— И упустить возможность применить силу против такого, как ты? Тебе всё в пользу, грязный демон, — сурово возразил Теодор Розенберг.

— А для ангелов у вас такие же «комплименты»? Или вы называете друг друга святейшими и преподобными?

— Не заговаривай зубы, — произнёс инквизитор. — А отвечай за проступки. Ты убрал Сатану с дороги на пути к безграничной власти, и ты думаешь, что всё пройдёт так гладко?

— Уже прошло, — с вызовом бросил Молох. — Я главнокомандующий, и в моём распоряжении все полки Ада. Поздновато вы со снятием полномочий. Ах да, — он оскалился, — у вас нет для этого власти. Демонические дела вас не касаются. Я думаю, мы можем мирно разойтись. Освободите меня, я чем-нибудь искуплю то, в чём меня обвиняют, и мы разойдёмся как в море корабли. Сколько вы хотите, господин главный инквизитор? — из уст Молоха это звучало как издёвка. — Может, вы хотите себе сладенького мальчика?

Теодор с размаху ударил Молоха по лицу, и тот лишь расхохотался со всем презрением, накопившимся в течение беседы. Розенберг повторил процедуру, заставив Молоха подавиться смехом. В этот раз главком сплюнул кровь на ботинки инквизитору.

— Я выплачу вам компенсацию, — с холодной ненавистью произнёс Молох. — Всё это — совершенно лишнее. Меня ждут дома. А вас? Ах да, — он кивнул сам себе, — некому. Вы же его прикончили.

— Я смотрю, тебе нравится тыкать меня в это носом, — Теодор взял Молоха за грудки. — А если я поищу, во что ткнуть тебя? Не боишься?

— Заставь меня бояться, и мы посмотрим, насколько успешно ты с этим справишься, Теодор, — усмехнулся Молох. — Я уже тысячелетия не чувствовал настоящего страха. Если тебе удастся заставить меня бояться, я объявлю в Аду праздник в тот же день. Тебе не помешает лишний выходной хотя бы на какой-нибудь территории. Заработался поди.

— Тебя это в любом случае не касается, — Розенберг отпустил рубашку Молоха, и тот вновь откинулся на стуле, пошевелил скованными руками.

— Ты ведь всё это затеял по собственной инициативе, никто тебя не просил. Скажи, зачем весь этот спектакль, и я всё устрою. Может быть, даже исполню твоё желание. Хочешь душеньку своего любовника, м? — Молох ощущал себя хозяином положения и наслаждался этим.

И получил по лицу ещё раз.

— Творцу плевать, что происходит в Верхнем мире. Или ты вдруг захотел стать его бичом? Хорошее звание, громкое. «Я бич Божий!». И все монахи твои.

Снова удар.

— Превышаешь полномочия, как сейчас, — ухмыльнулся Молох распухшими губами прямо в лицо инквизитору. — Давай, говори желание, я его исполню, и мы разойдёмся.

Теодор стоял перед демоном и часто дышал, пытаясь унять внутреннюю злобу. Главному инквизитору совсем не пристало испытывать подобные эмоции, но от своей натуры Розенберг никуда деться не мог. Слишком много порока и слишком мало средств для борьбы с ним. Он действительно не мог напугать главнокомандующего, как ни пытался. Неужели этих демонов больше ничего не берёт?

«Милое средневековье, как же давно это было», — вздохнул про себя главный инквизитор.

— Насколько я помню, ваше святейшество, — с издевкой произнес Молох. — Ваша вера позволяет мне приобрести несколько индульгенций и уйти с миром.

— Верно, — согласился Розенберг с кислой миной. — Но ты действительно надеешься уйти так просто от правосудия? Две недели за решёткой тебе точно светят.

Молох присвистнул. Для него две недели — это ничто. Просто миг. Он не подозревал, что у главного инквизитора имеется козырь в рукаве.

— Две недели без насилия и порока. Мы полностью лишим тебя сил и заставим осознать, что ты играешь с теми, кто тебе не по зубам, — Теодор присел, изучая Молоха взглядом.

— Вы появились после падения Люцифера, так что для меня вы все здесь — сборище развоевавшихся юнцов. Сидеть я не буду. На индульгенции мой секретарь выпишет вам чек.

Молох с усилием разорвал оковы, но инквизиторы оказались быстрее. Когда главком вскочил с места, в дверь тут же вошли охранники и скрутили его.

— Две недели без насилия и порока, — констатировал Розенберг, заглянув в опухшие глаза Молоха. — Две недели.

Главком зарычал и с вызовом клацнул зубами перед лицом инквизитора. Он и представить себе не мог, что его может ожидать в казематах. Его не без усилий увели. Охранники узнали много грязных ругательств, сменяющихся угрозой расправы.

Молох попал в одиночную камеру с крохотным окошком, защищённом прутьями. Непонятно, кто, по мнению инквизиторов, мог туда поместиться, но они рассматривали это как путь к побегу. И залатали хорошенько. Отбывание срока показалось ему сущим пустяком. Ну, пропадёт он на две недели, побродит по закоулкам своего безумного разума и вернётся. Может быть, Люциан даже не успеет взволноваться. Жаль только, что форму отняли, оставив какие-то как будто уже ношенные портки. Еда — паршивая как нигде. Главнокомандующий планировал сидеть на нарах и медитировать, изредка прерываясь на короткие тренировки. Молох хватался за прутья в окошке и подтягивался, чтобы не скучать. Просуществовать таким образом ему дали недолго.

Они поймали Люциана.

Заставили раздеться.

И служить приманкой.

Инквизиторы знали легенду о Тантале и решили вживую проиграть с участием Молоха. Главнокомандующий раскусил тактику и грязно выругался. Ясно, почему всего лишь две недели. Для демона, неистово что-то желающего, две недели могут уподобиться годам.

— Опять мы в каком-то дерьме, — вздохнул Люциан.

Его почти обнажённого посадили на стул недалеко от Молоха. Тот не мог отвести взгляда от голых коленей, которые так хотелось погладить. Ох уж эти гладкие и мягкие бёдра Люциана…

Моргенштерн чувствовал себя не в своей тарелке. Опять он во что-то вляпался после крепкого удара по голове. Никакой жизни — сплошные похищения. Да когда ж всё это кончится и судьба наиграется с ним? Хотя он, вероятно, просто требовал слишком многого от жизни.

Он с сожалением посматривал на главнокомандующего, который всеми силами пытался показать охране, что до Люциана ему нет никакого дела. Но это ложь, самая что ни на есть. На самом деле в нём пылала страсть, выхода которой он дать не мог. Молох хотел разнести всё до основания и уткнуться носом в грудь Люциана, жадно втянуть носом дивный аромат его тела. Моргенштерн сочувственно посматривал в его сторону и пытался сидеть как можно скромнее.

В набедренной повязке Моргенштерну было очень не по себе. Его сковали теми же оковами, что и Молоха, когда лишили того сил. Нельзя было сотворить ничего серьёзного, максимум — просто не замёрзнуть в этом подземелье.

— Они ненавидят демонические браки, но при этом заставляют страдать обоих, — хмыкнул Люциан. — Я просто тащусь от такой железобетонной логики. Правда. И в горе, и в радости мы с тобой вместе.

Молох поморщился. Вместе? Да он, сколько ни пытался, до Люциашки так и не смог дотянуться. Тянул мощные руки, надеясь сдвинуть, согнуть прутья камеры, но так ничего и не получал. Люциану тоже хотелось потрогать Молоха, но его желания были гораздо скромнее. Хотя, конечно, ему хотелось бы, чтобы Молох мог погладить его по коленке или по щеке. Иногда Моргенштерн поддавался воспоминаниям об их сексе. Когда большой и настойчивый Молох закрывал собой от Люциана весь огромный и враждебный мир. Не оставалось ничего, кроме пламенных губ и горячих ладоней, частого дыхания и огромного желания.

Возбуждённые и разлученные, Молох и Люциан смотрели друг на друга, но не могли насмотреться. Желали, но не могли утолить мучающего их голода друг по другу.

Как не мог Теодор Розенберг до конца заплатить за свой проступок. Поговаривали, что его до сих пор преследует призрак убитого любовника.

========== Оказия 30-2: Моё личное ==========

Заключение — полезная вещь, когда необходимо что-то тщательно обдумать. Молох сидел в камере и медитировал, пытаясь не смотреть на Люциана слишком пристально. Последнего это немного смущало. Главнокомандующий в позе лотоса сидел на нарах и желал как можно громче разнести всё вокруг, чтобы прутья полетели прямиком в Розенберга.