— Только одну? — спросила я совершенно ровным голосом.

Губернатор Джиарод движением руки показала, что понимает: одна особа — это очень далеко от опасений некоторых официальных лиц, включая, очевидно, самого губернатора.

— Она — ичана. — Большинство обитателей Подсадья были ичана. — Никто не признается в том, что ему о ней известно что–либо, хотя довольно очевидно: кое–кто ее знал. Она — в камере службы безопасности. Я подумала, что вам хотелось бы это знать, особенно с учетом того, что последний, кому удалось нечто подобное, был чужаком.

Переводчик Длайкви, почти гуманоидным представитель таинственных и устрашающих Пресгер, которые до заключения договора с Радчем — на самом деле со всем человечеством, поскольку Пресгер не делали различий между людьми, раздирали на части их корабли и самих людей из спортивного интереса. Пресгер были настолько могущественны, что никакие вооруженные силы людей, даже радчаайские, были не в состоянии не только их уничтожить, но даже защититься от них. Переводчик Пресгер Длайкви, как оказалось, могла вводить в заблуждение сенсоры базы с тревожащей легкостью, и у нее не хватало терпения сидеть в безопасности в резиденции губернатора. Тело переводчика лежало в анабиозном отсеке в медчасти в ожидании отдаленного, как все надеялись, дня, когда Пресгер заявятся сюда в его поисках. А тогда нам придется объяснять, что вспомогательный компонент «Меча Атагариса» застрелил ее но подозрению в повреждении стены в Подсадье.

По крайней мере, в результате поисков, которые выявили одну эту особу, люди должны перестать бояться некой орды кровожадных ичана.

— Вы проверили ее ДНК? Она состоит в близком родстве с кем–то еще в Подсадье?

— Что за странный вопрос, капитан флота! Быть может, вам известно нечто такое, чем вы со мной не поделились?

— Много чего, — ответила я, — но по большей части это вас не заинтересует. Не состоит, верно?

— Да, — подтвердила губернатор Джиарод. И врачи сообщили мне, что у нее обнаружены молекулярно–генетические маркеры, которых не видели со времен, предшествующих аннексии Атхоека. — Аннексия это политкорректный термин, обозначающий радчаайское военное вторжение и колонизацию целых звездных систем. — Поскольку она не может быть недавним по времени потомком угасшего века назад рода, единственная альтернативная возможность — в самом широком значении этого слова, — что ей более шестисот лет.

Была и другая возможность, но губернатор Джиарод ее пока не увидела.

— Быть может, это и так. Хотя она, наверное, находилась в анабиозе изрядную часть времени.

Губернатор Джиарод нахмурилась.

— Вы знаете, кто она?

— Не кто, — ответила я, — не конкретно. У меня есть некоторые подозрения насчет того, чем она является. Могу я с ней поговорить?

— Вы собираетесь поделиться своими подозрениями со мной?

— Нет, если они окажутся необоснованными. — Не хватало мне, чтобы губернатор Джиарод добавила в свой список еще одного призрачного врага. — Я бы хотела с ней поговорить, и пусть пришлют врача, чтобы еще раз ее осмотреть. Кого–нибудь здравомыслящего и рассудительного.

Камера была крошечной, два метра на два, с решеткой и крапом для воды в углу. Особа, которая сидела на корточках на истертом полу, уставившись в чашку со скелем — очевидно, своим ужином, — на первый взгляд казалась ничем не примечательной. На ней была свободная рубашка и брюки ярких цветов — желтого, оранжевого и зеленого, — одежда, которую предпочитали большинство ичана в Подсадье. Но на ней были также простые серые перчатки, подозрительно новые с виду — похоже, только что со склада станции, и она надела их по настоянию службы безопасности. Почти никто в Подсадье не носил перчаток, и это лишь еще одна причина считать людей, живших здесь, нецивилизованными, тревожаще, быть может даже опасно, чуждыми. Отнюдь не радчааи.

Не было никакой возможности подать знак, что я хочу войти, — в тюрьме службы безопасности не имелось даже намека на уединение. База — ИИ, который контролировал базу Атхоек и фактически и был самой базой, — открыла по моей просьбе дверь. Особа, сидевшая на корточках на полу, даже не подняла взгляда.

— Можно войти, гражданин? — спросила я.

Хотя обращение гражданин было здесь почти наверняка неверным, на радчааи это — чуть ли не единственно возможная вежливая форма.

Особа не ответила. Я вошла, сделав единственный шаг, и присела на корточки напротив нее. Калр Пять остановилась в дверном, проеме.

— Как тебя зовут? — спросила я.

Губернатор Джиарод сказала, что эта особа отказалась говорить с минуты ареста. Допрос ее назначили на следующее утро. Но конечно, чтобы он дал результаты, следовало решить, какие вопросы задавать. Вполне возможно, что никто здесь этого не знал.

— Тебе не удастся сохранить свою тайну, — продолжила я, обращаясь к особе, сидевшей передо мной на корточках на молу и глядевшей в свою чашку со скелем.

Ей не оставили никакою прибора — опасаясь, вероятно, что она может с его помощью причинить себе вред. Ей придется есть эти толстые листья руками или погрузиться лицом в чашку, обе возможности — неприятные и унизительные для радчааи.

— На утро назначен твой допрос. Я уверена, что они будут очень аккуратны, но в любом случае не думаю, что это жутко приятная процедура.

Как и многие народы, аннексированные Радчем, большинство ичана были убеждены, что допрос неотделим от перевоспитания, которому подвергают осужденного преступника, чтобы исключить рецидив. Безусловно, в обоих случаях использовались одни и те же препараты, и некомпетентный специалист мог причинить человеку значительный вред. Даже самые породистые радчааи испытывали ужас перед допросом и перевоспитанием, старались избегать их упоминания и всячески обходили эти темы, даже впрямую столкнувшись с ними.

По–прежнему не было никакого ответа. Она даже не подняла взгляда. Я могла сидеть в тишине так же, как и эта особа. Подумала, не попросить ли базу показать мне, что она может о ней видеть: определенно изменения температуры, возможно, частоту пульса или что–то еще. Я не сомневалась, что сенсоры, которые имелись здесь, в службе безопасности, были настроены на извлечение максимально возможной информации из заключенных. Но я не думала, что увижу в этих данных что–то удивительное.

— Ты знаешь какие–нибудь песни? — спросила я.

Мне показалось, я заметила изменение, совсем небольшое, в том, как она держала плечи, в ее позе. Мой вопрос ее удивил. Он был, должна признать, довольно бессмысленным. Почти все, кого я встречала за свою двухтысячелетнюю жизнь, знали по крайней мере несколько песен. База сказала мне в ухо:

— Это удивило ее, капитан флота.

— Несомненно, — ответила я безмолвно.

Не подняла глаз, когда Пять отступила назад, в коридор, чтобы впустить Восемь. Та держала красно–сине–зелёную коробку, инкрустированную золотом, — я передала просьбу принести ее, перед тем как покинуть кабинет губернатора. Движением руки я велела поставить коробку на пол рядом с собой, а потом открыла крышку.

В этой коробке некогда хранился античный чайный сервиз — термос, ситечко, чашки на двенадцать персон — из сине–зеленого стекла с золотом. Он просуществовал невредимым три тысячи лет, возможно — больше. Теперь сервиз лежал разбитый, в осколках, устлавших коробку или собравшихся в углублениях, которые некогда содержали его части в уютной безопасности. Невредимый, он стоил целое состояние. В осколках он все равно оставался большой ценностью.

Особа, сидевшая передо мной на корточках, в конце концов повернула голову, чтобы взглянуть на него. Спросила ровным голосом на радчааи:

— Кто это сделал?

Наверняка ты понимала, — заметила я, — когда отдавала его, что может случиться нечто подобное. Наверняка ты понимала, что больше никто не будет так высоко его ценить, как ты.

Я не знаю, о чем ты говоришь. — Она по–прежнему не отрывала глаз от разбитого сервиза, однако голос ее звучал ровно. Она говорила на радчааи с тем же акцентом, который я слышала у других ичана в Подсадье. — Это явно ценная вещь, и, кто бы его ни разбил, очевидно, он совершенно нецивилизован.