И я шевелюсь. Притаскиваю воду с газом и без, колу и молоко, беру даже несколько питьевых йогуртов на случай, если желудок заболит. Дик набирает чипсов, грудинки явно для поджарки, так как прихватывает и масло, не забывает про хлеб для сэндвичей, салатные листья, соусы…

— Ты и помидоры взял? — замечаю под чипсами, — и попкорн? У тебя есть хотя бы представление о систематике питания?

— Ха? — смотрит на меня как на чумного. — У нас еще пицца в багажнике, только холодная уже, вероятно.

Он не заходит в секцию алкоголя, что радует, хотя бы в эти выходные он не имеет идей по помутнению моего рассудка и пьяного секса. А потом мы покидаем супермаркет с полными пакетами, он открывает багажник, и я в полутьме, возле сумок, различаю аккуратно стоящие бутылки.

— Пиво?

— Оно самое, — Дик хмыкает и ставит пакеты сверху, тупо наваливая, не думая, что всё может перемешаться к чертям собачим. — Ехать еще не мало, устал?

— А если и устал, то мы повернем назад, серьёзно?

Отвечает достаточно поздно, чтобы я почти забыл вопрос. Почти.

— Неа, не повернем, — кидает улыбку через зеркало заднего вида, и я сглатываю накопившуюся слюну.

Ну вот и всё. Дверь захлопывается не только в машине, но и где-то глубоко внутри. Это момент, когда уже деваться некуда, когда уже что ни сделай — не сбежать, я закрываю комнату со страхом, ведь, в конце концов, должен же я перестать бояться? Бояться Дика, моего ровесника и приятеля, что страшнее уже произошедшего может быть? Только вот поскрипывает, приоткрывается, нашептывает что-то, не разобрать, и ползет, и ползет, а Дик рядом не пойми о чем думает. Вот если бы я знал его мысли, я бы не боялся… очевидные и понятные вещи ведь не пугают.

— А на деле ты как я, мясо с кровью, — говорю, зная, что слышит и не ответит, а после и вовсе засыпаю.

Снятся горы, а меж ними рельсы, много-много рельс, в даль уходящих, но ни поезда, ни трамвая не видно. Решаюсь идти наверх, но даже во сне ноги у меня не спортивные. И всё же иду, стараясь превратить это в приключение, а икры так болят, ну так болят…и вот несется поезд, и мне приходится отпрыгнуть, раздавит ведь.

— Рэнди! — голос Джеффа, который каким-то чудом сидит на крыше этого самого поезда. — Не лезь на рожон, ты не отбойный молоток!

А потом всё грохочет и сотрясается, с гор летит то один камень, то второй, то целая лавина, и я понимаю, что не увернуться. Разворачиваюсь, чтобы убежать, и рывком возвращаюсь в машину.

— Рэнди, — Дик трясет мое плечо последний раз, убеждаясь, что я проснулся. — Двенадцать тридцать три, мы на месте.

Отстегиваю ремень безопасности и, будучи еще очень сонным, вылезаю из машины. Темно, только фары подсвечивают веранду, и повсюду деревья, хотя дорога до этого дома асфальтирована. Хм.

— Так вот ты какой, летний дом, — зеваю и потягиваюсь, а толстовка мягкая, теплая… — Больше похоже на место для убийств.

— Да? — отпирает дверь дома и, распахивая, проходит внутрь, только в тишине всё равно слышу: — Открывай багажник, вытаскивай шмот и… — пропадает уходя вглубь.

Забиваю холодильник, оставляю пиццу на большом деревянном с толстыми резными ножками столе. На первом этаже гостиная с большим кожаным диваном, кухня, столовая, — это всё одно помещение с весьма тусклым светом. Я спрашиваю у Дика, зажигаются ли здесь еще пару ламп, но он говорит, что бра — это всё, что есть. Не густо.

Посередине комнаты винтовая лестница из дерева, яблоня наверное, Дик забирается по ней, унося сумки, и тут же спускается, возвращаясь к машине.

Пью один из йогуртов, глядя в окно, а там только чёрная листва и ничего: ни неба, ни пространства.

— Можешь идти спать, — Дик запирает нас изнутри и разувается, показывая, что уходить из дома больше не намерен. — Там три спальни, занимай любую.

Спать правда хочется, оказаться на холодной простыни, ощутить подушку под головой, и в этом хвойном свежем воздухе провалиться в забытьё до утра. А то и дольше. Здесь ведь мама не прибежит будить в девять.

— А ты что будешь делать? — спрашиваю, поднимаясь на второй этаж, а Дик стоит, не двигаясь:

— Иди, дай побыть одному.

Побыть одному? Чтобы выждать, сидя на диване, выждать, пока я засну, и подняться, лечь рядом, обнять и…

— Хах, только не притаскивайся ко мне ночью.

Сначала открываю левую дверь, за ней комната с плетеным ковром, кроватью в центре, картиной над головой и занавешенным окном. Потом заглядываю в центральную с кроватью у стены, небольшим столом и двумя креслами у окна, книжным шкафом и фотографиями, стоящими на комоде. В итоге остаюсь в правой от лестницы комнате. Потому что света меньше всего, и окно без штор, потому что кровать прямо под окном, и воздух тут приятнее всего, хоть и звучит странно и мистически.

Когда сажусь на кровать, замечаю, что стена вся истыканная и поцарапанная, в углу стоит дартс, похоже, с этой самой стены снятый. Дротиков нет.

Всё жду, когда Дик заявится в — очевидно же — свою комнату, принимаю душ, ссу там же, чищу зубы, и всё жду, даже в трусах залезая в холодную постель — жду. Выключаю свет и затаиваюсь, а потом слышу шаги по лестнице и судорожно сглатываю. Идет ведь.

Уже знаю, как прогоню его, уже прочищаю горло, сжимаю кулаки, но слышу, как открывается и закрывается соседняя комната, похоже, центральная. И расслабляюсь в постели, от которой чем-то приятным веет, как от толстовки, и это не хвоя.

*

Просыпаюсь от холода, монотонного стучащего звука и голода. В животе урчит, разлепляю глаза и навостряю уши — дождь молотит, проклятый.

Сколько времени? Выглядываю в окно, попутно одеваясь, а там — одна сплошная туча, грозная, нависшая и всё собой застелившая. Уже утро, а то и день, не важно, главное — всё так же мрачно. Мрачно и одиноко.

Тихо приоткрываю дверь и просовываю голову в чужую комнату. Вещи накиданы на спинку кресла, сумки оставлены возле комода и, кажется, совсем не тронуты. Дик спит, рука высунута из-под одеяла, телефон на полу, словно из этой самой руки и выпал.

Дождь так молотит по крыше и стёклам, а ему хоть бы что! Прохожу, и не думая закрывать дверь, и сажусь жопой прям на пол возле кровати. Лицо у Дика спокойное, умиротворенное и красивое, даже будить не хочется.

Я поднимаю телефон, не собираясь копаться в нем, а чтобы просто узнать время, но, только на экране появляются цифры «11:22», рука, что свисала, выхватывает мобильник.

— Бля, Рэнди, чего вскочил? — кидает телефон куда-то в одеяло и переворачивается, отворачиваясь. — Уходи, дай поспать.

Лежит теперь на животе, лица, уткнутого в подушку, не видно, только одеяло сползло со спины, и вот она передо мной, ровная и широкая. Расслабленная и манящая… никогда не видел Дика таким славным.

И не холодно ему? Может, надо согреть? Только думаю подтянуть одеяло, как слышу сонное:

— Ну, проваливай…

Вроде и не злобно совсем, и как-то по-дружески, без стеснения, но я рассчитывал на просьбы остаться. Хотя всё равно бы свалил, вот и ухожу.

*

Он спускается, когда приготовленный мною омлет уже леденеет, а бекон покрывается инеем. Шучу, и всё же Дик приходит поздно, стоя в одних трусах, разогревает себе пиццу в микроволновке.

— Суровое какое-то утро, — звучу я тише дождя. — И скучное.

— Телик рабочий, приставка, у меня в сумке ноут, — пожимает плечами, — можешь посидеть в фейсбуке, поболтать с Джеффом.

Злой и хмурый, словно чёрствый хлеб.

— Тебе не холодно?

Дик молча ест пиццу, а затем выбрасывает две корки от нее и съёбывает. Я поднимаюсь за ним, и мы заходим в комнату, в которой он спал.

— Я в душ, ты хочешь со мной? — усмехается и направляется в ванную.

— Нет. Я хочу ноут достать, — и правда хочу, и, когда слышу шум воды душевой, слышу также и оповещение. Смс на телефон Дика, телефон, валяющийся в одеяле на кровати.

Поступаю плохо и неправильно, словно крыса, но по-другому не могу.

«Привет. Как там настроение, погода? Здесь дождь».