─ Аркаша, я не могу так больше!
Его голос звучал хрипло. Он был взволнован. С некоторых пор Всеволод называл ее так, как было принято в семье.
─ Всеволод Сергеевич, я не смогу, простите…
С этого момента Аркадия познала абсолютную власть над мужчиной. Всеволод Сергеевич принял правила игры, но всегда ненавязчиво давал понять своей Аркаше, как много она для него значит… Может быть, именно тогда в ней родилась Королева, которая испытала славу, признание тысячи поклонников и научилась хладнокровно владеть сердцами. Талант Аркадии нуждался в огранке для создания оптимального сочетания блеска и игры света, преломления и отражения ее глубинной сущности, превращения ее в радугу образов и возвращения к внутреннему естеству. Миф о Пигмалионе и его Галатее в тысячный раз разыгрывался в жизни. Это было нужно им обоим. И родство душ, зародившееся тогда, согревало Аркадию еще много лет, вплоть до смерти Мастера, в эпистолярном романе длиною в непрерывную премьеру, длиною в целую жизнь. Будучи под крылом Всеволода Сергеевича Аркадия поняла, как много может дать женщине влюбленный мужчина. Ведь, по сути, Она любит того, кто позволяет быть рядом с ним Королевой. Это убеждение, касающееся отношений мужчины и женщины, стало отныне центральным для Аркадии, проросло в ее естестве, создав пьедестал для ее внутренней Королевы, которой непременно нужно было служить. В других случаях просто смиренно ожидать ее благосклонности где-то рядом, поблизости, звуча при этом вполголоса.
***
Она смахнула с себя задумчивость. Свернув, положила в шкатулку только что прочитанное письмо.
«Что с нами делает наша память? Она дарит нам воспоминания и делает нашу жизнь немного осознанней. Но как же она необъективна! Это и понятно… Слишком не похожа она на объектив фотокамеры, который фиксирует все, что с нами происходит, с обнажающей правдой».
Аркадия Павловна улыбнулась возникшей игре слов. Уж сколько раз она возвращалась к событиям середины-конца пятидесятых годов: к своему окаянному студенчеству, к театральной труппе Нижнего Новгорода, к первой премьере, ─ а всякий раз ее память делала перезапись, стирая напрочь предыдущий вариант. И что нам остается? Искаженная реальность… Кривое зеркало… Как это было тогда?
«Я помню, как Боря Заславский поставил на меня «Историю одной любви» Константина Симонова… Интере-е-есная была роль, не пресная! И драматургия случилась сильной… Но в «Бесприданнице» я пела и танцевала. Это была моя стихия! А в новом спектакле я не произнесла ни одного музыкального звука! Я только говорила… И все. Я затосковала. Мой Мастер был прав. Он писал мне, что вся моя природа потребует выхода. Мне стало скучно! Тоскливо!»
Аркадия Павловна развернула очередное письмо:
«Спасибо тебе за доброе письмо. Искреннее признание учеников продлевает жизнь учителя. Да еще если это благодарные слова самого талантливого ученика! А ты своей способностью, талантливостью можешь радовать. Я сожалею, что не знаю драматургии, в которой ты сейчас выходишь, но верю в тебя и поздравляю с премьерой. Думаю, что стала старше на год и уже научилась ладить с окружающими. Но и в других вопросах ты уже тоже… ученая».
Аркадия действительно пела в филармонии, эстрадном ансамбле, чтобы как-то компенсировать нехватку музыки, танца, движения, но все равно этого было очень мало. Она захандрила. Что касается других вопросов, в которых она стала «тоже… ученая», достигнув статуса Богини, Примадонны, Актрисы, она, конечно, была в центре светских скандалов небольшого провинциального городка. После спектаклей возле служебного входа ее ожидали толпы поклонников. Мужчины пожирали ее взглядом. Ее успех у мужчин был замешан на трех основных ингредиентах ─ красоте, таланте, независимости… Аркадия была необыкновенно хороша! Тонкая, гибкая, довольно высокая для стандартов своего времени, она была обладательницей ярких, зеленых, кошачьих глаз, копны медных натуральных волос, завитых и уложенных по последней моде, и прозрачной, ровной, алебастровой кожи. Внешне холодная и неприступная, она покоряла своей классической холеной красотой и безупречными манерами, элегантностью и умением держаться с достоинством настоящей королевы. За манерами, впрочем, всегда угадывался выдающийся темперамент. Сердце Аркадии долгое время оставалось свободным… В нем было очень много любви к актерству, ролям, в которых она щедро тратила себя, играя их навылет. Наконец, после долгих раздумий Аркадия решила ответить взаимностью давнему высокопоставленному поклоннику.
Почему она остановила свой выбор на малоинтересном, далеком от искусства и ее собственных представлений об идеальном мужчине человеке? Ответ на этот вопрос проклевывался из представления о том, кто были хозяева жизни того времени. Партийные чиновники ─ абсолютно уникальное явление эпохи ─ класс людей, заменивших истовую веру в партийные идеалы и лозунги правом на довольно комфортную частную жизнь. Партийная верхушка, изгнавшая из своего обихода аскетизм, выкристаллизовала касту людей особого корпоративного свойства. Те, кто прорвался во власть, автоматически получали доступ к всевозможным благам и наделялись всеми признаками престижа: служебными «Волгами» и «победами», дачами и, что не менее важно, связями в различных пластах общества. Настоящие хозяева жизни умели плести паутины связей: от продавца в мясной лавке до девочки в галантерейном магазине, от кассирши в театральной кассе до заведующего продуктовым магазином. И чем искуснее они плели паутину полезных знакомств, тем комфортнее было оказаться в ней. И вот уже Аркадия затрепетала пойманной бабочкой, опутанная сытым, беспечным существованием, напрочь лишенная мыслей, унижающих, делающих ничтожной былинкой в собственных глазах, ─ где и как достать блага цивилизации. Трепет, впрочем, был недолгим: радость от открывшихся возможностей была сильнее слабенького голоса совести, и вскоре она сумела с собой договориться.
Ее связь с Василием Ивановичем позволила войти в круг власть предержащих, обрести почву под ногами и наконец-то зажить жизнью Примадонны, Небожительницы, Актрисы… Поначалу это было противно! Ну, что греха таить, гадко было. Но вскоре у нее появились домработница, личный парикмахер, портниха, ей привозили туалеты из-за границы, дарили украшения, персональный водитель ее поклонника в определенные дни доставлял пакеты с продуктами, которые никак невозможно было представить на прилавках скудных советских магазинов. Вскоре Аркадия поняла, что за место под солнцем нужно в буквальном смысле слова биться. Ушедший аскетизм до неузнаваемости изменил морально-этическую составляющую партийной среды, сместив баталии за власть в уродливое, безобразное поле анонимных подковерных игр. Доносы и ранее не считались низким делом, но сейчас, в ситуации бесконечных номенклатурных поединков, они расцвели пышным цветом. Желающих попасть в круги власть имущих было значительно больше, чем достойных постов в партийной элите. Не стал исключением и любовник Аркадии. Анонимная кляуза настигла Василия Ивановича, как это водится, внезапно: дескать, попрал он социалистические семейные ценности, позабыл про супругу, развлекается с актрисулькой из местного драматического театра. И партийная совесть товарища N не позволяет ему спокойно смотреть, как гибнет его товарищ, которому просто необходимо вернуться в семью, в работу, в партийную колею… Аркадия очень хорошо помнила звонки, раздававшиеся в любое время суток в уютном гнездышке, которое свил ее любовник, и истеричный женский голос, вопивший в трубку: «Змея подколодная! Сука!» Помнила, но не любила вспоминать и свой визит в партийную организацию, куда она пришла в элегантном костюме, застегнутая на все пуговицы, закрытая наглухо кружевными перчатками, шляпкой-таблеткой с вуалью, окутывавшей большую часть лица. Аркадия не забыла, как ее журили, как ребенка, принесшего домой двойку. Но это воспоминание, которое она перезаписывала с помощью своей памяти, уже не вызывало чувства тошноты и гадливости… Может быть, еще и потому, что после Василия Ивановича был Петр Дмитриевич, а потом… Кто же был героем ее следующего романа? Она уже и не помнила… Ведь все атрибуты ее принадлежности к власти оставались прежними и даже прирастали со временем. А как иначе? Ведь она ─
