Мирон повернулся к окну.
С чистого весеннего неба на землю сыпал мелкий снег. Он таял в маленьких лужах и скапливался на холодных крышах нежилых домов. Те, кого он застал на улице, подняли свои головы вверх.
Усачев закрыл глаза рукой — яркое солнце било прямо в них. Где-то рядом вертелся Джарахов. Он без умолку говорил о том, какие выпуски КЛИККЛАК хочет снять, хвастался текстами новых песен и жалел, что теперь ролики не наберут и полумиллиона просмотров, даже если их посмотрит каждый. Но его, похоже, это не очень волновало.
Юлик и Ильич собрали команды по трое и играли в футбол старым мячом на баскетбольной площадке. И если раньше на них могли быть очки виртуальной реальности, то сейчас только об одной реальности могла идти речь — той, в которую верить не очень хотелось, но приходилось.
— Я сначала думал, что без интернета вообще жить не смогу. А потом оказалось, что это не так уж и трудно. Главное, привыкнуть, ну, и занять себя чем-нибудь. Хотя первое время настоящая ломка была. Постоянно снимал влоги, а камеры одна за другой разряжались. Искали какие-то способы заряжать их, ну, пока работу ТЭЦ не возобновили. Я до последнего считал, что нас только малолетки смотрят. Как хорошо, что это не так.
— Ага, — пробормотал Усачев. На самом деле он не слушал, что говорил Эльдар. Руслан подтянул к горлу свитер и достал из кармана брюк пачку сигарет. Джарахов долго смотрел, как Руслан достаёт одну и пытается поджечь её старой зажигалкой, и вместо того, чтобы упрекнуть или попытаться задеть друга, попросил поделиться с ним.
***
Слава ступил на гладкую поверхность и оказался в обители стимпанка. Красный пол и такие же стены, усыпанные ржавыми пятнами и множеством приведённых в движение шестерней, цепей, жгутов и механизмов. Внутренности механического сердца будто вобрали в себя всё, чего лишили окружающий мир. Грохот стоял неимоверный, стены пылали жаром. «Иллюзия», — мгновенно подумал Карелин.
Иллюзия в движении, его самое слабое место.
Несмотря на то, что Славе легко давалось управление своим мотоциклом, он никак не мог наладить отношения с другими видами динамических иллюзий. Мирон мог, Гена мог, и только Слава в зрелищности выступлений, которые как раз предполагали визуализацию движущихся образов, был невозможно плох. Но Слава не мог проиграть Fatum и, недолго думая, решил бить по самому слабому месту — единственной неподвижной иллюзии перед ним.
Слава представил, как на его глазах рушится пол, собрал все свои чувства в кучу и уверенностью в собственной правоте ударил по иллюзиям механического сердца. С первого же раза иллюзия поддалась. Пол, подобно зеркалу, разошёлся трещинами и рассыпался. Его осколки улетели вниз, увлекая за собой ремни, шестерни, лестницы и другие закреплённые на стенах элементы.
Впереди показалась дверь. Бегом миновав длинный коридор, элементы которого падали на Славу и проходили сквозь его тело, Карелин едва не врезался в стеклянную стену. Обнаружив на уровне пояса в стороне от себя дверную ручку, Слава толкнул её и представил, как ломается замок. Дверь отошла очень легко, открыв взору тёмное пространство.
«И всё? — подумал Слава. — Так просто? Что Гена не мог так долго сделать здесь?»
Под потолком загорелось множество ярких ламп и вспышка белого света заполнила небольшой стеклянный зал. Слава закрыл глаза — свет ослепил его ненадолго.
— И что теперь? — громко усмехнулся он. — Будешь и дальше кормить меня иллюзиями? Фарафонов, если это ты играешься, то лучше выходи! Иначе тебе пизда…
Привыкнув к освещению, Слава убрал руку от лица. Фигуру человека в тёмной одежде он увидел сразу. Зрение восстанавливалось, фигура приобретала очертания, и с каждой секундой дышать становилось всё труднее.
— Ты… — Слава не мог сделать и шага. Тело налилось тяжестью, а лёгкие сдавило железными оковами, подобными тем, что совсем недавно падали со стен и потолка, вот только сейчас они совершенно не походили на иллюзии.
Перед ним стоял Ден Чейни. Тот самый Ден Чейни, который два месяца назад исчез на его глазах.
========== 9. Смена настроений ==========
По коридорам подземки разливалась тишина. Гасли редкие светильники на стенах и длинные привинченные к потолку лампы. Люди переговаривались шёпотом, как и в преддверии любой ночи; они не мешали спящим видеть сны, а бодрствующим — строить планы и надежды. Где-то за толстыми стенами гудели генераторы. Вместе с тающим шёпотом они оставались единственными источниками шума, едва различимыми в провальной ночной темноте.
Мэд лежал на кровати и смотрел в потолок. Сквозь мутную пелену бессонницы, которая обволокла разум и мешала мыслить трезво, просачивались воспоминания, почему-то ни на йоту не облегчающие его участь, хотя всё должно было быть наоборот.
Мэд видел перед собой человека. Он разговаривал с ним. Он, кажется, был рад, но сомневался: не были ли эти чувства фальшивыми, навязанными со стороны?
— Этому миру легенды не нужны. — Они сидели за столом, пили горячий чай и разговаривали о людях. — Ему нужны герои, которые будут совершать подвиги в настоящем.
— Подвиги?
Человек рассмеялся.
— Вот это я загнул! Не подвиги, конечно, разве сейчас кто-то на них способен? Может быть, правильно будет сказать… лидеры? Да, точно, лидеры, — он тяжело вздохнул. — Не имея поддержки и авторитета сейчас, ты не будешь представлять собой ничего, какой бы силой не обладал. В условиях власти Fatum это будет актуально как никогда, — постучав по виску, человек завершил фразу, — желание масс.
Мэд до сих пор не мог связать возникающие в его памяти обрывки воедино, и уж тем более не мог привязать их к происходящему вокруг. Знание лежало за прозрачной стеной, которую ему не обойти и не разрушить.
«Fatum движим желанием масс? — думал Мэд. — Что это означает?»
Ответы, ответы, ответы. Как же их не доставало! Они не желали приходить к нему сами, и время от времени Мэд отправлялся на их поиски. Он общался с людьми, коротающими дни в подземке, однако большинство вообще не понимало, о чём он ведёт речь, а другие были слишком заняты, чтобы уделить ему несколько минут.
А в это время снаружи царствовала вечная весна. По ночам гремела музыка и изредка шёл снег. И Мэд понял: если где и стоило искать ответы на свои вопросы — то только там. Поэтому после очередной ночной встряски Мэд не вернулся в подземку вместе со всеми, а тенью исчез в подворотне, чтобы дождаться, пока улицы не опустеют. Всё — начиная решением не возвращаться и заканчивая опустевшими дорогами — произошло очень быстро.
Это уже случалось с ним однажды.
Мэд высунул голову из укрытия, не до конца понимая, чего он боится: ведь есть люди, никогда не спускавшиеся в подземку, а значит, и наверху может быть безопасно. Он выпрямился и вышел во двор. Дорогу перебежала чёрная кошка, схватившая зубами котёнка.
С рассветом улицы приняли более дружелюбный вид, старые полуразвалившиеся здания уже не были так ужасны, но по спине колотил холодок: всё-таки Мэд был здесь совсем один. Было бы неплохо отыскать других людей, ведь Петербург сам по себе не способен дать ему никаких ответов.
Так думал Мэд, не знающий ничего о месте, где ему довелось оказаться.
С каждым шагом он притирался к холодному воздуху. Стены домов становились продолжением его рук, поверхность луж дрожала, отвечая взволнованному дыханию. Последнее прибежище выживших неохотно и размеренно впускало в свои объятия одного из тех, в чьих руках находился ключ к будущему.
***
Мирон обернулся. Холодный ветер тревожными завываниями пронёсся вдоль стены, окружившей город, поднял с земли сорванные афиши, которые не успели размокнуть и сгнить в талых лужах.
— Что-то не так? — Рудбой остановился.
Они возвращались домой. Ветер проникал сквозь тонкие одежды и холодил тело. Заболевать в таких условиях хотелось меньше всего, поэтому Евстигнеев торопился покинуть улицы. Если его кроссовки промокнут — жди беды. Однако заправлять происходящим он не мог. Иногда ему казалось, что улицы сами решали, стоит ли их ему покидать — настолько они выглядели враждебными по отношению к тем, кто до сих пор считал Петербург своим домом. Мирон однажды обмолвился, что испытывал подобное чувство. Но он не собирался сдаваться и подчиняться улицам просто так. Слушая их голос, он никогда не воспринимал его как приказ: предупреждение, информация к сведению, совет — решающий выбор всегда оставался за ним. Улицы, контроль над которыми был утрачен, больше не были для них безопасны.
