Таксист вел машину на большой скорости. Несмотря на то, что мягкие рессоры делали езду комфортной, Оля, прикрыв глаза, видела другое — нутро бурого от красной грязи и пыли бронетранспортера, оскаленное лицо Скрытникова, его сухие губы и ярко-серые глаза. Он подмигивает, а она протягивает Диме фляжку с водой.

— У тебя денег-то хватит? — спрашивает вальяжный пожилой таксист с роскошными баками.

Он без страха посадил в салон красивую молодую женщину. Стоило лишь взглянуть на точеную ногу, уперевшуюся высоким каблуком замшевой туфли в резину пола, и на то, как дамочка небрежно бросила дорогую сумочку и блаженно потянулась, словно кошка, выгнув спину, — всякие мысли о неплатежеспособности клиентки отлетали прочь.

Но сейчас низкий загорелый лоб водителя нахмурился. Он видел в зеркало: выражение лица женщины становилось странным, стоило ей прикрыть глаза. Будто в эту секунду она надевала белую гипсовую маску.

Женщина не ответила на его вопрос. Открыла зеленые глаза, закурила. Салон наполнился дымом дорогих сигарет.

Все-таки водителю было неуютно. Десять тысяч — деньги даже сейчас не маленькие. Хотя чего проще заставить оплатить «неустойку». Так он в своей жизни поступал не раз. С нее, например, можно снять плащ. Или загнать машину в темный тупик, пересесть на заднее сидение и заставить бабенку платить натурой.

Шофер сделал глотательное движение. Женщина усмехнулась, закинула ногу на ногу и сказала негромко:

— Смотри на дорогу, водила.

— А я куда смотрю? — хрипло ответил он.

Машина вынесла Олю на Тверской бульвар. Он был еще зеленым. Деревья, лавочки, первая свежесть утра и, наконец, взошедшее над серой Москвой солнце… О Москва! Когда-нибудь ты станешь такой, какой должна быть. Великим городом великой России.

На глаза Оли навернулись слезы. Нервы — дрянь. Она бывала разной, но только в последние месяцы стала сентиментальной. Могла заплакать и загрустить от того, что увидела сломанную и брошенную розу… Роза действительно была прекрасна. Алая, бархатистая, она валялась на заплеванном асфальте южного города.

«Вот так и девочек наших топчут», — подумала тогда Оля.

После приступов сентиментальности и меланхолии она становилась злее и была готова на самые беспощадные поступки. Москва ведь тоже была огромным прекрасным цветком, попавшим в грязные руки.

— Останови, — властно сказала Оля, и, прежде чем таксист успел раскрыть рот, она уже стояла на тротуаре перед старой зеленой дверью проходного двора. Только водитель еще не знал, что двор проходной.

Поглаживая свои кудрявые баки большим желтым пальцем, таксист готовился схватить наглую бабенку. Но она никуда не убегала и не собиралась этого делать.

Из кармана плаща она достала пачку тысячерублевых бумажек, а другой рукой дамочка выхватила из сумки средних размеров пистолет. За последние годы таксист научился разбираться в оружии.

— Девочек русских возишь к гадам? — улыбаясь чуть накрашенными губами, спросила Оля. — За доллары жопу любому лизать готов?

Таксист молчал и смотрел в дуло пистолета. Он ничего не понимал. Ужас парализовал его.

— Слушай, дрянь, — Оля сунула пачку денег в его жирную и еще продолжавшую оставаться наглой морду, — если ты на четвереньках проползешь вокруг своей «тачки» и крикнешь, что ты гад, то я отдам тебе твои десять тысяч…

— А если нет? — спросил шофер. Спорить он не собирался, просто привычка торговаться сработала до конца.

— Ничего особенного не случится, — усмехнулась Оля. — Ты поедешь, а я пойду.

— Вы не выстрелите?

— Вот видишь, уважать начал. Первый раз ко мне на «вы» обратился.

Оля бросила деньги и пистолет в сумку, поправила ее на плече и пошла не спеша к зеленой двери. За ее спиной взревел мотор.

Проходной двор встретил ее вонью и темнотой. Она поморщилась. И от запахов, и от того, что так глупо вела себя. Наверное, этот дурак не пойдет в милицию, но что-то он обязательно расскажет друзьям.

Ей нужно срочно лечить нервы. Она может попасть в историю, просто потому, что ей захочется пошутить. В этой стране ведь все шутят? Вот и ей иногда надо отвести душу.

Президент компании «Аттика» Валериан Сергеевич Дубцов занимался каратэ уже пятнадцать лет. В конце семидесятых закомплексованный студент-пятикурсник МГУ вошел в подвал, где в кружок сидели ученики, а перед ними стоял, скрестив руки, маленький узкоглазый кореец Пак. Так судьба свела Валериана с Учителем.

Валериан удивлялся, почему Учитель не гнал его из секции. Отбор был очень жестоким. А он не смог растянуться. Не мог выполнить более или менее правильно ни одного удара и задыхался через полчаса разминки. К концу же тренировки он просто уползал на маты и наблюдал оттуда, как его резвые товарищи с криком «де» колотили воздух.

Лишь порой он ловил на себе внимательный и быстрый взгляд Учителя. В тот день, когда Валериан растянул ногу до резкой боли и решил больше не приходить на тренировки, Пак сам подошел к нему. Молча начал массировать растянутую мышцу. С таким вниманием он не относился даже к лучшим своим ученикам.

— Ложись на живот, — сказал Пак.

Его сильные пальцы точно обладали зрением. Они сами отыскали больное место.

Валериан застонал.

— Поедешь сегодня со мной в баню, — сказал Пак.

Эта парочка вызывала удивление. Почти двухметровый худой и сутулящийся от застенчивости юноша и широкоплечий низкорослый кореец.

В парной Валериану стало плохо. Все поплыло перед глазами. Под смех парильщиков состоящий из одних мышц кореец легко поднял на плечо длинного юношу и вытащил в предбанник. Он положил Валериана на лавку и стал массировать ему уши, нажимал железными пальцами на разные точки головы, и юноша пришел в себя. Накинув простынь, он сидел и виновато молчал. Кореец растирал ему вьетнамской «звездочкой» мышцы ноги.

И хотя боль из ноги уходила, психологически Валериану становилось все хуже и хуже. Чего хочет этот странный человек? Неужели он увидел в Валериане будущую звезду каратэ?

По-русски кореец говорил абсолютно чисто. Но там, в зале, он кроме команд ничего не произносил, а тут разговорился. Вокруг ходили мужики с вениками. Время от времени из парной выскакивали красные, с довольными рожами парильщики…

— Я преподаю философию, — сказал кореец, — я доцент.

Валериан окончательно пришел в себя. Кореец не был похож на лгуна.

— Понимаете, Валериан, — вы единственный молодой человек в трех моих группах, с кем можно поговорить о философии. Я не ошибся? Вы ведь пишите стихи?

Валериан покраснел. Стихи он писал. Но при чем тут философия?

В зорких глазах Пака мелькнуло удовлетворение. Он понял, что не ошибся, и ответил сам.

— Философия — это не научный коммунизм, не истмат и диамат. Философия — состояние души. Ближе всего к философам поэты. Их тип мышления тяготеет к абстракциям. Они видят красоту там, где другие не видят ничего.

— Я пишу плохие стихи, для себя, — сознался Валериан.

— Я тоже не Конфуций, — засмеялся Пак.

Так между корейцем и Валерианом началась дружба. Пак пригласил его к себе в гости. В маленькой квартирке не было кровати и стола. Зато одну треть ее пространства заполняли книги. На полу лежали циновки, а на окнах не было занавесок. Но квартира не казалась неуютной или заброшенной.

Если бы в корейце было что-то таинственное, то Валериан никогда бы не стал с ним дружить. Тот, однако, мало чем отличался от обычного московского интеллигента семидесятых годов. Склонность его к восточной философии и восточным единоборствам не делали его необычным.

Только гораздо позже Валериан догадался, зачем он понадобился корейцу. Тому нужен был слушатель. То, чего он не мог прочесть на лекциях, не мог поведать своим ученикам-каратистам, он мог сказать Валериану. Пак был застенчивым и ранимым. Ему причиняла боль любая критика. Поэтому он и выбрал для своих своеобразных лекций закомплексованного, но неглупого и одинокого юношу.