Но самое главное — омерзительный Тимофееву тип трусливого рефлексирующего интеллигента переставал быть привлекательным в сознании людей. Все эти поэты, писатели, актеры — люди в большинстве своем продажные и порочные, интересовали теперь в России только самых тупых. Сладостное для всей этой художественной интеллигенции тридцатилетие с конца пятидесятых и до конца восьмидесятых ушло в историю. Вся эта сволочь, с помощью газет и телевидения отравившая своими комплексами здоровый народ, отыграла свое.

Пришло время храбрых генералов, отчаянных политиков и гениальных аналитиков, время предпринимателей с крепким хребтом и рабочих, способных постоять за собственные интересы. Пришло время таких, как Тимофеев, — способных действовать безоглядно.

Россия скоро прекратит плакать и жаловаться. Она поймет простую истину, что за место под солнцем надо драться. А в политике победит тот, кто почувствует, откуда веет ветер перемен. В выигрыше останется тот, кто сделает ставку не на прогнозы балаболов из центров стратегического исследования, а на собственную интуицию и здравый смысл.

В общем Тимофеев чувствовал то же, что в свое время чувствовал гениальный диктатор и циник, — жить стало лучше, жить стало веселее!

После любых ударов Россия вставала на ноги!

Сначала Старков отнесся почти равнодушно к информации о том, что армия участвовала в расправе над защитниками Верховного Совета. Утомленный длительными перелетами, с головной болью, он лишь выругался зло и лег спать.

На следующий день в Москве он встретился с Фроловым, и тот передал ему видеокассету, где были все материалы, связанные с бойней третьего и четвертого октября.

Кассету поставили на новый видеомагнитофон, купленный, конечно, Иваном, и стали смотреть. С первых же кадров Станислав Юрьевич почувствовал сильное волнение. Он обменялся репликами с Иваном и Димой, но когда показали Макашева, а рядом с ним тонкого мальчика с автоматом на плече, Старков замолчал и больше не произнес ни слова.

Он увидел десантников, интервью со спецназовцами, ребят из «Альфы», выводивших из Дома Советов арестованных… Он увидел танки, расстреливавшие Дом Советов, и безоружную толпу на лестнице перед зданием.

И тут до Старкова дошло, что до сих пор он продолжает считать себя офицером русской армии. Вся его жизнь с семнадцати лет, когда он надел мундир, до недавнего времени была связана с воинской службой. Все взлеты и падения, мечты и самоутверждение в жизни были связаны с армией.

В глубине души он надеялся, что наступит момент и армия скажет свое слово. И вот она его сказала…

В последующие дни Старков регулярно посылал Ивана за свежими газетами и снова и снова просматривал кассету. Весьма скудная информация стала вырисовываться в довольно стройную картину. Побоище у Останкино, энтузиазм десантников и танкистов, которые, по слухам, стреляли за деньги… Если бы они стреляли за идею, то Старку не было бы так стыдно и жутко, но офицеры, стреляющие из самого современного оружия по беззащитным русским людям за жалкие миллионы… Это просто уничтожало Станислава Юрьевича.

Правда, Дима уверял, что в танках сидели люди в штатском, что армия в целом не поддержала расстрел.

— Как же не поддержала, — тихо спросил Старков, — если решение об использовании войск принял Военный Совет?

Неделю Старков находился в подавленном состоянии. Узнав, что всего трое офицеров пытались поднять своих подчиненных на защиту Верховного Совета, он, усмехнувшись, сказал: «Со мной, если бы я продолжал служить, их было бы четверо. Четверо на всю великую русскую армию».

— Да бросьте вы переживать, Станислав Юрьевич, — не выдержал Иван, — вы что, забыли, с кем служили? В этой ли армии декабристов искать? Всем же все до фени. Нам с вами не до фени, так мы и не служим. Вспомните наших ребят. Им что президент, что Верховный Совет… Оказался бы на месте Грачева Ачалов, так не Верховный Совет, а Кремль бы расстреляли. Это что, лучше что ли?

— Если политики — авантюристы, то армия не должна им подчиняться, — заскрипел зубами Старков, — в любом случае армия, чьи офицеры стреляют в безоружных…

Он осекся, увидев, что Дима и Иван как-то странно на него смотрят. Но остановиться Старков уже не мог.

— А рядом с Макашевым мальчишки с автоматами. Вы видели? Сотни тысяч офицеров сидели по казармам, мы с вами грабили каких-то мужиков, а рядом с Макашевым мальчишки…

— Говорят, их почти всех положили… мальчиков этих, — сказал Дима.

Лицо Старкова приобрело зеленоватый оттенок, а затем пошло багровыми пятнами. Он беззвучно шевелил губами, словно хотел что-то сказать, но только выдохнул воздух.

— Комбат, выпей водки, — сказал Иван, — если ты будешь так переживать за всю армию, тебя кондрашка хватит.

Дима молчал. История с Ниной в несколько часов превратила его в жестокого человека.

— Станислав Юрьевич, — сказал он, — если бы мы были в Москве, в стороне бы не стояли.

— А что бы мы делали, — откликнулся Старков, — стреляли из-за кустов в мальчишек-десантников?

— Не знаю насчет солдат, а пару офицеров я положил бы с удовольствием, — ответил Дима.

— Когда армия превращается в безразличных ко всему наемников, стране конец, — сказал Старков.

— Да х…й с ней, с армией, и х…й с этим Верховным Советом, — не выдержал Иван, и его лицо налилось кровью, — мы свою дорогу выбрали, а остальные пусть сами выбирают. А Руцкой с Хасбулатовым вообще лучшими друзьями Ельцина были. Деда Язова в тюрягу засадили. Теперь сами сели. И не они последние. Есть из-за чего переживать.

…Старков приехал в Москву поздним вечером. Засунув руки в карманы плаща, он быстро вошел в подъезд дома, где снимал старую квартиру, забыв о предупреждении Тимофеева больше сюда не приезжать. Открывая дверь, боковым зрением он увидел стоявшего на верхнем лестничном пролете русоволосого парня…

Станислав Юрьевич принял душ, побрился и уже взял в руки телефонную трубку, чтобы позвонить Оле, но передумал. У Оли он поддержки не найдет. Он хорошо помнил ее реакцию, когда решил поделиться с ней сомнениями по поводу целесообразности всей их нынешней деятельности.

Оле нужен герой. Да и не было в душе Старкова никакой любви к этой красивой и безжалостной женщине. Все связанное с ней казалось сном, а в душе — пустота.

Он налил себе водки, но пить не стал. Не хотелось. Один резкий запах вызывал отвращение. Старков подошел к окну. Улица была плохо освещена и казалась лишенной всякой жизни…

Провалявшись всю ночь без сна, Станислав Юрьевич чувствовал себя совершенно разбитым. Особенно муторно ему было от осознания того, что он больше не способен заниматься налетами и экспроприацией награбленного. С другой стороны, для него было невозможно бросить ребят и уехать куда-нибудь. В этом случае он стал бы полным предателем.

За всю ночь Старков пришел только к одному выводу — необходима встреча с Тимофеевым.

На улицу он вышел ранним утром. Он прошел метров двести и спиной почувствовал, что за ним следят. Резко обернулся. Его на медленном ходу догоняла машина. Мышцы Старкова сжались в комок. Все решали доли секунд. Нужно было прыгнуть через подстриженные кусты и вытащить пистолет. Но он не сделал этого, а повернулся лицом к наезжавшей машине. Раздалась короткая автоматная очередь.

Рекунков никогда и ничем не болел. За всю свою жизнь он не помнил случая, чтобы ему пришлось брать больничный. Каждое утро он начинал с пятикилометровой пробежки. Недавно купил яркий красно-синий спортивный костюм. Но в это утро он проснулся с больным горлом и температурой. Новые ощущения были столь неожиданными и неприятными, что Рекунков решил — уж не умирает ли?

Жил он один. С женой разошлись еще четырнадцать лет назад. Непьющий, но хмурый и вечно пропадающий на работе, Рекунков совсем не подходил общительной и игривой бабенке.

Привыкнув к больному горлу и свистящему дыханию, Рекунков встал с кровати, после долгих поисков нашел градусник и померил температуру. Ртуть остановилась возле отметки в сорок градусов. Никаких таблеток в доме не было. Безадресно матерясь, Рекунков вызвал «скорую помощь». Болеть ему сейчас было нельзя. И он надеялся упросить врача хотя бы сбить ему температуру, а горло само пройдет.