коротко

— Ста-а-айлз...

Стюарт заваливается на кровать к брату, жмется ближе. Он пахнет терпкой виной и отчетливо-горькой тревогой. Тянет руку к лицу, но, спохватившись, отдергивает, наткнувшись на вперенный в потолок стеклянный и неподвижный взгляд.

— Стайлз, ну, чего ты?

— Съебись...

Воняешь... воняешь, пропитан насквозь. Карамельными духами Лидии Мартин, ее помадой, ее лосьоном для кожи, ее любимым мартини, ее... Слишком много сладости, братик.

Так, сука, что нутро — просто в узел, который никак не получается выблевать в унитаз, чтобы полегчало хоть на йоту.

— Я не дождался тебя после занятий, прости, просто мы с Лидией...

Теперь всегда и всюду вот это — “Мы с Лидией”. А когда-то сначала был Стайлз, а потом уже — все остальные.

— Я же... я любил ее с третьего класса, ты помнишь? Ты так радовался за меня, когда получилось. А сейчас ведешь себя, как ребенок.

Иди нахуй, Стюарт, просто отъебись уже от меня.

— Счастлив за вас, ну, просто безмерно...

От яда в собственном голосе хочется сдохнуть. Потому что, ну, это же Стю... мелкий, любимый, родной. Один такой во всем этом ебаном мире.

“И разве ты, Стайлз, не должен улыбаться, если он счастлив? Сожрать собственную печень, желчью захлебнуться, но не делать больно ему, мать твою. Не делать больно любимому брату. л ю б и м о м у “.

— Хэй, ну, ты чего совсем скис? Переживаешь, что Дерек уехал? Так он только за Корой и сразу назад. Мне Лора вчера рассказала. Ты бы признался ему уже наконец. Он же Хейл, до них целую вечность доходит.

Тянет руку просяще как-то, со страхом. Готовый и к отповеди, и даже к удару. А у самого глаза такие, как в детстве. Когда клянчил любимого медвежонка, последнюю конфету. И нет, Стайлз никогда не мог ему отказать. С тех пор, как им исполнилось по году.

Младшему (всего 12 минут, но так много).

Обожаемому.

— Я просто устал, Стю.

Сцепив зубы, щеку изнутри закусить, чтобы болью боль заглушить, перекрыть, обмануть себя же хотя бы на время.

— Обещай, что скажешь ему? Все, что чувствуешь, ладно? Эй, я не хочу, чтобы ты грустил. Ты должен быть самым-самым счастливым... Обещай?

Уже сгребает в охапку, тормошит и щекочет. Носом — вдоль шеи, до мурашек, до ебаной истомы под кожей. Не надо, так близко... не надо, Стюарт...

— Я скажу ему, ладно.

Победный вопль, а потом смешок в ответ на поджатые губы. Дразнит зайцем пугливым и трепетной ланью.

Ты так прав, Стюарт. Ты так чертовски, непоправимо прав.

Потому что я никогда не осмелюсь признаться, что думаю ночами напролет совсем не о нем.

====== 110. Дерек/Джексон ======

Комментарий к 110. Дерек/Джексон https://goo.gl/ie8cTF

Щетина. И эта непривычная ухмылка на небритом лице.

Перешагивает порог и заполняет собой все пространство. Давит, нависает. Пугает. Пугает, блять, до усрачки.

Джексон должен сделать что-нибудь прямо сейчас.

Проломить стену, выбить узкое оконце над шкафчиками и сигануть наружу. Заорать хотя бы. Или позорно, недопустимо вцепиться в скалящуюся рожу когтями.

Не может. Не может позволить себе, показать эту слабость.

Недостойную Джексона Уиттмора.

— Боишься.

Не спрашивает. Кивает удовлетворенно. Улыбка на вечно хмуром лице непривычная, неуместная, лишняя.

Пугающая как пиздец.

Джексон собирает все силы в кулак, чтобы голос не дрожал хотя бы, как у намочившей трусы первокурсницы. Рявкает /по-сути, просто сипит/, заставляя себя разжать сцепленные челюсти:

— Я. Не. Боюсь.

У Хейла куртка пахнет кожей и машинным маслом, каким-то хвойным парфюмом и виски. У Хейла веселье в зеленых глазах, а еще та самая стальная уверенность в своей правоте. В своей силе.

П р е в о с х о д с т в е .

Еще два шага вперед. Так, что влажная после душа спина вминается в холодную стену. Тупик. Некуда бежать и больше ни шагу назад. Только бы если он мог ходить сквозь стены, как те... как та чертовщина.

Не страшно. Не. Страшно.

Крупная капля медленно течет по виску, и чужая рука медленно тянется, чтобы стереть кончиком пальца. Демонстративно.

Джексону тошно.

Джексон хотел бы согнуться и выблевать на пол сегодняшний завтрак, к которому он не притронулся даже. Джексон хотел бы отмотать на пару месяцев назад и никогда. Никогда не просить у Дерека Хейла укус, обещая взамен все, чего тот ни пожелает.

Все. Ебаный дебил. Ты обещал ему ВСЕ.

— О, ты боишься... Ты знаешь, чем пахнет твой страх? Такой кисловато-яблочный... свежий.

Джексон сейчас — просто щенок. Ему бы брякнуться на спину лапами кверху, подставить вожаку беззащитное брюхо. Не сверкать хоть испуганно, но так нагло глазами, не вздергивать подбородок, пряча в кулак дрожащие пальцы.

Не нужен. Он ведь даже не нужен.

Единственная цель — п о д ч и н и т ь .

Заставить признать в нем лидера, вожака.

Стать частью стаи.

Подставить альфе беззащитное горло. Вверить свою жизнь. Себя без остатка.

Н е _ б у д у .

“Придется”.

У альфы рот на вкус как проклятье. Не целует — вгрызается, сминая мягкие губы. Не ласка, не нежность — всего лишь тавро. Знак принадлежности.

“Мой, и плевать, что ты там хочешь”.

Болт на узких джинсах поддаетя раза с четвертого. Глухо рычит, и молнию уже разрывает. Грубые пальцы на коже, сжимают внизу крепко и жарко. И прошибает разрядом, выгибает.

Это инстинкт, говорит себе Джексон, чувствуя, как плоть твердеет в чужой ладони.

Это физиология, упрямо, кусая губы, чтоб не стонать.

Это не значит... ничего не значит, думает он, когда его разворачивают спиною, заставляя прогнуться.

Это ничего не...

и закрывает глаза.

====== 111. Джексон/Айзек ======

Комментарий к 111. Джексон/Айзек https://pp.userapi.com/c639418/v639418952/43330/_1K-yAdF1Tc.jpg

Джексон где-то видел уже такое. Однозначно. Слизывал с губ крем с теми же нотками малины и дыни, забрасывал в рот разноцветные, как радуга, драже с молочным шоколадом внутри. И в горле щекотало от постоянного смеха.

Яркого, выжигающего глаза. Как закат.

И летел, каждый день день летел кувырком в глаза цвета полуденной неги. Прозрачно-голубые и глубокие при этом, как бездна. С колючими кристалликами льда, что таяли моментально всего лишь от касания кончиков пальцев к щеке.

— Я... я тебя помню.

Этот парень... Айзек, он точно знает, что его зовут Айзек. Имя такое же солнечное, как эта улыбка, что сейчас робко, едва-едва изгибает краешек губ. Точно не может насмелиться. Не дается.

Длинными пальцами взбивает золотистую стружку кудрей и выглядит так очаровательно-растерянно, что хочется обхватить руками и повалить на кровать, чтобы дрыгал ногами и визжал, как девчонка, а потом хохотал заливисто и счастливо.

Джексон помнит. Он помнит, что Айзек Лейхи в его руках пахнет счастьем. Он и есть настоящее счастье. Целый мир, который прямо вот здесь, бьется пульсом в запястье.

Кажется, он знал его всю свою жизнь, которая стерлась вдруг всего лишь одним взмахом золотистых ресниц. Рухнула в образовавшийся где-то позади разлом. Джексон знает, что не оглянется и не пожалеет ни разу.

“Я правда помню тебя”.

— Я... эм... — Айзек смешается и покраснеет отчего-то яркой волной, что затопит лицо и спустится по шее, теряясь под распахнутым воротом поло. Красивый. До покалывания в кончиках пальцев, до замирающего стука в груди, до сладкой тяжести в паху и ненормальной, счастливой улыбки. — Мне кажется, вы обознались. Я всего лишь... хотел... узнать, желаете заказать что-то еще?

Пирожные и какао ему приносил явно кто-то другой. Такой нескладный мальчишка, весь в родинках и, кажется, с шилом в непоседливой заднице. Джексон еще подумал, что лицо кажется смутно знакомым, но потом просто забил, потому что... потому что опостылевший лондонский туман остался, наконец, позади, как и навязший на зубах звон Биг-Бена, и тяжелые, медленные воды Темзы, в которые иными ночами хотелось сигануть прямо с моста, вниз головой. Так, чтоб больше не выплыть, а потом не пожалеть об этом ни разу. Где бы оно ни случилось — это “потом”.