Должно быть, бедолага нашел среброликих, а они пригласили незнакомца в свой круг и затанцевали насмерть, как это у них водится. Возможно, даже не карая его за дерзость – просто приняли за своего и позвали разделить с ними веселье, а отказываться у них не принято… Так и умер юноша, не в силах остановиться и вырваться из их хоровода, и даже если он просил о пощаде, его вряд ли услышали, а и услышали – сочли это отличной шуткой!

Хорошо, что Райгор об этом не знает, подумала я. С него бы сталось вызвать среброликого на состязание, есть ведь слова, перед которыми они не могут устоять: говорю же, у них не принято отказываться от приглашения.

В легендах говорится: тот, кто сумеет переплясать среброликого, в награду получит исполнение заветного желания, будь то несметные богатства или чья-то любовь, непревзойденный ум, талант или власть… Неужто бы Райгор устоял перед таким соблазном?

Конечно, победителю ухо надо держать востро, потому что все это если и сбудется, то с подвохом. А уж если проиграешь… в лучшем случае простишься с жизнью, как тот влюбленный юноша.

Но что толку об этом думать, если тягаться со среброликими в танце способны лишь горномогучие? Да и то еще бабка надвое сказала: к нам-то на праздники такие гости приходили своей волей и плясали тоже безо всякого вызова, лишь удовольствия ради! А вот один на один, да до победы… Не знаю даже, случалось ли такое.

А может, тут же пришло мне в голову, это сбило бы с Райгора спесь. Правда, с жизнью вместе, но тут уж выбирать не приходится.

Маска леденила мне пальцы, и я подумала: я ведь не собираюсь выдавать себя за среброликую, а лишь хочу взглянуть, на кого похожа с такой личиной!

Холодный металл вновь коснулся моей кожи, я увидела переливы красок и с замиранием сердца взглянула в темное зеркало, чтобы увидеть…

Себя. Точно такую же, как обычно, с испуганным взглядом и опять растрепавшимися волосами, падающими на лицо.

Я дотронулась до щеки – отражение повторило мой жест, а я почувствовала, как ноготь впивается в кожу, но в то же время ощутила под пальцами и холодный металл. Как же так? Может, дело в зеркале? Но нет, отражения в маленьком карманном зеркальце, в тазу с водой, в мелких стеклышках оконного переплета тоже показывали меня!

«Выходит, эти маски предназначены для окружающих, – подумала я. – Иначе они вообще не смогут понять, как среброликие выглядят! Недаром на них всегда одеяния до пят и перчатки на руках… Может, у них вовсе нет постоянной формы? Потому Райгор и говорил, мол, оборотень рассыпался снежной пылью, только одежда осталась… И эта среброликая не погибла, а просто сбросила оболочку и улетучилась вместе с пургой!»

Во всяком случае, мне очень хотелось в это верить. Вдруг те снежные вихри, что бродят на дальних плато и на ледниках, – это и есть среброликие, вышедшие прогуляться без своих масок?

«Друг друга, значит, они видят совсем иначе, – сообразила я наконец. – И тот влюбленный юноша с фальшивой маской не мог их обмануть, он светился бы для них как факел в темной ночи! Выходит, они просто решили позабавиться с ним, сам ведь явился на верную погибель…»

А маска, должно быть, отражает то, что внутри, то, что способны воспринять окружающие: эти вот узоры, намек на черты лица, кое-какие чувства… Может, на самом деле среброликие вовсе их не испытывают или испытывают совсем иначе, нежели люди, но хорошо умеют притворяться?

А я… Сейчас под этой маской мое лицо, вот она его и показывает. У среброликих лиц нет, только снежная пыль, отсюда и гладкий металл… или даже лед, только очень-очень прочный, непрозрачный и не способный растаять даже в раскаленном горне: говорили, в глубоких пещерах попадается такой, намерзший в незапамятные времена, еще до того, как появился первый человек. Мало кто его видел, потому что отколоть хоть кусочек – непосильная задача даже для горномогучего, остается только ждать такой лавины, чтобы горы содрогнулись, и тогда, может быть, удастся найти осколок.

Райгор ведь не сказал, что именно увидел, сообразила вдруг я. Просто серебряную маску? Или сквозь нее медленно проступили мои черты? И если так, о чем он подумал?

А еще… еще он говорил, что снежные оборотни способны притвориться кем угодно, принять любой облик. Так ли это? Например, если я представлю, что глаза у меня не темные, а голубые, как у княжны Айны, что станется с отражением?

Я смотрела, будто завороженная, как глаза мои меняют цвет, медленно, но верно. А если я еще представлю брови тонкой дугой, пухлые яркие губы, лицо не строгим овалом, а сердечком, то…

Позади скрипнула дверь, и раздалось ойканье. Я сдернула маску, спрятала в складках юбки и обернулась. К счастью, это была всего лишь Мадита, и она смотрела на меня как-то странно.

– Что это с тобой? – спросила я. – Твой друг обидел?

– Да что вы, госпожа, – покачала она головой. – Просто вошла – и показалось, будто перед зеркалом не вы, а княжна Айна сидит! Ну, в отражении немножко видно… Если б не волосы, я б и не признала!

– Наверно, померещилось, – ответила я, – темновато здесь.

– Я сейчас еще свечи зажгу, госпожа, – засуетилась Мадита, но я подняла руку:

– Оставь, уже спать пора. Лучше подай мне умыться. Да не молчи, рассказывай, что интересного творится в замке? Райгор вот меня зачем-то спрашивал, что стряслось с тремя девицами из свиты княжны, а я ни сном ни духом, не знаю даже, о ком речь… Ты ничего не слыхала?

– Ох… вроде бы захворали какие-то из них, а которые, я тоже не знаю, госпожа, – подумав, ответила она.

– Да? И чем же они больны?

– Не знаю, госпожа, слышала только, будто бы лихорадит их, знобит все время, никак не отогреться. А еще, – тут Мадита отвела взгляд, – сказывают, это вы их сглазили, а то и вовсе прокляли!

– Ну надо же такого напридумывать, – вздохнула я. – Уж если кого мне и надо проклинать, так не их, а…

– Тихо, госпожа! – прошипела она вдруг и заозиралась. – Не надо о таком вслух!

– Я знаю, что за мной следят, Мадита. Не только ты, уж конечно. А было б желание от меня избавиться, повод найдется.

– Пока старый князь жив, никто вас и пальцем не тронет, – едва слышно прошептала она. – Да вот только…

– Я помню, – сказала я и снова взглянула на свое отражение, зыбкое и призрачное в тусклом свете. – Он при смерти.

За мною прислали несколько дней спустя, когда я уже переодевалась ко сну, а звали в покои князя… Трудно было не догадаться зачем.

Первым, кого я увидела, войдя в опочивальню Даккора, был его сын. Меня он, казалось, вовсе не заметил, ну да он редко обращал на меня внимание, и хвала всему сущему!

– Альена… – раздался едва слышный голос с кровати, и я с трудом узнала его. – Подойди…

Приблизившись, я едва сдержала изумление: этот высохший, совершенно седой старик никак не мог быть князем Даккором, немолодым, но вполне еще крепким человеком!

Казалось, я не так давно видела его, но насколько же он изменился! Только глаза по-прежнему были глазами того, прежнего князя – темные, с проницательным и цепким взглядом, умные…

Видно, слухи о тяжелой болезни были правдой: только от нее сильный мужчина может превратиться в старика за такой краткий срок!

«Или благодаря злому колдовству, – шепнул мне внутренний голос. – Лишь бы не сказали, что твоему!»

– Альена… – еле слышно прошелестел князь. – Вряд ли я переживу эту ночь, поэтому… решил попрощаться… с тобой…

Я опустилась на колени рядом с кроватью, склонила голову, почувствовала, как дрожащая старческая рука коснулась моей щеки. Пальцы князя были холоднее льда.

Я помнила, как умирал мой старый дед: на руках у своего сына, моего отца, и невестки, держа меня на коленях (шел мне шестой год), в окружении друзей и дальней родни. Горномогучие складывали костер, среброликие с чутконосыми и легколапыми завели прощальную песню, легкую, звонкую и печальную, как осенний ветер, чистую и холодную, как первый снег, полную надежды, как любая погребальная песнь…