Маша подошла к Радию и взяла его за руку, украшенную свежим клеймом «ВЛ». Глядел он хищно. Весь мир лежал у его обтянутых синими галифе ног. Солнце закатилось. Отчаянное богатырское бражничание во имя Великой Победы продолжалось всю ночь и даже захватило утро.

8

– Политический, а политический… – бесплотная душа Драпа растянула рот в кривенькой заискивающей улыбке, так улыбается в подворотне шпана, вымогая сотку на опохмел – и ведь ведешься. Отправляешь нетвердую руку в карман и вытягиваешь хотя бы две медяшки – «на, бери что есть», а то мало ли что, вдруг нечаянным ножом пырнет.

Дорофеев молчал. Душа убитого водилы его совершенно не пугала. Закатал штанину и проводил инспекцию ног. Кожа покрылась волдырями от бомбардировок вампиров и дьявольски чесалась.

– Политический… Да ты не бойся.

«Да не боюсь я», – мысленно ответил Виктор.

– Понимаю, впервые кого-то жизни лишил. Спрашиваешь себя, «тварь ли дрожащая или право имею»? Знаю, вас, интеллигентных, маффинами не корми, а дай загрузить мозги проклятыми вопросами. Да ты не бойся. Хотя бойся, бойся. Кто не ссыт – тот гибнет, это известно.

Виктор вспомнил, что вчера набрал ягод в карман. Но там было пусто. Неужто во сне слопал?

– Слышь, политический… Я вот даже особо и не горевал, что так несуразно жизнь окончил. Я ж теперь дух свободный, где хочу, там и вею. Никто мне не указчик.

«Хоть бы комары тебя сожрали!» – пришло в голову Виктору.

– Да какие комары! О чем ты? – душа приняла форму сферы, завертелась вокруг оси. – Вот что, политический… Ты спасибо должен сказать, что с тобой так мягко обошлись. Не знаю, что вы там с друзьями белоленточными замышляли… Может, даже и теракт. Но обошлись с вами по-вегетариански. Не расстреляли, не подписали десяточку на строгую. Подумаешь, сослали на поселение… Почти под сталинскую копирку – «изолировать, но сохранить!». Тот же принцип, как ты должен помнить, был применен к поэту Мандель… как его там… В общем, к поэту Манделькакевотаму. Знаешь такого?

Виктор отодвинулся от крутящейся сферы.

– «Изолировать – но сохранить». Поместить в среду, где писатель Виктор Дорофеев будет сближаться с народом. Чтоб здоровое трудовое общество, окуная его головой в вонючую жижу жизни, перевоспитало. Чтоб хлебнул он не из хрустального бокала цивилизованного мира – а из грязной лужи первобытной природы. Поднабрался чтоб энергии от корней, держащих Русь-матушку.

«Да знаю я ваши принципы. У вас лишь самые никчемные выживают».

Душа Драпа демонически захохотала, еще быстрее завертевшись юлой. Две птицы, до того спокойно внимающие ее речам с еловой ветки, нервно взлетели.

– Тебе сделали подножку. Помогли упасть в грязь, где ты должен напитаться страхом, страх и выправит твой нравственный изъян.

Бесплотная сущность остановила кружение, пододвинулась вплотную к беглецу и втянула через ноздри воздух.

– Запашок страха уже чувствую. И это правильно – человек должен пройти через страх, через страдания, через усушку и утруску. Счастье покупается только маетой, только мытарством. Если не грешить, если не страдать – креста не найдешь.

«Я крест и не ищу».

– А вот врешь, политический. Не искал бы – то и не стряпал бы романчик свой похабный. Не кропал бы рассказки, гротескно выставляющие Писателя и Всевышнее Лицо…

«Понимала бы что в романах».

– Что надо – понимаю. Ты ж, отбивая тексты на клавиатуре, осознавал, что за них можешь загреметь. Получается, политический, тщеславие и гордыня вели тебя. И объясни мне, темной, отчего вы это все либералишки против присоединения Крыма? Прямо-таки кривитесь, когда о нем речь заходит. Крючит вас…

«Неужели все разжевывать надо?»

– Разжуй нам, бесплотным, не сочти за труд.

«Ну, давай представим футбольный матч на нашей площадке, – начал Виктор мысленный спич, – играем против кого-то заграничным. А судья почему-то наш. В футболе есть правила: можно играть ногами, головой и грудью. И вот все бегают по полю, бьют головой, пинают ногами, принимают на грудь. Вдруг наша атака! Центрфорвард подхватывает мяч рукой и посылает в ворота, гол! Судья – он же наш! – мяч засчитывает. Народ на стадионе ликует! Правда, не весь. Примерно 86 процентов зрителей видели, что мяч забит рукой, но это их не смущает – главное, что забили. А оставшиеся 14 процентов испытывают стыд за своих футболистов, ведь забили-то не по правилам. И что еще важно: за судьей матча наблюдает Международный судейский комитет, и, разумеется, после игры его вызывают на ковер и спрашивают, почему он засчитал гол. А тот гордо: «А потому! Это ж наши забили – вот я и засчитал!» И тогда Международный судейский комитет накладывает на судью санкции и отправляет его судьей в школу № 154, которую я сам некогда окончил. Была у нас перед школьным зданием вытоптанная поляна – и теперь тому судье разрешалось только на ней игры судить. Вот он с утра до вечера судит матчи между командами разных классов. И это, знаешь ли, его дико злило. Когда ребятня сетовала, что мяч сдулся или сетка в воротах прохудилась, судья отмахивался: мол, это все происки Международного судейского комитета, от него все дыры и прочее обветшание. Повторял он это с редким упорством. Отчего футбольная ребятня тоже стала думать, что во всех их локальных бедах виноват далекий судейский комитет. И они туда не единожды отправляли ультиматумы: «Заштопайте нам сетку в воротах – или мы не станем больше играть!», «Пришлите новый мяч – или война!». В Международном комитете получали ультиматумы и удивлялись: какая сетка, какой мяч? О судье том они совершенно забыли, мало ли дураков сбрендивших. Такая вот история. Короче, не надо руками в большом футболе играть».

– Ну ты и дурачило! Да если бы наш центрфорвард не забил рукой, то Шестой флот США уже занял бы все футбольное поле! Ты, политический, пойми, наконец, крымнаш – это эрегированный член, который ввели во влажную вагину гогочущей толпы. И совершенно не важно – помогая руками, ногами или еще чем-то. Толпа жаждет его, а он покорно оплодотворяет ее.

Виктор сплюнул с досады.

«Душа, ты вроде неглупая. Всевышнее Лицо, или тот, кто придет ему на смену, еще будет, сидя на кремлевской завалинке, хмурить попу да кумекать, как бы половчее Крым назад вернуть, да так, чтоб не пришлось еще и деньжат в придачу накинуть».

Спорить дальше не имело смысла – оба это понимали.

После паузы душа молвила:

– А вот порешил ты меня правильно. Сам того не желая, отомстил за кореша моего школьного. Мы с ним, конопатым, жили на одной лестничной клетке. Гуляли, мячом чеканили. По соседней стройке лазали. Отогнем жестяной лист, подтянемся на трубе – и уже внутри. А там столько развлечений можно придумать. Трубы валялись пластмассовые. Изоляция, что ли. Если такую трубу поджечь, она жидкими огненными слезами капала…

«…и ты дружка своего убил».

– Пойми, и в мыслях не было. Мы ж корефанили с яслей. Разожгли мы, значит, трубу и давай брызгать друг в друга этими огненными каплями. Я первый брызнул в него, попал на руку – он заорал и пульнул в меня целую очередь. По рубашке моей прошла. Я ответил.

Душа приняла форму ребенка младшего школьного возраста. Задышала быстро, словно собиралась заплакать. Голос задрожал.

– Так вот, я – в него! И случайно саданул огненными брызгами ему по лицу. В глаза попал. Как он кричал, до сих пор помню. Пойми ты, политический… Я просто испугался. Просто не знал, как все поправить…

Душа заговорила плаксивым тоном. Виктор зачем-то вынул телефон Шершня. Безуспешно пощелкал в поисках связи. Спрятал назад.

– …Ну, и по голове долбанул ему кирпичом два раза. Не вести же его, безглазого, к родителям. Те бы с меня живого шкуру срезали, у него отец знаешь какой был, у-у-у! В подвале яма была. Так я корефана своего, Гришкой Елисеевым его звали, туда сбросил. И песком забросал. Надежно укрыл, не нашли. Правильно, что ты, политический, грудь мою распахал. Даже как-то легче стало. Но ты все равно себя поизводи, помучай. Герою русского романа это полезно. Только через падение наберешься разума. А падать тебе предстоит на самое дно. Так долго падать, что прямо до самой турецкой пасхи.