Мне просто хотелось побыть одной. Не станешь же при служанке, какой бы доброй она ни казалась (а я еще и не знала, вдруг на самом деле она презлющая?), давать себе волю! Мадита, конечно, могла вернуться в любой момент, но и этой малости иногда довольно…

Помню, я жалела о сгинувших собаках – отец обещал подарить мне собственную, когда ощенится его лучшая сука, о лошадях, особенно своей мохнатой кобылке… А о людях думать почему-то не получалось, будто в голове построили каменную стену и за этой стеной все – родители, домочадцы, слуги – были живы, просто я не могла их увидеть. И Ривон, может быть, вовсе не умер от раны: отлежится немного и придет меня проведать, и скажет, что пора ехать домой. Он посадит меня позади и велит покрепче держаться за его пояс, и скоро мы поднимемся на перевал, и я спрыгну наземь, не дожидаясь, пока меня снимут с конской спины, и побегу к родителям. Мама ласково обнимет меня и станет расспрашивать, что интересного я видела в княжеском замке, а отец разгладит усы, усмехнется и скажет, мол, эка невидаль – князь! Поди лучше на псарню, вот там диво так диво – собака ощенилась, выбирай любого кутенка, я обещал, да не вздумай пускать его на кровать!..

Но в то же время я понимала: этого уже никогда не будет. Все они останутся за стеной, в Запределье, и я увижу их только тогда, когда наступит мой черед миновать последний перевал.

Когда Мадита вернулась, я уже справилась с собой и с благодарностью приняла большую, очень красивую куклу с тонко расписанным фарфоровым лицом и настоящими волосами, в пышном платье, а еще целый сундучок с нарядами для нее. Кукла казалась совсем новой, не похоже было, что до меня ее брала в руки другая девочка. Может, кто-то привез ее в подарок княжне? Но у князя есть только сын, а заранее, не зная, мальчик родится или девочка, такие вещи не дарят, примета дурная… Однако князь вдовеет, так, может, он лишился супруги вместе с дочерью? Бывает такое, что мать умирает, а ребенок остается жив. Вдруг княжне успели наречь имя и поднести дары, но и ее не стало?

А может быть, я просто слишком люблю выдумывать небывальщину, как говорила кормилица, и кукла была куплена по случаю – мало ли, пригодится порадовать чью-нибудь дочь. Вот и пригодилась…

– Нравится, госпожа? – спросила Мадита, увидев, как я разглядываю игрушку.

– Да, она очень красивая, – честно ответила я. – Никогда таких не видела!

– Ну так заморская диковина, – улыбнулась она и осторожно потрогала кружева на куклином платье кончиком пальца. – Ишь ты, до чего работа тонкая, умеют же люди! Как живая… Нарочно для вас куплена, госпожа. Его светлость денег на обновки и подарки не пожалел! Это вы еще не все видали, потом поглядите: там и другие игрушки, и книжки с картинками, и для рукоделья всякое-разное…

Я снова прикусила язык, чтобы не спросить: сколько же времени прошло с того дня, как я оказалась в замке, раз мне успели пошить эти самые обновки и накупить всякого-разного, как говорит Мадита? Ведь не заранее же мне готовили такой прием!

– Идемте, госпожа, – позвала служанка. – Успеете еще наиграться, а пока я вам покажу, что тут где. И куда ходить не нужно, чтоб не заругали и вас, и меня за то, что не уследила…

Я кивнула и усадила куклу на кровать. Она казалась почти живой, и в нарисованных глазах мне почудилась обреченность. Кукла будто глядела на комнату и думала о том, что здесь ей придется провести еще много-много лет. А потом ее забросят, когда надоест, оставят пылиться на полке, а может, передарят кому-нибудь… А то и вовсе сломают и выбросят за ненадобностью.

Но, может быть, это были мои собственные мысли.

Время шло. Я уже пообвыклась в замке, хотя к чему там было привыкать? Ходить куда-то, кроме отведенных мне покоев, не то чтобы настрого запрещалось, но… Всякий раз, стоило улизнуть от Мадиты и отправиться побродить по бесконечным закоулкам, меня замечал кто-нибудь из слуг и приводил обратно. Иногда казалось, будто с меня глаз не сводят, но как это могло быть? Я не замечала соглядатаев, а ведь невидимками они не были!

Впрочем, думать об этих странностях оказалось некогда: князь в самом деле пригласил для меня учителей, так что редко выдавалась свободная минута. Убедившись, что я умею читать, писать (пускай почерк мой оставляет желать много лучшего) и считать до тысячи и даже больше, наставники взялись за меня всерьез.

Не могу сказать, что учеба давалась тяжело, но все же иногда я готова была вышвырнуть книги в окошко, а следом выпрыгнуть сама, просто ради того, чтобы побыть на воле! Да что там, хотя бы сбегать на кухню и разузнать, что сегодня готовят на обед, на конюшню – полюбоваться княжескими скакунами и угостить их солеными сухариками или яблоком, на псарню – посмотреть, так ли хороши здешние волкодавы, как о них толкуют, или наши были лучше? Да хоть на скотный двор – маленькие поросята такие забавные, а ягнята – те просто прелесть!

Но куда там… Нельзя, не положено, благородной девице не пристало ступать иначе как по разостланным коврам или надраенному до блеска полу, и не приведи Создатель замарать руки!

Я долго не могла взять в толк, что такого случится с моими руками, если я поглажу собаку или барашка? Запачкаются? Так всегда помыть можно…

Как по мне, от вышивания они страдали куда сильнее – я вечно до крови колола себе пальцы непривычно тонкими иглами! Матушка моя, по правде говоря, вышивание терпеть не могла, зато умела прясть и ткать: старый-престарый, еще прабабушкин ткацкий станок она привезла с собой, когда вышла замуж за моего отца.

Я, помню, могла подолгу сидеть и наблюдать, как кружится веретено или снует челнок в ее пальцах, а потом и сама понемногу выучилась этому ремеслу. Конечно, у меня не получалась такая тонкая и ровная нить, как у нее, да и соткать я могла разве что дерюжку, но матушка говорила, что в моем возрасте у нее и этак не получалось, всему свое время. И кружева она тоже умела плести, жаль, меня не успела как следует выучить, я знала только самые простые узоры. Ну а шить в нашем замке любая худо-бедно умела, и я тоже сидела со всеми женщинами: дел всегда хватало. По малолетству мне доверяли разве что края подрубать, но с ходу ведь шелковый ковер не выткать! Так и проходили долгие зимние вечера: кто шил, кто вязал, кто прял, а еще непременно рассказывали длинные истории… Я тоже рассказывала, потому что, хоть еще ничего толком не видала в жизни, у меня получались складные и затейливые «враки», как называла мои выдумки кормилица.

Тут было похожее обыкновение: дамы вышивали, а кто-нибудь читал вслух. Об этом мне сказала Мадита, когда я пожаловалась на обучавшую меня мастерицу. (Та, услышав о кружеве, только поджала губы и велела выбирать шелка для вышивки, а еще распустить вчерашнюю работу и сделать заново – дескать, ни одного стежка ровного нет, все вкривь да вкось!) Мол, если я буду стараться, то и меня допустят в дамский круг, а то я пока вроде котенка: вместо того чтобы вышивать, с клубком играю да нитки путаю, какие уж там кружева…

Мне же почему-то казалось, что, даже если я превзойду мастерством свою суровую наставницу, мне все равно не разрешат вышивать со всеми вместе. Странное дело: обо мне не могли не слышать, но никто даже не попытался меня увидеть! Случись такое у нас, привези раненый всадник дочь не последнего человека в округе, от желающих помочь и утешить отбоя бы не было! Конечно, от такой заботы тоже скоро взвыть захочется, но чтобы ни одна сердобольная или попросту любопытная дама не попробовала со мной повидаться и расспросить… Не верилось мне в подобное, вот только объяснить эту странность я никак не могла.

Мадита, когда я напрямик спросила ее, почему мне дозволено видеться только с наставниками да слугами, удивленно округлила глаза и сказала, что так распорядился его светлость по совету лекаря. Дескать, я и без того пережила страшный удар, лишившись и родителей, и дома, а если меня начнут расспрашивать, то я могу опять заболеть от расстройства…