Это было на него не похоже. Почему на самом деле Гнойный так быстро назвал имена всех контакторов, задумался Генерал. Из размышлений, которые так и не обрели результата, его вырвал голос Рестора.

— Я ещё в прошлый раз понял, что здесь что-то не так. Люди умерли, а это как будто мимо остальных прошло. Как будто все привыкли к этому и считают это нормальным. Ну так что было дальше? Нашли вы труп Светло, и?

— А дальше ты и сам знаешь. — Генерал тяжело вздохнул.

— Нет, — возразил Ресторатор. — Расскажи мне, как ты сам всё это видел.

— Микки закричал. Прибежали вы с Кацубой, отправили нас троих в комнату…

***

Гнойный сидел на подоконнике и перебирал в руках браслет-ремешок. Маленьким ножиком парень вырезал в коже ещё одну дырку, потому что браслет растянулся от постоянного одёргивания и теперь спадал с запястья. Замай как-то сказал, что Гнойному надо больше есть, а то скоро с него начнёт спадать и вся одежда, но Гнойный не обратил на его слова внимания.

Фаллен сидел рядом и болтал ногами. В коридоре было темно, тихо и пусто. Если бы Гнойный был здесь один, эта тишина наверняка бы давила на него. Но болтовня Фаллена смягчала острые углы, привносила лёгкость и беззаботность, и всё вокруг становилось таким естественным, что ощущение Дома стиралось вовсе. Гнойный любил такие моменты.

— Ты не держи не него зла, — произнёс Фаллен. — Он так сделал не потому, что хотел.

Гнойный фыркнул.

— Из-за него я теперь хожу со вспоротым животом. Это вы боли не чувствуете, знаете ли.

Фаллен помрачнел.

— Он должен был вытащить из тебя Сонечку, понимаешь? Ты дорог мне. Я бы не смог этого сделать. И ты не смог бы этого сделать.

Гнойному больно было это признавать, но это было правдой. Руки опускались бессильно, когда он видел, как Фаллен говорил об этом с такой простотой. Здесь всё должно происходить вовремя: ни раньше, ни позже. Так и с той поры прошло больше пяти лет — за это время Дом заставил его всё забыть.

Теперь же всё вставало на свои места. И очевидные провалы в памяти, и неприязнь к миру за стенами, и недоговаривающий Фаллен. Во благо, конечно же. Фаллен дружил с Гнойным. Но Гнойный — это не Соня. И он не нужен тому месту; он требовался лишь для того, чтобы защищать Сонечку всё это время. Вместе с Соней пришли воспоминания и осознание: он не мог и не хотел её ненавидеть. Он по-настоящему желал защитить её. Хотел, чтобы она перестала всё это чувствовать. Вот только он всегда был слаб.

Соня старшая из них, самая смелая, самая сильная. Она появлялась, когда Славе грозила опасность. Пока он был маленький, она всегда принимала удар на себя. А потом что-то неожиданно оборвалось. Соня не выдержала — она тоже не была железной — и приняла решение спрятать Славу в Доме, где те люди не смогли бы до него добраться. Гнойный смотрел на неё и отчаянно желал стать таким же, он не мог находиться в стороне и в то же время ему недоставало силы, чтобы занять место Сони. И в тот раз, когда Фаллен разговаривал с Соней, когда она сомневалась, что сможет вытащить его, когда она не смогла сделать этот шаг, потому что боялась не выдержать и исчезнуть, Гнойный впервые сам вышел вперёд. Это Гнойный был тем, кто вернул Фаллена на эту сторону в дождливую ночь. Это воздав к его решительности, Дом сделал Гнойного, а не Соню своим хозяином.

Так всё и произошло. В мире за стенами Сонечка защищала Славу; здесь Слава, уже ставший Гнойным, защищал Сонечку. Но ничего не происходило просто так; близилась пора платить по счетам. И платить они будут оба.

— Я думал, что только ты можешь проявлять себя в этом мире, — признался Гнойный.

Фаллен кивнул.

— Да, до недавнего времени я тоже так думал. Но Микки был изначально самым слабым из нас. Понимаешь ли, он не должен был сюда отправиться. Но так получилось. Ему пришлось потрудиться, чтобы стать сильным, и вот — ему это удалось.

— А Микки, выходит, был знаком с Генералом. То есть, с Чейни?

— Они были друзьями, кажется, — Фаллен задумался. — Не уверен, было ли между ними что-то большее, но Микки ушёл вместо Чейни. Вряд ли это произошло просто так.

Фаллен зевнул и опустил голову Гнойному на плечо.

Когда всё закончится, они станут никому не нужны. Они исчезнут. Но это так же будет означать, что они освободятся ото всех. Что будет ждать их, размышлял Фаллен. Выдернутый из цикла проводник, который не должен был возвращаться, и тот, кто после перехода и разделения навсегда исчезнет. Им обоим не было места ни в том мире, ни в этом. Оставалось надеяться, что кто-то из них найдёт выход из этой петли, прежде чем они исчезнут окончательно.

Но к какому бы выводу Фаллен в результате своих размышлений не приходил, единственная вещь была постоянна. Он будет вместе с Гнойным, а это значит, всё остальное неважно. Они же лучшие друзья, в конце концов. Гнойный ему единственно настоящий друг.

Думая об этом, Фаллен закрыл глаза.

***

В комнате было тихо и не было никого, кроме них. Ребята расселись по своим кроватям и молчали, окружённые гробовой тишиной. Осознание того, что они увидели, глушило любые звуки, доносящиеся из коридора. Лишь единственный раз донельзя побледневший Хайд тихо произнёс:

— Так вот как это происходит? — и, не сменив позы, продолжил бездумно смотреть перед собой. Картина мёртвого парня, лежащего на полу с раскинутыми в стороны руками и с теперь уже навечно застывшей на губах усмешкой, всё не выходила из головы.

— Знаешь его? — едва слышно, будто голос его мог разбить тишину, ставшую им одновременно и смертельным оружием, и защитой, спросил Чейни. Хайд кивнул.

— Фаллен из первой группы. Самый старший из всех. — И тише добавил. — Проводник, значит?

Горько усмехнувшись, он забрался с ногами на кровать и откинулся на подушку, заведя руки за голову.

— Интересно, кто следующий? — вслух задумался он.

Микки вздрогнул. Леденящая кожу волна воспоминанием прошлась по его спине, когда он заговорил.

— Три, — так же тихо, как и Хайд до этого, вспомнил он. — Там, на стене.

— Ага, — согласился Хайд. — Огромная тройка кровью.

Он старался говорить непринуждённо и даже, казалось, храбрился, но напряжение из тихого голоса скрыть ему не удалось. Шутки продолжали быть шутками, но, подойдя к той грани вплотную, мог спасовать даже он.

— Но, вообще, знаете, — сказал Хайд, — я не боюсь.

Кто знал, может быть, это и было правдой.

Этой ночью все ходили, как на иголках: от воспитателей до детей. В комнатах поселились тишина и молчание, для таких ночей привычные, только у малышей изредка раздавались смешки. Воспитатели заглядывали к ним в комнаты и успокаивали тех, кто не мог уснуть. Как и всегда в подобную ночь, взрослые не давали воспитанникам Дома покидать их спален. Взрослые были перепуганы, дети взволнованы, а для Дома, казалось, не произошло ничего необычного.

Микки никак не давался взрослым. Сколько бы те не пытались что-то у него узнать, он только мотал головой, забиваясь всё дальше в угол кровати. В конце концов Хайд накричал на воспитателей и выставил их из спальни. На недовольство хозяина Дома отозвались фонари во дворе, единогласно замерцавшие искрами и погасшие вспышками-салютами один за другим.

Всю ночь Микки провёл на руках у Чейни, тот успокаивал его, а Хайд рассказывал сказки, услышанные им в детстве от старших. Бессмысленные сказки, как для людей за стенами, так и для тех, кто жил в них. Набор кем-то придуманных слов, собранных воедино, потому что нигде им места не нашлось. Дом подбирал отовсюду всё такое ненужное. Особенно ненужное он оставлял в себе навсегда. Сломанные вещи, забывающиеся истории.

Выброшенные люди.

Стоило ли оплакивать тех, кому в мире за стенами не нашлось бы места? От кого и так все на свете уже отказались? Дом давал этим детям единственный шанс на счастливую жизнь, ту жизнь, где у них могли быть друзья и надежда на будущее. Вот только понимание этого приходило слишком поздно. И приходило оно только к остающимся здесь навсегда.