“Я не люблю тебя”, — усталый шепот, который робкий мальчишка не хочет и слышать.

Избегать его невозможно, разговаривать с ним — хуже пытки, потому что Кори (он никак не запомнит фамилию) заглядывает буквально в рот и ловит каждое слово. Может быть, забрать его домой и научить приносить тапочки? Айзека тошнит на самом деле от подобных мыслей. Он же не какой-то там сноб типа Уиттмора, он просто... просто не может.

— Давай я понесу твою сумку, Айзек?

Лейхи глядит на это чудо сверху-вниз. Он мелкий, и до плеча не достает, лупоглазый с чуть оттопыренными ушами. Теребит свой рюкзак за лямку и улыбается так нежно и предано, что становится тошно.

— Кори, я не девчонка, за мной не надо ухаживать. И я в состоянии сам нести свой рюкзак. Послушай, я не думаю, что нам по пути, и не думаю, что это когда-нибудь изменится. Осознай, хорошо?

Мальчишка моргает и, кажется, еще немного, и расплачется прямо здесь, перед всеми. У Айзека болит голова и чешутся пальцы. Плюнуть бы на все, обратиться и побегать по лесу, выпустив волка на волю.

— Айзек, постой, — Кори тянет за рукав свитера, и пальцы его странно переливаются, будто фосфорецируют. И очень сильно пахнет озоном. На самом деле, так легко забыть, что и он — не человек. Химера, хамелеон, перевертыш. Айзек постоянно забывает. Но Айзек всегда был малость рассеянным. — Ты не понимаешь? Он не вернется, я слышал разговор Стайлза и Лидии. Он не вернется уже никогда. Дай мне шанс.

— Не понимаю, о чем ты, да и мне все равно, — Лейхи стряхивает с себя руку и уходит, думая о том, чтобы сказать Лиаму осадить пацаненка. Все же он достался им “в наследство” именно от его беглого дружка.

— Джексон уже не приедет, — эхом разносится по школьным коридорам, а до Лейхи никак не дойдет, при чем здесь он, и почему так липко в груди.

После тренировки (с которой Кори в кои-то веки сбежал раньше других) Айзек долго переодевается, думая о чем-то так напряженно, что в голове остается лишь звенящая тишина, а осколки мыслей будто смывает приливной волной, унесшей все подчистую. Это не так и важно, все, что происходит, сейчас он просто примет душ и отправится домой. Домой, где стены совсем не давят. Домой, где он ни по кому не скучает.

Не было же ничего. А потому и сожалеть не о ком, как не о ком и скучать.

Вода льется сверху, и он закрывает глаза, подставляя лицо прохладным струям, ведет рукой по плечам, по груди, а потом вытряхивает немного геля для душа на ладонь. И сильный запах озона вновь щекочет ноздри. На самом деле, Лейхи не успевает даже подумать о чем-то, он лишь открывает глаза и видит, как на фоне мокрой стены проявляется человеческий силуэт. Как будто мираж в пустыне обретает вдруг плоть.

— Не говори ничего, — шепчет химера, кусая губы, — просто позволь.

И Айзек, он не позволяет, но не мешает и не отталкивает, когда ладони опускаются на его грудь, а губы прижимаются к шее требовательно и жадно. А потом скользят вниз по мокрой коже, и мальчишка опускается на колени, вцепившись в бедра оборотня руками для лучшей устойчивости.

— Кори, не... — фраза тонет в гортанном стоне, когда губы обхватывают твердую плоть.

И пальцы сами собой зарываются во влажные волосы, а бедра подстраиваются под движения умелого (и где научился? когда?) рта.

Кори не позволяет Лейхи отстраниться, когда тот кончает. Глотает все до капли, и только тогда отпускает, поднимаясь с колен. У него взгляд смущенный и какой-то счастливый, а на краешке губ матово блестит капелька спермы, которую Айзек стирает подушечкой пальца. Ему странно и грустно, потому что это ничего не меняет, потому что он говорил Кори сотни и тысячи раз.

— Ничего не будет, пойми.

— Дай мне шанс, пожалуйста, Айзек.

Но Лейхи не отвечает, он идет прочь, одевается, как в тумане. Кори громко дышит у него за спиной, а он просто... просто не может выкинуть из головы глаза цвета расплавленной стали, надменную усмешку и скулы такие острые, что можно порезать пальцы, всего лишь коснувшись.

Не хочет, не может, не в состоянии.

— Прости.

Джексон Уиттмор уехал в Лондон уже очень давно. У Джексона новая жизнь и новые друзья, новый номер телефона и новая стая. Джексон уехал. Уехал и прихватил с собой кусочек Айзека Лейхи. Тот самый, что отвечает за чувства, наверное.

====== 71. Джексон/Стайлз ======

Комментарий к 71. Джексон/Стайлз Джексон/Стайлз (еще один человек, упоминающийся в тексте, не является ни Дереком, ни Айзеком)

https://pp.vk.me/c604522/v604522352/c67f/UJ159nuep20.jpg

— Эй, улыбайся. Ну же, улыбайся, тебе говорят. Стилински, не вредничай, кто-то ведь может влюбится в твою улыбку.

Джексон щелкает затвором фотоаппарата и улыбается из-под очков. У него идеальные пальцы и идеальная прическа, самая красивая в мире улыбка и камера, что стоит больше разваливающегося на запчасти джипа Стайлза. И солнце в глазах, когда он просто смотрит на Стилински. Смотрит и в стопятидесятитысячный раз понимает, насколько пропал.

— Кто-то влюбится, а ты закажешь его киллеру? Джекс, серьезно, не испытывай судьбу. Я тебя в тюряге навещать не буду и трахаться с тобой в камере для свиданий – тоже.

Стайлз умеет дурачиться с таким серьезным выражением лица, что Джексон ему почти верит. Главный засранец Бейкон Хиллс, золотой мальчик, потерявший голову и рассудок из-за лузера и недотепы с кожей бледной, как у вампира из старинных легенд и родинками яркими, как вспышки сверхновых на полуночном небе высоко в горах.

— Никто не посмеет, а иначе я им зубы повыбиваю.

Он перекатывает соломинку на губах и убирает, наконец, фотоаппарат. Стайлз подбегает, чтобы взъерошить эту тошнотворную симметрию на его голове и оставить пару засосов на шее и ключицах. Серьезно, как можно быть таким мистером Совершенство? Скучно и приторно. А Стайлз любит веселье. Веселье, что в его вселенной – почти что синоним первозданного хаоса.

— Все еще не пойму, как можно было так сильно удариться головой и согласиться встречаться с тобой? Мистер засранец.

— Ты не смог устоять перед моей совершенной красотой, – смеется Уиттмор и обхватывает парня за пояс, чтоб закружить. А потом оба они валятся в траву и просто лежат, сцепив пальцы, уставившись слезящимися от яркого солнца глазами в высокое, словно нарисованное, небо.

Это лето похоже на диснеевский мультфильм, раскрашенный самыми яркими красками – если зеленый, то изумрудный, если красный, то ярче, чем свежая кровь, желтый – пушистый, как только что вылупившийся цыпленок, а синий свежее океанской прохлады. И жизнь, как разноцветные фотографии, которые Джексон долго и придирчиво отбирает, а потом печатает лучшие на лазерном принтере, развешивает на стенах своей чистенькой комнаты. На этих снимках – Стайлз радостный и озадаченный, хмурый, серьезный, дурашливый, милый, спящий, жующий, вопящий во все горло... На все вкусы и случаи жизни. Так, будто Джексон Уиттмор ведет летопись его жизни на всякий случай. Чтобы помнить всегда. Хранить каждую секунду, каждое мгновение, как бесценное сокровище. Как пираты хранят свою добычу в темных и жутких пещерах.

— Ты такой придурок высокомерный, – в голосе Стайлза плещется нежность, и хочется накрыть его собой и целовать, пока не заболят губы.

— Но ты меня любишь, – самодовольно заявляет Уиттмор и все же наваливается на мальчишку, зарываясь вместе с ним в густую зеленую траву.

— Это ты так решил, – Стайлз вертится под ним, пытаясь спихнуть, но потом тянет, прижимая к себе, стаскивая с него эту пижонскую денди-рубашку и попутно ероша волосы с улыбкой довольной, как у пятилетнего пацана, пробравшегося к ящику с игрушками старшего брата.

Джекс раскинулся на разворошенной кровати, лениво наблюдая, как его парень носится по комнате, разыскивая разбросанные вещи. Стайлз орет, матерится и падает каждые три с половиной секунды, цепляясь ногами то за бейсбольную биту, то за клюшку для лакросса, то за опрокинутый стул.