Музыка в клубе глушит срывающийся крик в голове, и Стайлз вливает в себя коктейль за коктейлем, не чувствуя вкуса, пока обкусанные губы продолжают шептать, как в бреду: «Ты никогда не любил меня. Ты никогда…меня…никогда…меня».

Цветомузыка яркими иглами пытается выколоть глаза, а на танцполе извиваются потные пьяные тела. У него липкий пот струится вдоль позвоночника, а в висках будто мелкие злобные гномы херачат молоточками. Нет, это не от того, что прямо напротив Айзек и Джексон зажимают Эрику на танцполе, трутся о стройное гладенькое тело, покрывают невесомыми, как касание крыльев бабочки, поцелуями оголенные плечики, а потом…встречаются губами на точеной шейке.

Под потолком яркие вспышки – синие, зеленые, красные, золотые и серебристые. Как фейерверки в новогоднюю ночь. Во рту сухо и мерзко.

Пальцы Джексона на шее Лейхи, скользят к волосам, запутываясь в кудряшках. Эрика исчезает ненужным, пустым приложением, а между телами этих двоих и спичку не просунешь. Кончик языка, ныряющий в приоткрывшийся рот. И стон Джексона, который Стайлз не может слышать, но который вибрирует где-то внутри, и коротко остриженные ногти впиваются в ладони так сильно, почти вспарывают кожу.

«Ревнуешь?»

«Нет, подыхаю»

Воздуха мало, совсем нет, его будто бы выжгла эта тоска, что кислотой вывела где-то под веками это имя. Джексон. Джексон Уиттмор.

Блять, как же так?

Стайлз приходит в себя в туалете, плещет в лицо ледяную воду, потом пихает голову под кран. Обжигающие холодом струи стекают по шее, за шиворот. Сползает по стеночке, стискивая разламывающуюся голову ладонями.

Сейчас, посижу так пару минут, и все пройдет. Все пройдет, обещаю.

Дверь открывается на секунду, и Стилински сжимается от охеренно плохого предчувствия. Вот не хватало только, чтобы сладкая парочка вломилась сюда перепихнуться или отсосать друг у друга в туалетной кабинке. И он уже хватает ртом воздух, пытаясь не задохнуться, но это всего лишь какой-то хмурый парень, что, мазнув мимолетно тяжелым взглядом, проходит мимо.

Теперь так будет всегда? Влюбленный до идиотизма Уиттмор, вжимающий Айзека во все вертикальные поверхности и в собственное охуенное тело? А его, Стайлза, будто и не существовало никогда…

«Брось, Джекс, отношения? Мы неплохо так трахаемся, зачем усложнять?», – тихий стон и сжатые до красных кругов перед глазами веки. Умница, Стайлз, тебя кто вообще за язык твой тянул?

— Эй, ты в порядке? – приглушенный долбящей музыкой хрипловатый голос. Щетина, кожаная куртка, вздернутые в немом вопросе брови.

— Да вот, на куски типа разваливаюсь. А ты кто и откуда…Мигель? – нервный смешок, как признак подкрадывающейся истерики. – Чувак, я буду звать тебя Мигелем, не против? Тебе подходит.

Улыбка, больше смахивающая на гримасу. Так, будто парень привык только хмуриться и рычать.

— Мигель так Мигель. Пошли, найдем тебе выпить, на труп оживший похож.

И протягивает ладонь. Широкую, теплую, твердую.

— А че б и нет, – пожимает плечами Стилински, цепляясь за руку.

====== 77. Джексон/Айзек ======

Комментарий к 77. Джексон/Айзек https://pp.vk.me/c630228/v630228352/383e0/wqyiuufmxF4.jpg

Айзек залипает на губу Уиттмора, по которой тот ведет языком, трахая взглядом новенькую девчонку. Просто он помнит слишком уж хорошо, как эти губы смыкаются на его члене, а язык... Святые волчьи угодники, у Лейхи встает за секунду, но тут Джекс выдыхает с похабным причмокиванием:

— Ее попка, мой член. Сегодня. После матча.

И Айзек не уязвлен, лишь вскидывает брови и подмигивает другу:

— Покажи ей, что капитан нашей команды охуенен не только на поле.

Ну да, разумеется. Тебе ли не знать?

Уиттмор подмигивает в ответ и идет в раздевалку, хлопнув Лейхи по заднице походя. Ничего такого, почему бы и нет? Эти руки и не там побывали на самом деле...

Айзек опускает ресницы, представляя, как струи воды стекают по широкой груди, плоскому животу их капитана. Он помнит, как слизывал их неделю назад. Помнит, как стонал Джексон, зарываясь пальцами во влажные кудри. Такое не забывают.

Поэтому он копается в раздевалке до тех пор, пока все не расходятся. До матча еще несколько часов, и Джексон подмигивает, натягивая боксеры на гладкое тело. Бросает что-то вроде: “Увидимся, копуша”. Айзек не слушает, буквально сбегает в душ, где подставляет лицо хлещущим потокам воды. Слишком горячая, надо похолоднее. В идеале – почти ледяную.

Вечером команда играет как по нотам, игроки понимают капитана и друг друга с полу-вдоха, даже слов им не надо, тренер Финсток, кажется, рыдает от счастья и зачем-то кружит Гринберга в перерывах. Та девчонка (Луиза? Эллисон? Айзек не запомнил) подпрыгивает на трибунах рядом с Лидией и усыпает Уиттмора воздушными поцелуями. У нее ямочки на щеках такие красивые, что хочется пальцем потрогать – правда настоящие?

Джексон лучится самодовольством, а Айзек злится и думает – какого хуя, дружище? Как раз Джексон не нарушил ни одного из их негласных правил, угомонись.

Они выигрывают с разгромным для соперников счетом, радостный смех, улюлюканье, хлопки по плечам, дружеские объятия. Лейхи упускает момент, когда капитан стискивает его сильнее положенного, и ощутимый стояк упирается прямо в бедро, и Джексон шепчет, невесомо трогая ухо губами. Так, что табун мурашек – по спине и рукам:

— Трахнул бы тебя прямо здесь. Сука, Лейхи, так пахнешь, я почти кончаю.

И отпускает так быстро, что Айзек и ответить не успевает. Бежит через поле к новенькой, смачно целует подставленные губы. Лейхи сверлит взглядом тискающуюся парочку полторы секунды. А потом чьи-то узкие ладошки закрывают глаза, и радостный смех над ухом – лучше любой музыки.

— На кого уставился, обормот? Не ревнуй, никто из них не достоин моего мальчика.

— Эрика, детка! – хохочет так громко, что притягивает взгляды (и даже тот, матово-ртутный, но почему-то плевать), а потом убирает руки от глаз и кружит по полю, а со всех сторон доносится ободряющий свист. Джексон смотрит, не отрываясь. И глаза его – как бутылочное стекло. Неподвижные, яркие, прозрачные. И почему-то пальцы, что оглаживают бока лучшей подружки, жжет нестерпимо, будто их в кислоту окунают.

До глубокой ночи они пьют пиво – бутылку за бутылкой, целуются, как безумные, а потом Айзек расстегивает крошечные пуговки на ее блузке губами, почти не вспоминая, что в эту минуту Джексон, быть может, наматывает на пальцы смоляные локоны новой пассии или ее аккуратные ноготки впиваются в его спину, оставляя отметины вдоль позвоночника...

Утром спотыкается на парковке о взъерошенного и какого-то помятого Уиттмора. Что, мать вашу, стало с мистером идеальное совершенство?

— Смотри, блять, куда прешь, – он или бар ночью выпил в одиночку, или опустошил алкогольные запасы отца, или ограбил завод виски – тот, что в соседнем городке.

Айзек морщится, но руку с плеча не убирает.

— Джекс, ты чего? Что-то с этой девчонкой, как ее? Черт, я не помню, но ты их меняешь чаще, кажется, чем рубашки. Толку их имена запоминать, лишняя информация.

Он злится почему-то все сильнее, а у Уиттмора взгляд мутный, плывет куда-то, словно он еще... не протрезвел? И так сел за руль? Охереть. Ухмыляется гаденько, так, как умеет лишь этот мистер “вы-пыль-под-моими-ногами”, а потом ведет пальцем по шее Лейхи – от ямочки под ухом до ключицы. Где-то прижимает сильнее и это лицо – его будто вывернет прямо сейчас, прямо на ботинки Айзека.

— Какие следы, малыш. Горячая штучка? Пометила, будто сучку свою. Слюнями ее провонял, сил нет, блять.

И неожиданно толкает двумя руками. Сильно. Так, что Айзек падает задницей на чей-то капот, больно ударяясь копчиком.

— Ты головой приложился? Или мозг со спермой ночью весь вытек? Ты что, блять, творишь?!

— А ты? – непонятно, но как-то горько-злобно выплевывает Уиттмор и уходит, закинув сумку на плечо.

Лидия и Эллисон (точно, именно Эллисон) пялятся, не скрываясь. У новенькой глаза чуть припухли, и вообще не выглядит она человеком, кувыркавшимся всю ночь до рассвета (то, что Джексон в этом – лучше других, Айзеку рассказывать не надо).