— Да у меня это больше года. Я почти привыкла. И я не думаю, что вы могли бы что–нибудь поделать.

Врач сложила на груди руки. Откинулась на своем стуле, по–прежнему хмурясь на меня.

— Возможно, что и не смогу. Наверняка не очень реально пытаться сделать что–нибудь прямо сейчас. Но вам следовало мне сказать.

Я изобразила раскаяние.

— Да, доктор. — Она чуть смягчилась. — А теперь — о том протезе. Не говорите мне, что он еще не готов, потому что я знаю, что готов. Или может быть готов в течение нескольких часов. А я очень устала от костылей. Я знаю, что он не подходит для серьезных нагрузок, и, далее если бы он для них годился, у меня не было бы достаточно времени, чтобы к нему привыкнуть, не для боя. Даже если вы дали бы его мне, как только смогли. На базу идет Сеиварден, а не я.

Врач вздохнула.

— На самом деле вы можете приспособиться гораздо быстрее, потому что вы… — Она поколебалась, — потому что вы — вспомогательный компонент.

— Возможно, — согласилась я. Но недостаточно быстро. — И я не хочу подвергать опасности миссию, как бы ни желала лично избавить эту систему от Анаандер Мианнаи.

— Хорошо, — сказала врач. Все еще хмурясь, как она делала почти всегда, но испытывая внутреннее облегчение. И удовлетворение. — Давайте тогда пойдем в соседнее помещение и взглянем, как у вас с той ногой. А потом, поскольку я знаю, что вы бодрствовали всю ночь, и поскольку мы в безопасности в шлюзовом пространстве и вы уже прошли по всему кораблю, убеждаясь, что все идет, как надо, вы можете вернуться в свою каюту и поспать. К тому времени как вы проснетесь, протез должен быть готов.

Я подумала о том, чтобы лечь рядом с Сеиварден. Мы не в первый раз разделили бы тесную каюту, но то происходило до «Милосердия Калра». До того, как я смогла чуточку приблизиться к тому, чего лишилась, к тому ощущению, когда вокруг меня — так много меня. И врач была права: я провела на ногах всю ночь. Я действительно очень устала.

— Если это доставит вам радость, доктор, сказала я.

На Сеиварден мое присутствие вообще не отразилось — так крепко она спала. Но ее близость и тепло, ее медленное, ровное дыхание в сочетании с данными, которые передавал мне корабль от спящих Амаат подразделения Сеиварден, были такими уютными. Корабль показал мне Тайзэрвэт в кают–компании и подразделение Бо, входящее в солдатскую столовую. Они рассмеялись, увидев там Калр Пять.

— Сэру с нашим лейтенантом Амаат понадобилось уединение? — спросила Бо Десять. — Наконец–то!

Пять только улыбнулась в ответ и продолжила починку рубашки. Экалу вошла в кают–компанию на свой ужин, ее Этрепа завершали последние задания дня, прежде чем отправиться есть в солдатскую столовую. Калр Один — на вахте, в командной рубке. Формально — против правил, но это было даже–не–ничто шлюзового пространства, где не случается ничего, представляющего даже малейший интерес, а чем больше опыта получат лидеры подразделений, тем лучше. Врач сказала Карл Двенадцать, что ома пообедает позже, а сейчас она была занята, ей не хотелось узнать, что произойдет, если протез не будет готов к моему пробуждению, как она обещала. Двенадцать не улыбнулась, хотя ей хотелось.

Все шло, как следовало. Я поспала и проснулась через несколько часов, когда на вахте были Бо. Тайзэрвэт и двое из ее подразделения занимались в спортзале, Экалу и ее Этрепа укладывались по койкам. Амаат еще спали и видели сны. Сеиварден — все еще рядом со мной — по–прежнему спала. Пять стояла молча у моей койки с чашкой розового стекла с чаем для меня. Должно быть, она приготовила его в кают–компании и принесла по коридору. Корабль сказал мне в ухо:

— Врач ждет вас, как только вы будете готовы, капитан флота.

Через два часа я ходила на моей новой, временной ноге — это был всего лишь серый пластиковый составной стержень, сплющенный со стороны ступни. Он реагировал чуть медленнее, чем мне хотелось бы, и свои первые несколько шагов на нем я сделала неуверенно и враскачку.

— Не бегать, — сказала врач, но сейчас, даже если бы эта нога была создана для использования в тяжелом режиме, я, вероятно, не смогла бы бежать. — Я должна проверять ее каждый день, потому что в случае появления раздражения или повреждения на стыке вы этого не почувствуете. — Из-за восстановителя, который снова отращивал ногу. — Это может показаться мелочью, но, поверьте мне, гораздо лучше выявить такое на ранней стадии.

И я сказала в ответ:

— Да, доктор. И отправилась ходить туда–сюда по коридорам.

Протез был негибким и глухо стучал при каждом шаге, Двенадцать сопровождала меня, пока я не смогла ходить, не спотыкаясь и не падая.

Я обнаружила «Титанита» в кают–компании, где он сидел за столом с игрой.

— Привет, кузина, — сказал он, когда я неуверенно вошла в дверь. Непросто привыкнуть к повой ноге?

— Это труднее, чем я ожидала, признала я.

Мои офицеры в прошлом лишались конечностей, но их неизменно отсылали для восстановления. И разумеется, если конечность терял вспомогательный компонент, было гораздо проще избавиться от него и разморозить нового. Двенадцать выдвинула для меня стул, и я опустилась на него. Очень осторожно.

— Мне просто нужна практика, вот и все.

— Конечно. — Был ли тут сарказм или нет — я не поняла. — Я просто жду переводчика Зейат.

— Тебе не нужно объяснять, почему ты находишься в кают–компании, кузен. Ты здесь — гость.

Двенадцать принесла мне чашку чаю и один из кексов, что лежали на стойке. Принесла то же самое для «Титанита». Он посмотрел на чай и на кекс и сказал:

— Знаешь, тебе не нужно делать это. Ты могла бы кормить меня скелом с водой и поместить в отсек хранения.

— Зачем бы мне это делать, кузен? — Я откусила кусок кекса. В нем были измельченные финики и корица — рецепт, который особенно нравился Экалу. — Скажи мне, тебя не коробит, когда о тебе говорят как о неодушевленном?

— С чего бы это?

Движением руки я выразила недоверие.

— Кое–кого из моего экипажа беспокоит, что о тебе говорят так, а обращаются с тобой как с личностью. А я зову тебя кузен. Им и в голову никогда не придет говорить обо мне как о неодушевленной. Хотя формально это было бы верно.

— А тебя коробит, когда о тебе говорят она? — спросил «Титанит».

— Нет, — ответила я. Полагаю, я привыкла, что, говоря обо мне, используют то местоимение, которое кажется подходящим тому, кто говорит. Должна признать, я бы обиделась, если бы кто–нибудь из моего экипажа отозвался обо мне как о неодушевленной. Но главным образом — потому что я знаю: они сочли бы это оскорблением.

«Титанит» взял кекс. Откусил. Пожевал. Проглотил. Отнял чаю. Сказал:

— На самом деле я никогда об этом не думал до сих пор, кузина. Но знаешь, что действительно раздражает? — Я знаком предложила ему продолжать, поскольку во рту у меня были кекс и чай. «Титанит» сказал: Что вы называете себя радчааи. Называете это, он обвел рукой вокруг, Радчем.

Я проглотила.

— Полагаю, не могу тебя в этом винить, — ответила я. — Сообщишь мне, где ты находишься, кузен?

— За столом напротив тебя, кузина. Бесстрастно, как всегда, но мне показалось, что я услышала в его словах оттенок веселого удивления.

— Я не могла не заметить, что, когда мы были в Призрачной системе и «Милосердие Кадра» спросил тебя, где ты, ответил нам именно ты, изнутри корабля. Ты не говорил с «Милосердием Калра» напрямую. И в результате мы не могли узнать, как далеко находился «Титанит», и даже гадать о его расположении.

«Титанит» улыбнулся.

— Сделаешь мне одолжение, кузина? Позволишь мне вернуться на базу с лейтенантом Сеиварден?

— Зачем?

— Я не буду встревать, обещаю. Я просто хочу схватить Узурпатора за шею своими руками и задушить ее.

Война, с которой бежал «Титанит» три тысячи лет назад, велась не только из–за спора вокруг политики Анаандер, направленной на экспансию Радча, но также из–за законности ее власти. Или по крайней мере, так я поняла — ведь это произошло за тысячу лет до того, как я родилась.