— Нет, ты ошибаешься, — лжец-лжец-лжец, «спасибо» Дику, что я лжец, — он не произносил «giovedi».

— Разве? — косится в мою сторону. — Я отчетливо слышал «giovedi», уж поверь, я не так много слов знаю, поэтому те, что знаю, выхватываю на лету.

— Нет, — повторяю еще раз, — там не было «giovedi», Дик перевёл всё, что сказал, верно. И не спорь со мной, — добавляю с улыбкой, — я же изучаю итальянский.

— Ну да, — Джефф также улыбается, и всё же сомнения его чреваты последствиями. Возможно, — ты изучаешь.

*

Учитель отпускает меня со скрипом. Буквально, ведь когда он выписывает мне разрешение, чтобы посетить туалет, слышу, как скрежещут его зубы, стираясь друг о друга. Старый мудак еще пожалеет об этой привычке, лет так через десять наверняка.

Спешу вернуться в тот туалет в северном крыле, а это далековато от класса живописи. Да и времени не так много, у меня разрешение на пять минут, но как факт задержусь дольше. Ведь Дик…

— Молодец, — сидит на краю раковины и усмехается. — Прибежал, хороший мальчик.

Пропускаю издевательства мимо ушей, интересует другое:

— Что это было про четверг? Что ты подразумевал, говоря, что уже четверг? И следующую фразу я понял только наполовину, первую часть. «Я притомился».

— Хах, надо больше времени уделять итальянскому, Рэнди… возможно тогда достигнешь моего уровня владения, — смеётся, не учитывая, что он пошел на итальянский с начала средней школы, а я позже. В те дни записался, когда мы переставали дружить, точнее Дик переставал. — Я говорил, что притомился, — отвечает наконец по сути. — Что уже четверг, и я притомился ждать твоей просьбы.

— Моей просьбы? — переспрашиваю, не помня ничего этакого.

— Да, просьбы встать перед тобой на колени и отсосать.

Внутренне передергиваюсь; и нет, не от отвращения, а от грубости, от тяжести слов.

— Чего молчишь? Когда просить-то будешь? — хмыкает и давит, давит… прямым взглядом подавляет.

— Друзьями становятся. Друзья, расставшись, ими становятся вновь, — не отвожу взгляда от Дика, — Некоторые хотят с тобой всегда быть рядом. Не можешь ты со мной так поступить, ведь я — твой друг.

— Что? — кажется, он опешил, и я хоть немного сгоняю спесь с него. — Что за ересь?

— Это стихи, Дик, — поправляю невозмутимо. — Нам задавали это стихотворение на прошлом занятии по литературе, просто ты не выучил его и завалил.

— И? — поднимет бровь и едва подаётся вперёд. — И что?

— И то, — складываю руки на груди. — Не буду я тебя ни о чём таком просить.

Дик не двигается, не шевелится, и ни единой эмоции не проявляется на лице. Застывает, обдумывает, прежде чем заулыбаться:

— М-м-м, вот как… вспомнил, ты рассказывал этот стих же, — закрывает глаза и удивляет, произнося: Иногда я кричу: “Друзья — рабы!” Сумасшествие, растрата личного времени… ничего такого, Рэнди. У меня есть друзья, но ты не был и никогда не будешь одним из них.

Спрыгивает и не оставляет шансов на запрос пояснения. Просто задевает меня плечом, покидая уборную, и на этом всё.

*

«У меня есть друзья, но ты не был и никогда не будешь одним из них»..

Не был? Не был? Не был… и никогда не будешь одним из них.

Я написал ему несколько сообщений. Одно — уже вернувшись на занятие по живописи, проникшись сожалением по поводу своей бестактности: «Пожалуйста, объясни, что всё это значило?» Но Дик не ответил. И хуже того, по четвергам, во второй половине дня у нас нет совместных уроков. На перерывах я также не нашел его, и в итоге, уже по дороге домой, отправил: «Дик, пожалуйста».

И ничего. Кроме тишины.

Не мучаюсь, не психую, не нервничаю и не переживаю, просто тоскливо так сильно, что страшно становится. Я очень быстро привык к вновь появившемуся Дику, появившемуся так ненадолго…

«Да ответь же! Давай обсудим», — пишу ему, перед тем как лечь спать, и еще добрый час пялюсь в потолок, ожидая телефонного оповещения. Его нет и спустя два часа, а звонить, наверное, поздно.

*

Да пошёл он в жопу, честное слово, пусть идёт в жопу. Урод.

Смотрю на него улыбающегося и стискиваю кулаки от злобы. Дик обещал не слезать с меня, а сам даже ответить не смог, хотя в последнем моем сообщение было ясно сказано, что я готов на переговоры. Возможно, готов к тому, чтобы мы сделали то снова. И Дик это уловил, но… усмехается, показывает «фак» Кенни и, когда тот злится, усмехается снова.

Что он за человек такой?

— … параграф тридцать два, — договаривает мистер Ноуфорт, не замечая кипиша в Диковой компании. — Все свободны, всем хороших выходных.

Поднимаюсь, запихиваю учебник в рюкзак и краем глаза слежу, как то же самое делает Дик. Хоть я и послал его в жопу мысленно, на деле сделать это не так уж просто.

— Может, забьёшь на итальянский? — спрашивает Джефф, когда мы покидаем кабинет. — Пойдём погуляем, давно по городу не шатались.

— Не, — отмахиваюсь, — я как раз за него взяться решил, думаю, моих знаний недостаточно.

— Недостаточно для чего? — и это слишком трудный вопрос для ответа.

Точнее, ответ есть: «недостаточно для Дика», но не говорить же, иначе Джефф, как минимум, покрутит у виска и обидно обзовёт. Хотя я этого и заслуживаю, не спорю.

Джефф болтает со мной весь перерыв, а когда звенит звонок, сматывается на велике, и я захожу обратно в школу. Плетусь в секцию иностранных языков и гадаю: «придёт ли Дик?», он ведь может не приходить, так как отлично знает итальянский.

— Поскорее, мистер Уорт, — торопит сеньора Веспуччи.

Сажусь за привычную парту и не жду чудо, когда чудо случается:

— Mi scusi, — достаточно пренебрежительно бросает Дик, заходя в класс. Таким тоном никогда не говорят «Извиняюсь», но Дику всё равно на это правило.

А еще он поступает неожиданно, когда, проходя меж рядов и не бросая на меня взгляда, совсем не замечая Рэндала Уорта, садится на место Джеффа. Снова. Снова садится позади меня, и во мне всё замирает от страха, честно, не преувеличиваю. Аж сердце ёкает и душа мечется, словно ретивая.

Боюсь даже обернуться.

— Я наконец проверила ваш тест, — сеньора Веспуччи берёт в руки папку и открывает. — Справились практически все, и всё же я назову лучших и худших, остальные увидят свои оценки в списке, после занятия.

Сначала чудится. Чудится, как оазис умирающему в пустыне, чудится где-то там, на самой периферии, в самой дальней дали. И уже только после этого ощущается… иголочки. Протыкающие лопатку, заставляющие то изнывать от желания почесать, то отодвинуться, но я не делаю ничего.

Дик касается пальцами моей спины, как в тот раз на итальянском.

Легко, непринужденно и непонятно о чём думая, он выводит узоры, и я не смею даже обернуться и потребовать объяснений. Язык прикусывается, и шея немеет, теряя одно из главных предназначений.

— … это касается вас, любящих получать «F», — улавливаю учительский голос. — Лучше же всех справился мистер Кайзер. Поднимитесь, пожалуйста.

Рука пропадает, и я перевожу дыхание, позволяя себе спасительную передышку.

— Вот именно с этого юноши вы должны брать пример, — нравоучительно поясняет всем присутствующим, которые смотрят на поднявшегося Дика. Только я не смотрю, кажется, только я, — Садитесь, мистер Кайзер.

Слышу, как он это делает, а учительница всё продолжает:

— Теперь можем приступить к сегодняшнему занятию, посвященному чтению, — убирает папку. — Мисс Роуз, вы первая.

Открываю сборник рассказов и уже слышу детский голос Перрилы Роуз:

— Il lupo aveva con se‚ la volpe; e questa era obbligata a fare cio che…

Расслабляюсь, когда чувствую его снова. Да, до этого я был напряжён при мысли, что сеньора Веспуччи всё испортила, и Дик передумает касаться меня, но вот он проводит линию вниз и неожиданно для себя, подаюсь назад. Откидываюсь на спинку стула, чтобы Дик лучше доставал.

Рука замирает и ползёт вверх, чтобы самыми кончиками пальцев дотронуться до открытого участка кожи. До не скрытой под рубашкой — шеи.