вдруг не отстранился и не усмехнулся, вместо поцелуя подсунув мне язвительную шутку. Нельзя было придумать момента более жестокого. У меня слезились глаза. Такой день я считал неудачным.

Но бывал на моей улице и праздник. В какой-нибудь из дней ты мог так же привлечь меня за подбородок, но ничего не говорить. Просто очень долго смотреть мне в глаза, съедать моё сердце изнутри маленькими порциями. А я покорно стоял, будто ожидал царской милости, самой желанной на свете. Я ненавидел себя за пресмыкание, я презирал себя за такую любовь.

Но я сходил с ума, когда ты наконец касался моих губ своими. В теле выделялось такое количество горячих соков, воспламеняющих кровь, что я хватался за твою рубашку, чтобы ты не отстранился. Не ушёл. Чтобы я мог получить столько, сколько будет достаточно. Заполнить в груди пустоту от съеденного, немного подклеить надкусанное сердце. И запустить пальцы в вечно непослушные волосы, жёсткие, но для меня — всегда приятные.

Обними меня. Я хочу оказаться замкнутым в этом тесном порочном круге из твоих рук. Обними. Вот так. И держи.

Как можно дольше…

***

Венцеслав

Люблю наблюдать за тем, как меняется лицо Люциана на протяжении наших занятий любовью. Поначалу он немного скованный, неловкий, неуклюжий, и, должен признать, этого немного туманит мой разум. Это кажется более искренним, чем вечные увещевания о собственном величии. Глупо выдавать себя за того, кем не являешься. Сидя на моих коленях — абсолютно точно глупо. Но я ещё не нашёл более увлекательного зрелища. Видимо, хочет быть равным мне. Или даже превзойти меня.

Но я не думаю, что это возможно. Не с таким лицом. Стоит мне провести ладонью вдоль тела Люциана, пока он лежит подо мной и обнимает мой пояс ногами, как он тут же откидывает голову, прижимая мою руку к своей щеке. Счастливый. Раскрасневшийся и взлохмаченный. Потерянный в пространстве. Внимающий каждому прикосновению и слову.

Правда, иногда начинающий кусаться. Серьёзно. Стоит порой отвлечься и начать набирать темп, как Люциан молниеносно реагирует, сжимается, а затем стискивает зубами какой-нибудь из моих пальцев.

Такой секс отличается от всего, что у меня было до этого. Обычно гомосексуальный контакт можно сравнить с подписью на документе. Но здесь Люциан — гроза всякой бюрократии. Мне нельзя двинуться даже на пару сантиметров, это сразу же считается за побег. Но это идёт в комплекте вместе с чувственными вздохами, предназначенными озвучивать моё имя. Люциан всегда зовёт меня, когда испытывает оргазм.

И я чувствую себя собственником. Хищное паучье чувство. Оно заставляет меня на мгновение потерять голову и очнуться лишь от острой боли в спине — это когти Люциана впились в кожу. Но, стоит отметить, пусть мне и неловко, когда кто-то замечает их, я всё же никогда не стану всерьёз укорять его в этом. В конце концов, ему много раз приходилось выступать на публике, будучи зацелованным в шею. С большими тёмными засосами. Я сидел тогда чуть подальше первого ряда и с удовольствием рассматривал своего залюбленного мальчика.

***

Люциан

Ты позволяешь мне всё, когда нам удаётся заняться любовью. Это награда за терпение. Это танталовы муки, которые всё-таки заканчиваются триумфом вопреки своей природе. За ночь мы можем поменять столько положений, сколько содержится поз для любви в моей голове. Не знаю, жалеешь ли ты иногда, что связался с демоном похоти вроде меня… Надеюсь, нет.

Не знаю, хотелось ли мне когда-нибудь быть другим. Чтобы не мучить тебя бесконечными приставаниями, не раздражать пошлыми шутками и просьбами коснуться себя. Такова моя природа. Демоны похоти, или всё-таки скорее любви, быстро чахнут без прикосновений. Но их мне уже мало. Прикосновения, приправленные чувствами, — это гораздо более ёмко.

Ты отчасти прав, когда говоришь, что для меня секс — едва ли не главное в отношениях. И толковал что-то про духовность. Демону. Ничего, кроме вины и стыда, в тот момент я не чувствовал. Но, наверное, если бы не был демоном, никогда бы тебя не встретил. Никогда бы не смог отдаваться тебе, как последний раз, и цепляться за плечи. Впиваться в губы. Тыкаться носом в грудь или шею, или щеку, или волосы… Разбиваться на тысячи осколков и капель кипящей крови. Проводить через себя электричество. Быть готовым в любой момент вырезать своё сердце и подать его с лучшими специями и гарниром.

***

Венцеслав

Иногда я могу брать реванш. Это забавно. В особенности, когда Люциан уже мягкий, расслабленный, немного уставший и выжатый оргазмом, неспособный связать и пару слов. Могу настоять на ещё одном раунде. В таком случае Люциан уже становится беспомощным, как котёнок. Выскажет, что угодно. Купит, продаст, предаст. Выболтает всё. Это означает высшую степень доверия. Я знаю это, потому что в других обстоятельствах до такого никогда не доходит. Молчаливый секс, длящийся дай бог пять минут, — и свободен. Снова в море.

Нет. Люциан показал мне, что бывает по-другому. Бывает, когда ты можешь всю ночь пролежать не в одиночку, а до пота прижавшись к кому-то. Невыносимо жарко, но Люц всё равно не отпустит. Всё равно во сне прижмётся, хоть стену из подушек возводи. Как будто у него бессознательное ещё изощрённее сознательного. Но я не против. Мне нравится, когда он так доверчиво лежит на моей груди.

Он всегда останется для меня мальчишкой. Таким самоуверенным, хвастливым, но стоит сбить с него спесь — и уже на человека похож.

Процесс сбвивания спеси занимает половину ночи. Поначалу Люциашка полон сил, такой резвый, всё ему надо и сразу. Но потом в игру вступаю я. И ему уже не выползти. Будет лежать всё утро и приходить в себя, раз уж пришёл. По крайней мере, только так я могу доспать положенное время, встать в районе обеда и преспокойно заняться своими делами. А Люциан будет охать, сияя, и ворочаться с боку на бок, не зная, чем себя лечить. Человек ко всему привыкает, а демон — тому быстрее. Нет уж. Не отнимайте мой полуденный сон.

Впрочем, не так плохо, когда под утро его тянет полежать на мне и долго поцеловаться. Можно положить ладони на его бёдра и помять, потискать. Корчит из себя спортсмена, конечно, но я даже рад, что от этого толку ровно столько, чтобы было, за что придержать. Подтянутый, но филейная часть на месте. Люциан может побубнить, но не бубнит, потому что нельзя долго оставлять его язык без дела.