Коваленко ругался, кричал, что привлечет меня за оскорбление и наконец, в запале, дал мне пощечину. Это он так выразил убогость своей души и ума, ну и бог с ним! Меня отвели в камеру. А часа через полтора, примерно, приходят, говорят, выходи с вещами. … Так я вернулся на белый свет. А Никанорова я не видел. Но, во всяком случае, я ему очень благодарен, наверняка это благородный и честный человек. Но все же, как сложится судьба у остальных задержанных?

Таня никак не могла понять, что же произошло. Она говорила Антону:

– Как же так, мы одно из самых гуманных и справедливых государств в мире, строящее новое, отличное от других, более справедливое общество, где по идее должны развиваться все таланты человеческие, где должен быть открыт доступ науке, искусству, и вдруг, такое! С дубинами на кого – на творческих людей! Нет, Антон, это у меня в голове не укладывается! Это возмущает до глубины души! Расскажи мне кто-нибудь – никогда бы не поверила, если бы сама не увидела. Или я что-то по молодости не понимаю.

Антон, поставив стакан в серебряном подстаканнике, вздохнув глубоко, сказал:

– Друзья мои, Таня задала закономерный вопрос, который мы уже давно задаем сами себе. Да, Танюша, ты еще немного видела и не все понимаешь. Ты только начинаешь прозревать.

– Все, что произошло – вполне закономерно, что уж тут говорить. В нашем тоталитарном государстве с таким авторитарным методом руководства, извините меня все за такие заумные слова, можно и не такое увидеть, – сказала Ирина.

Она встала, чтобы подлить еще чаю.

– Как же так? Ведь создавалось государство гуманное, свободное. Какие идеи великие были, какие цели!

– Идеи то действительно были великие, – сказал Антон, осторожно беря щипцами кусочек сахара. – Социалистическая идея вечна, это идея справедливости. Но мы говорим о воплощении этой идеи.

– Да, все, что произошло, это следствие той системы, которая у нас сложилась, – тихо сказал Володя. – Если у власти – малообразованные личности, пробравшиеся туда по головам, то, как они могут разбираться в искусстве?

– Ты знаешь, там ведь есть люди, закончившие по два вуза, – заметил Антон. – Но образование еще не значит духовность!

– Так консультировались бы со специалистами, прежде чем устраивать разгром, – горячо сказала Таня.

– А многие специалисты сами же им и прислуживают – ответил Антон. – Выгодно и удобно, чтобы писали, рисовали и пели только о том, что разрешено. Безобразно просто и неопасно! Некоторых выслужившихся деятелей искусства награждают, дают им титулы, они признаны официально. А остальные – сидите тихо, как мыши и не пищите. Творите, но только то, что сверху спустили. Иначе вас же по шапке и ударят. Работайте тихо на заводах и в колхозах, получайте свои трудовые. На хлеб, на водку хватит вполне, это главное. Живите в серости! Конечно, не все выдерживают, уезжают из страны. Но на Западе пробиться может не каждый. Вот так!

– Обидно и горько, – сказала Таня.

– Обидно…

– Ребята, давайте о чем-нибудь повеселее, – сказала Ирина, собирая чашки, блюдца. – Танюша, давай быстренько приберем, а потом Володя нам споет, а мы подхватим. Да, Володя?

Володя задумчиво кивнул. Вскоре он так задумчиво перебирал струны, настраивая ее. Потом резко ударил по струнам, и как колокольный звон тишину резко всколыхнула песня «Я не люблю» Высоцкого. Все слушали ее затаив дыхание – так много боли вкладывал Володя в исполнение. Оживившись, Володя исполнил «Поля влюбленных», «Кто виноват».

Звонок в прихожей заставил Володю затихнуть. Он вопросительно посмотрел на Антона. Тот пожал плечами:

– Я никого не жду.

– Может, кто из наших, – предположила Ирина. Она пошла открывать.

В прихожую вошли какие-то люди. Сквозь дверь в комнату долетали голоса.

Таня заметила, как нахмурился Антон. Его тревога передалась и Тане.

– Я спрашиваю о Терехове. Он ведь дома?

– Дома.

– Где он?

– Проходите, он в комнате.

На пороге стояло двое мужчин. Их одежду покрывал легкий снег, сбегавший с ботинок на пол в черные лужицы.

– Добрый вечер. Извините, что помешали вашему отдыху. Кто из вас Терехов Антон Иванович?

– Это я – ответил Антон, чуть привстав.

– Мы из милиции, – незнакомец показал удостоверение. – А вот ордер на ваш арест. Собирайтесь. Документы на стол.

Он показывал Антону лист бумаги. Тот, вздрогнув, взял его и, не веря, механически пробежал его глазами.

– Простите, но в чем моя вина?

– Вашу виновность докажет суд. Не беспокойтесь, во всем разберемся. Вы лучше соберите необходимые вещи и поторопитесь, пожалуйста. И еще – уберите собаку.

– Да что же это такое? – изумленно спросил Володя. – Так просто, ни за что брать под стражу человека!

– Мы ни за что людей не арестовываем. Только если есть веская причина. Следовательно, она есть, – ответил второй пришедший, цепким взглядом охватывая комнату, разминая пальцы в черных перчатках.

Таня встала с окаменелым сердцем. Царь рычал глухо, пока Антон собирал в сумку вещи. Испуганная Ирина метнулась на кухню, механически собирая какие-то пряники, оставшееся печенье, конфеты, нарезала ветчины, сделала бутерброды.

– А вас товарищи, мы не задерживаем. Вам лучше всего сейчас же покинуть квартиру, – сказал главный, быстро перебирая в шкафу какие-то рулоны бумаги, газеты, пока его напарник осматривал картины.

Таня ватными ногами, все еще не верившая в происходящее, поплелась в прихожую. Антон одевался медленно и спокойно, не обращая ни на кого внимания.

– Вот и все, – сказал он у порога друзьям и улыбнулся. – Володя, возьми Царя к себе, он тебе верит. Пока, дружище мой.

Он потрепал загривок пса, тот, как бы предчувствуя разлуку, заскулил.

Антон обнял Володю и Иру.

– Я надеюсь, что это ненадолго. Все выяснится.

– Ох, не с добра все это, – сказала Ирина.

– Ты, Антоша, держись, не унывай. А мы поможем, – пытался подбодрить друга Володя.

Таня подошла к Антону, их глаза встретились.

– Антон, как же это так? – только и спросила она.

– А вот так. То, о чем мы говорили. Не отчаивайся, не унывай, не закапывай себя заживо. Я думаю, слишком страшного ничего не будет. Береги себя. Ты очень хороший человек, а это главное. И как хорошо, что мы вовремя встретились.

– И как недолго это встреча продолжалась, – сказала Таня, а он поцеловал ее крепко.

У Тани покатились слезы из глаз.

В коридоре стоял милиционер. Вместе сошли вниз. Снег почти перестал, лишь одиночные блестящие при свете фонарей снежинки падали на лицо.

Милицейский «Рафик» взревел, затем, легко тронулся, увозя Антона в неизвестность.

Царь рвался, повизгивая, Володя ласково успокаивал его.

Ирина, окинув взглядом спутников, сказала:

– Да не переживайте вы так. Помучают и отпустят.

– Если бы так, – ответил Володя, – кто туда попадает, так просто не возвращается.

– Нам нужно завтра узнать о нем, – сказала Таня, вытирая лицо.

– Не переживая Танюша, все узнаем. Может твой знакомый вновь поможет.

Таня и сама думала о Никанорове. Она вздохнула облегченно.

Дома она никак не могла уснуть. Она чувствовала какой-то огромный поворот в своей жизни. Фонарь за окном мигал тревожно и сердито, страдая от разыгравшегося ветра, несущего мокрый снег.

Это была волшебная ночь. За окном ровно падали кристаллики снега. Улица медленно разгоралась ослепительно белым цветом, озаряя темные комнаты. Вечная мелодия любви переполняла душу чувством радости, делала отношения тонкими, легкими, бережными, почти воздушными. Любовь парила в воздухе комнаты, который, напитанный паром мощных батарей, был густым, тугим, оживлявшийся лишь прохладой начавшейся зимы, которая просачивалась через отворенное окно. Запах снега, удивительно свежий и чистый, дополнял аромат комнаты, колебал шторы. Предметы окутывались бело-лиловым светом и казались загадочными, как сфинксы.