Россия же вообще возникла как недоразумение на великих просторах, на которых что-то другое возникнуть не могло. Сядь, попробуй, задницей на снег и помедитируй. Одна радость в этой стране — водка да баня. Какое тут самоуглубление и самоизучение! Рыщет русский дух в великом хаосе и бросает русских людей от беспросветной тоски к сумасшедшему веселью. Никогда ничего гармоничного не может быть в России.

Если Толстой стал анархистом, то Достоевский — православным в худшем смысле этого слова. Вот и выбирай! Сначала русские монархи, немцы по происхождению, потом интернационалисты и западники-большевики натянули узду на этот русский дух, но джинна снова выпустили из бутылки. Мир от России спасает одно: русский образ жизни и, тем более, русская психология отвратительны другим народам, да и наиболее умным из русских тоже отвратительны.

Теперь Дубцов готов был бежать из России и, более того, жаждал этого. Но всему свое время. Уехать надо не с пустыми руками. Головорезы, захватившие «Аттику», ищут сейчас его. Надо переждать. Запал у них скоро пройдет…

На следующий день приехал Виктор Петрович. Полный, розовощекий и всегда жизнерадостный, он был сейчас печален. Откровенничать не стал, но намекнул, что на него наехали местные мафиози.

— У вас же зять в милиции, — сказал Дубцов.

— Что зять, — махнул рукой Виктор Петрович, — если бы он генералом был… И сколько такое может продолжаться, Валериан Сергеевич?

— Наверное, долго, — улыбнулся Дубцов, — сначала нам разрешили грабить страну, а потом мафии разрешили грабить нас.

— Я никого не грабил, — нервно возразил Виктор Петрович.

— Сказано было в переносном смысле, — успокоил его Дубцов, — вы поймите: если власть поставит во главе милиции решительных людей и даст им добро на борьбу с мафией, то сначала пересажают мафию, а потом доберутся и до нас, а потом окажется, что и многих из правительства сажать надо.

— Господи, нас-то за что? — возопил Виктор Петрович.

— Вы таможенникам на лапу давали?

Виктор Петрович молчал.

— Сначала берут рэкетиров, которые мешают вам жить. Потом берут вас и выясняют, откуда у вас такие деньги. Потом берут таможенника, которому вы дали взятку, и он сдает своего генерала. Потом берут генерала… ну и ему, наверное, будет что сказать.

Виктор Петрович захохотал. Прежняя веселость вернулась к нему. Он и без Дубцова прекрасно понимал действовавший в стране механизм тотального грабежа. Но уж такова натура русского человека — хлебом не корми, дай поплакать.

Директор завода приехал тоже непорожним. Привез ящик немецкого пива и прекрасную копченую рыбу.

— Завтра я вас раками побалую, — сказал он, высасывая первый стакан светлого пива.

— А все на жизнь жалуетесь, — сказал Дубцов, — у вас и раки, ананасы, и шампанского хоть залейся. Остальное при таком изобилии сущие пустяки.

Не сказать, чтобы, издеваясь над Виктором Петровичем, Дубцов наслаждался, но некоторое удовольствие получал.

За полчаса Виктор Петрович выпил десять банок пива, побагровел. Осоловелые глаза его налились кровью, но он явно был доволен пивом и рыбой, неряшливо обсасывая мелкие косточки. Постепенно разговор перешел к делам. У Виктора Петровича кое-что еще оставалось на заводике, и он не прочь был остаточки загнать какому-нибудь китайцу или корейцу. Дубцов пообещал это устроить, но не раньше, чем через месяц-два.

— Отдохнуть бы мне надо, Виктор Петрович, — смиренно напомнил он.

— Если вам нравится, так живите хоть год, — искренне воскликнул тот.

К своему удивлению, Дубцов нашел в одной из шести комнат дачи очень неплохую библиотеку. Видно, когда было модно, Виктор Петрович увлекался собирательством книг, а сейчас за ненадобностью все они были свезены сюда. На добротных полках из отличных сосновых досок, которые еще не потеряли своего природного запаха, стояла русская и мировая классика. Валериан Сергеевич с большим удовольствием почитал бы Блаватскую, но Гете и Шекспир — тоже неплохо. Великие умели ставить вечные вопросы. Странный насмешливый пессимизм Шекспира покорил Дубцова. Глубокая грусть и мудрость европейского мудреца дошла через столетия. Хорош был и Гете. Сделка его героя с чертом привела Валериана Сергеевича в восторг. Но немец излишне умничал и осторожничал. Все у него было разложено по полочкам. В «Декамероне» Бокаччо видно было, что во все времена разврат являлся чуть ли не единственным убежищем для несчастных людей.

Ну а Достоевский? Как он будет выглядеть на фоне действительно великих? Дубцов читал очень быстро, к тому же пропускал по десятку страниц, если ему переставало нравиться. «Идиота» он прочел залпом. Бедный, бедный Федор Михайлович! Он, оказывается, элементарно завидовал богатым людям. Но эта зависть, как и все его чувства, сложна и противоречива. Он любил богатых людей и, наверное, готов был пресмыкаться перед ними и в то же время ненавидел их. Впрочем, у него всегда любовь сплеталась с ненавистью, а благородство с подлостью. Вот он весь в этом, загадочный русский человек! Толстого хоть немножко исправило знакомство с буддизмом. И его не зациклило на русской идее. Но тоже гусь порядочный. Ханжа и лицемер.

Дубцов стал выбирать, кого бы еще перечитать из русских классиков. Перечитал «Тараса Бульбу». Хоть и идиоты все эти казаки, но ребята крутые. В отличие от героев господина Достоевского, для них православие было связано с атрибутами чисто внешними. Раздражала излишняя театральность. А так… Из Тараса Бульбы отличный рэкетир бы получился.

Дубцов не нуждался в том, чтобы с кем-то делиться своими мыслями или, тем более, записывать их на бумагу. К чему? В свое время он писал стихи и пытался писать критические статьи, Но тогда он был рефлексирующим молодым человеком, начинающим невротиком. Ему необходимо было самоутверждение в любой форме. Сейчас он чувствовал себя достаточно сильным и искушенным.

…Дня через три к нему опять заглянула Люба. Она раздевалась неестественно медленно, и Дубцов сразу понял, в чем дело. Волосы ее были явно только что вымыты и уложены. Плотную полноватую фигуру тесно обтягивало серебристое платье, и чувствовался с морозом принесенный запах духов.

На стол по-кошачьи мягким движением она поставила бутылку водки «Зверь».

На недоуменный взгляд Дубцова ответила так:

— Я не люблю коньяк, виски… если пью что-то крепкое, то водку и обязательно с солеными грибами и картошкой.

Грибы она тоже привезла с собой, а картошку быстро сварила. Говорила она мало. Явно была смущена своими собственными слишком откровенными действиями. На Дубцова смотрела украдкой, но после третьей рюмки раскраснелась (в отца пошла полнокровием) и стала рассказывать что-то совершенно необязательное. Однако, как это бывает в таких случаях, глаза ее говорили больше, чем слова.

«Она привезла литровую бутылку, чтобы подпоить меня наверняка», — подумал он.

Валериан Сергеевич монашеского обета не давал. Но вел себя корректно, делал вид, что ничего не понимает. Его дама теряла терпение и контроль над собой. Поднимаясь со стула, она как бы случайно споткнулась и, обхватив Дубцова за голову, прижалась к нему своей большой грудью.

— Извините, — сказала она.

Дубцов понял, что хватит строить из себя недотрогу.

— На улице же темно, — сказал он, — я вас не отпущу. За руль в таком состоянии…

— В таком состоянии, конечно же, надо не за руль… — проворковала женщина.

В постели она оказалась замечательной. Чтобы начать и кончить, ей хватало полутора минут. Она сама об этом, в качестве состоявшейся любовницы, и сообщила.

— У вас счастливый муж, — сказал Дубцов.

— Не говори о нем, — поморщилась Люба. Но не выдержала сама: — Пьяный каждый день, как свинья, а если допросишься, то ему-то полчаса надо. Как он мне надоел!

— А он не расстроится, что ты не ночевала дома?

— Да ему, по-моему, все равно. Скажу, что была у отца.

Женщина уснула.

«В сущности — она животное, — рассуждал Дубцов, — для нее самым существенным являются эти полторы минуты. Найдись тот, кто дарил бы ей эти минуты каждую ночь, и она была бы счастлива. И скорее всего с ее женской отвагой и настойчивостью она найдет нужного самца. Вот и вся любовь».