И всё же я смеюсь, улыбаюсь, показываю средний палец, высовываю язык, дурачусь и хохочу как могу, и, Дик сидящий меж моих ног и держащий в руках телефон, усмехается, не сводя взгляда с экрана.

— Пощипай себя за соски, — наклоняется, и я с энтузиазмом начинаю щупать то левый сосок, то правый, стону на показ, но это быстро надоедает.

— Ну хватит, Дик, — шепчу и тянусь руками, чтобы ухватиться за резинку его трусов и потянуть вниз.

Дик встает на колени, никак не препятствуя моему увлеченному освобождению его члена, и всё так же не выпускает из рук телефон и не перестает смотреть в этот чёртов экран. Неужели я там выгляжу интересней? Почему он вообще уделяет столько внимания этой дряни, а не касается меня, я же вижу, что он хочет, вижу в нем эту похоть, похоть, что подсвечивает его красным изнутри.

Член как член, оказывается перед моим лицом, и я бы доставил ему удовольствие, только вот что именно для этого нужно делать? У него так же как и у меня работает эта штука, ведь да? Или мы все типа разные…

— Ты напрягся, да, Рэнди? — Дик смеется и толкает меня обратно на спину.

И, к моему счастью, он ложится на меня и приступает к упоительным поцелуям, влажным и сладким, во время которых я имею такую замечательную возможность обнимать Дика, ощутить близость в полной мере. И честно, если бы можно было срастись воедино, то я бы…

— А ты любишь меня? — шепчу Дику, занятому моей шеей.

Он останавливается, застывает, и я слышу и чувствую его шумное горячее дыхание. Зачем я вообще это спросил, ведь всё было так легко…

Отодвигается, убирает одеяло подальше, тянется к тумбочке и, прикрыв глаза, вздрагиваю от глухого звука.

— Телефон упал, — говорит Дик и совсем не собирается этот телефон поднимать.

Надавливает на тюбик, и нечто красное, хотя оно столь красное из-за чертова наркоманского света, оказывается на его пальцах. Растирает меж указательным и средним, а я отрешенно позволяю себе смотреть. Даже когда он опускает руку, и кончики этих самых пальцев касаются моей задницы, я лишь бездумно смотрю, как Дик сосредоточен. Нахмурившись, щупает там, тычется, мне становится невероятно смешно, и я заливаюсь хохотом.

— Да бля, — шлепает меня по бедру, прекращая смех, и отодвигается вновь, чтобы в этот раз быстро перевернуть меня на живот. Действительно дьявольски быстро, хотя, быть может, просто смеяться надо меньше.

Утыкаюсь в подушку и сразу ойкаю, потому что холодные пальцы проникают туда, куда не нужно.

— Эй-й, — пытаюсь выкрутиться, но Дик придавливает нехило и кусает за плечо:

— Не надо было бесить, сука смеющаяся.

«Сука смеющаяся». Будто я такой не по его вине, и всё же слова кажутся почти добрыми, ведь это Дик, и пальцы его кажутся почти приятными. Покалывает немного, но если расслабиться, то удовольствие накрывает приятной волной, и это на фоне того, что нечто внутри меня кричит, только вот что кричит — непонятно.

Прогибаюсь в пояснице, и Дик доволен, снова хватается за тюбик:

— Готовься, Рэнди, — шепчет в мое горящее ухо, — это тот самый момент, за который ты никого в этой жизни уже не сможешь ненавидеть сильнее, чем меня.

— А? Я никогда не буду нен… А-а-а…х! — сжимаю в руках края подушки и чувствую, как слезы выступают на глазах. Смеяться больше не хочется.

Пыхтение в шею, чужие пальцы мнут кожу на боках до синяков, я уверен, и Дик, задыхаясь, просит только одно:

— Расслабься, блять, пожалуйста-а-а, Рэнди… пожалуйста…

И я расслабляюсь. Не из-за того, что он просит, а потому, что так легче и приятнее становится, и перед глазами уже ничего нет. Ни красного цвета, ни стен, ничего не вижу, потому что слеп. А потом от ритмичных толчков плакать уже совсем не хочется, и стону я вовсе не от боли, а потому, что чувствую только Дика, ощущаю только его и никого и ничего, что бы могло помешать этому. Только вот всё равно внутри что-то скребёт… сердцебиение отдаётся в голове эхом, капля пота скатывается по виску, и, утыкаясь в подушку, лишаю себя воздуха.

А без воздуха уже больше ничего внутри не скребёт и не кричит. И это правильно.

Дик вставляет на полную, ахая и зовя меня по имени, и вместе с ядовитым удовольствием я проваливаюсь куда-то туда, где нет лёгкости, звуков, ощущений. И сознания там тоже нет.

========== 26-ая глава ==========

«…бззз-бззз»

«Бззз-бззз-бззз»

«Бззз-бзззз-бзз»

«Бззз-бззз-бззз…»

Нет, это всё же слишком настойчиво, чтобы не переломить себя и не дотянуться до тумбочки, только вот тумбочки нет. Шарю по мягкому, словно постель бесконечна, и каждый миллиметр вперёд для вытянутой руки — мука.

«Бззз-бззз-бззз».

Открываю глаза, щурюсь от света, но хоть теперь вижу, где чёртов край, и вот вроде еще немного…

«Бззз-бззз-бззз».

— Не вставай, — шорох, и после в моё плечо ударяется что-то тяжелое. Ах, вот где мобильный.

«Бззз-бззз…»

— Алло?

— Бля! Рэнди! — Джефф орет слишком громко, приходится даже отвести телефон на пару секунд — … испарился прям! Я тебя искал и искал, хотел уже твоей матери позвонить, но вовремя одумался, хотя, бля, я вчера так наколбасился, меня всего трясет! Проснулся, а тут ни одной, блять, рожи знакомой… Чёрт, чёрт, я облился, чёрт! — Замолкает наконец, только ненадолго: — Рэнди? Ты почему молчишь? Ты где вообще?

— Я… — даже голову повернуть трудно, а уж приподняться — вообще невыполнимо. — Я в постели.

— Постели? С кем? У кого? — пьёт что-то там, — только не говори, что ты в таком виде домой утопал, я же помню, ты тоже пил!

— Э-э-э-э, — прикрываю глаза. — Тут потолок бордовый, я не дома.

— Бордовый потолок? — пауза. — Может есть еще что-то? Или кто-то?

Кто-то?..

Боль в теле невероятная, словно меня неделю держали подвешенным в подвале и дубасили, выбивая всю дурь. Честное слово, я чувствую каждую клеточку тела, потому что ноет и воет.

Но что-то внутри меня встревоживается от этого Джеффова «кто-то», и, преодолевая боль, я приподнимаюсь, а перед глазами всё летит и кружится, но всё же я вижу его. Одетого, держащего сигарету во рту и подбирающего шмотки с пола, чтобы кинуть на спинку дивана. Подождите… это же мои джинсы…

— Господи, Рэнди, ты хотя бы представляешь себе, как я волнуюсь! Хватит, блять, молчать, я…

— Потом позвоню, — вырубаю телефон, причем вырубаю с концами, чтобы друг не названивал, а то у меня от бесконечного «Бззз» голова взорвётся еще раз.

— Что я тут делаю? — спрашиваю, а Дик даже не оглядывается. — Ты можешь сказать?

— Выпей таблетки, — курит, блин, как паровоз, а на меня ни одного взгляда.

Стакан воды и три таблетки, а разве там не лежали ключи… Чёрт, какие ключи. Издаю стон и подползаю к тумбочке, таблетки едва не выпадают из ладони, и я спешу запихнуть их в рот, и давлюсь, запивая.

— Дерьмо, — шепчу, опрокидываясь на спину, — такое чувство, будто я проспал лет пятьдесят, и уже старикан.

Смеюсь, и пофиг, что Дик не делает того же самого, я всё равно здорово пошутил.

— Не удивительно, ты чуть не сдох этой ночью.

— А? — в сон тянет. — Умер? Не помню…

— Временно не помнишь, — да что же Дик такой безэмоциональный, говорит, что я чуть не умер, а самому посрать на это. Так зачем говорить вообще, если настолько пофиг? — Еще пару раз моргнешь и… и…

— И? — усмехаюсь. — Ты тоже, что ли, ничего не помнишь? Хотя не, ты же помнишь, что я чуть коньки не отбросил.

Как-то дебильно я соображаю, всё путается, вот смотрю на окно, а оно то занавешенное шторами, то нет, то опять ночь, то вот утро…Мало воздуха. Точно-точно, так мало воздуха, так плохо, так мало… Подушка, я не мог дышать из-за подушки. А почему я был на животе? Я не люблю спать на животе.

«Это не моя машина».

Да-да, машина, Дик водил машину, мы ехали и ехали, а потом я видел сиськи.

— Сука… — всё наваливается катастрофически быстро, и всё, что я хочу, это остановить дурацкие стоп-кадры. — Су-ка…

Мне бы помогло, если, поднявшись с кровати движимый злобой, я бы увидел, что Дик повернулся ко мне и, пусть не упал бы на колени и зарыдал, но хотя бы горечь и трагедия отражалась на его лице. Если бы Дик тараторил извинения и сокрушался, ненавидел себя и не смел посмотреть мне в глаза, то я бы сдержался, просто попросив его удалиться к чертям.