– А профсоюзную газету на заводе читают? – поинтересовался я.
– Здесь два профсоюза и две газеты, – снова расплылся в улыбке Мальчик-Нос и задорно подмигнул мне (мол, ну ты понимаешь). – У независимого профсоюза своя газета, у заводского профсоюза – другая, зависимая. Вы про какую спрашиваете?
– Про независимую.
– Вот смотрите, я вам попытаюсь на примере показать. – Мужчина немного придвинулся, брюки натянулись на коленях, обнажив тощие белые лодыжки, сквозь кожу которых просвечивали вены и сетки кровеносных сосудов. Я подумал, что ошибся в возрасте, – мужчина был, несомненно, старше сорока: сорок пять, быть может, и все пятьдесят. Молодили его, безусловно, глаза – яркие, большие, распахнутые, как у ребенка. Он продолжал: – В независимой газете завтра напишут, что юридический отдел сегодня саботировал работу. Что по причине отсутствия начальника отдела персонал забаррикадировался в комнате и застопорил поток обращений. А в правильной газете напишут, что начальник юридического отдела сегодня где-нибудь чем-нибудь награждался или где-нибудь выступал, докладывая об успехах в отрасли и трам-пам-пам. Вы бы какую газету стали читать?
– Не только читать, я и написать уже кое-что имею, – с раздражением проговорил я. – В независимую газету, само собой!
– Ну вот, вы же сами все понимаете, – вздохнул человек и устало прикрыл глаза.
Думая, что разговор окончен, я лениво гонял по экрану телефона новостную ленту, когда мужчина вдруг очнулся и проговорил тихо, отчетливо, уже без всякой улыбки.
– С людьми как с дурачками. Каждый день аварии, инциденты, ремонты, простои, системы летят, травматизм, качества никакого, зарплаты снижаются, а руководство только и ищет, за что бы работников премии лишить. Но у нас все хорошо, прекрасная маркиза! Только победные реляции. В руководстве одни трутни, нувориши или просто идиоты, а слова сказать нельзя. Ты им слово, они тебе: «за забор!» или «на удобрения пойдешь!».
– На удобрения пойдешь? – От удивления я даже переспросил, хотя все прекрасно расслышал.
– Ну да. – Мальчик-Нос поморщился, как от неприятного воспоминания. – У нас самый вредный цех – это цех фасовки удобрений. Другие цеха еще худо-бедно перебиваются, а в фасовке – модернизации никакой, все вручную, всем дышим. Вот начальство и стращает: «на удобрения пойдешь». Каторга такая, наш рудник. Совсем не то, что у них, на Рублевке.
Мне стало грустно и стыдно. Что я мог ответить? Как я и предчувствовал с самого начала, работникам на заводе жилось несладко. Наверное, их единственным защитником и был этот организованный силами таких же работяг профсоюз, против которого один мой знакомый эксперт собирался обратить научную мощь всей современной лингвистики. Я собирался еще расспросить о независимом профсоюзе, но в этот момент в коридоре возникло оживление. Сначала с лестницы раздались какие-то звуки, как будто заработала газонокосилка или в микроволновке начал лопаться попкорн, что-то жахнуло, кто-то как будто упал с жалобным стоном, после чего лестницу и коридор заполнил чей-то грозный начальственный крик:
– Кто пустил?! Кто разрешил?! Я не давал распоряжения?
Самого владельца строгого баритона мы еще не видели, но его руководящая воля уже ярким заревом поднималась надо всем учреждением, проникая в каждый его уголок.
Наконец в лестничном проходе появился высокий статный человек в великолепно скроенном костюме и изящных замшевых туфлях. Лицо его было хмурым. Я сразу понял, что это и есть Селиверстов – главный по юридическим делам завода. Грозный образ начальника дополняла накинутая на плечи ядовитого цвета куртка, которую он даже не удосужился запахнуть, о ботинках же на платформе или противогазе не стоило и заикаться. Видимо, в отличие от руководителя IT-отдела, юрист знал, как обойти распоряжение начальника промышленной безопасности, и не заморачивался.
Сумасшедше вращая глазами, Селиверстов в сопровождении двух охранников двигался в нашу с Мальчиком-Носом сторону. Охранники смотрели недобро, но, не чувствуя за собой вины, я лишь оглядывался по сторонам, в поисках того, из-за чего или кого мог бы случиться весь этот сыр-бор. В следующее мгновение я боковым зрением заметил, что кресло, в котором только что сидел мой случайный собеседник, теперь пустое. Обернувшись, я обнаружил Мальчика-Носа позади себя; с видом обезумевшего пулеметчика он начал нервно палить в Селиверстова, охранников, а заодно и в меня из объектива небольшого фотоаппарата, который, видимо, был спрятан в кармане его огромных джинсов. Фотографируя, мужчина быстро отступал к противоположной лестнице, на которой висел зеленый значок запасного выхода.
– Держи, – вдруг скомандовал Селиверстов.
Не успел я произнести и звука, как рука одного из охранников крепким захватом легла мне на шею, а уже в следующее мгновение обе мои руки были заведены за голову, как при задержании особо опасного преступника в кино. Еще через пару секунд перед глазами пронеслась взлетная полоса коридора, лестница, и я обнаружил себя сидящим в рыхлом, исхоженном сотнями ног, снегу напротив здания заводоуправления. Все произошло так стремительно, будто пересеклись параллельные миры: чья-то компьютерная игра с моей обыкновенной жизнью. Сидя в сугробе, я все еще надеялся, что матрица вот-вот во всем разберется и параллельные вновь разбегутся, я окажусь в тепле, в кресле и в своей куртке, которая так и осталась лежать на подлокотнике кресла, а компьютерный персонаж займет место на холодном снегу. Ничего не менялось, только от холода отчаянно заломило поясницу. Через секунду дверь снова открылась, появилось искаженное ненавистью лицо охранника, и в меня полетела моя куртка. А еще через пару секунд в метре от меня приземлился Мальчик-Нос, такой же, как и я, расхристанный, но, кажется, целый…
Я еще ковырялся с курткой, тщетно пытаясь попасть заледеневшей рукой в рукав, когда мой собрат по несчастью неожиданно быстро для своего возраста вскочил на ноги.
– Вы в порядке? – поинтересовался он, протягивая руку, чтобы помочь мне подняться, а затем представился: – Алексей Жильцов.
– Александр Берсеньев, – машинально пробормотал я. – Зачем вы фотографировали их? Что это вообще было?
Дверь здания из стекла и бетона снова дрогнула, и в щелку высунулась коротко стриженная голова со свиными складками на шее, увидев нас, стриженый выкатил на крыльцо все остальные части своего массивного туловища. Это был тот самый охранник, который вынес меня из приемной. Я было решил, что в юротделе наконец-то во всем разобрались и вышли извиниться, но вместо извинений охранник вдруг нагнулся, набрал полные пригоршни мокрого снега, слепил снежок и метко запустил его прямо в меня. Увернуться я даже не пытался. Я так обалдел, что принял и этот удар судьбы, угодивший мне в шею.
– Убирайтесь, нечего тут рассиживаться, – проорал охранник и скрылся за дверью.
– Ох, надо было предупредить, простите. Но я никак… никак не ожидал… Подумать не мог… – распинался Мальчик-Нос, хлопая себя по тощим бедрам.
Он застыл передо мною в виноватой позе, немного согнувшись, напоминая старого дворового пса. Его кожа на морозе стала еще бледнее, веки с голубыми и серыми прожилками казались тонкими-тонкими, пергаментными. Никогда еще я не видел такого странного напряженного и жалкого одновременно лица. Мужчина был либо болен, либо не спал несколько ночей.
– Чего вы не могли подумать? – переспросил я. Жильцов говорил охотно, но мысль свою всякий раз не заканчивал, и я никак не мог разобраться, что к чему.
– Не думал, что они решат, что вы со мной.
– С вами?
– Я журналист газеты «Рабочая сила», – проговорил Алексей Жильцов. И добавил после некоторого промедления: – И… главный редактор.
Я обалдел: это ж надо так нарваться! Вот уж действительно «повезло»!
– Так вы и есть та самая профсоюзная кость в горле заводоуправления?
Мужчина усмехнулся и кивнул. Он все так же стоял в одном свитере, заметно мерз, но не двигался с места.
