Саймон думает, может, он все же съехал с катушек от одиночества? Такая разновидность безумия кровососов. Или нажрался таки тех сушеных грибов, которые обнаружил в первый день в дальней кладовке и убрал с глаз подальше?
Или все проще, и какой-нибудь дикий охотник на вампиров давно пронзил его грудь деревянным колом, и весь этот день – всего лишь бесконечный миг перед смертью. Мгновение после последнего удара сердца.
Вампиры не мерзнут.
Так отчего сейчас так хочется закутаться в теплый плед, оказаться поближе к живому огню?
– Пригласишь меня в дом?
Короткий, вновь молчаливый кивок. Так, точно язык себе откусил или, что вернее, отморозил. Пройдет следом, подкинет в камин дров побольше, распустит совершенно ненужный на шее шарф.
Потом они будут пить обжигающее какао и смотреть на огонь. Ближе к полуночи (это не рождество, просто уж так совпало) откроют бутылку бордо какой-то немыслимой выдержки.
И Саймон будет все также зябко обхватывать плечи, твердя себе, что вампиры н е м е р з н у т . А еще всячески избегать взгляда того, кого надеялся (или боялся?) уже никогда не увидеть.
– Иди сюда, я согрею.
И первые за весь вечер устало, а от того очень сипло:
– Вампиры не мерзнут, Рафаэль.
– Знаю. Иди сюда, закоченел, как ледышка.
…
Ближе к рассвету вновь пойдет снег – крупный и белый-белый, пушистый.
Ближе к рассвету Саймон сможет расслабиться и даже закрыть глаза, откинув голову на чужое плечо. И уже не дернется, не застынет ледовой статуей в ответ на тихие-тихие слова, почти что робкую просьбу:
– Возвращайся домой. Мне тебя не хватает.
========== Эпизод 41 (Доминик/Уилл) ==========
Комментарий к Эпизод 41 (Доминик/Уилл)
https://pp.userapi.com/c639524/v639524828/479ca/_XIiyaXfNyw.jpg
https://pp.userapi.com/c639524/v639524828/479d3/0nZHcsS0JRY.jpg
“Я не хочу. Я даже не хочу ничего из этого”, – бормочет под нос и кутается в пальто, прячет лицо в воротник и неопределенно пожимает плечами в ответ на вопрошающий, искрящийся незабудками и любопытством взор Кэт.
Всего-то конец сентября на дворе, а его знобит, как если бы заболел или промерз до костей. Ничего не поможет – ни аспирин, ни чашка какао, ни теплые руки Доминика, что – Уилл точно знает – обхватят ладони и будут ласково гладить, а сам Дом наклонится, чтобы согреть ледяные пальцы дыханием.
А потом вскинет свои удивительные /как из сказок/ разноцветные глаза и притянет чуть ближе, выдохнет что-то нежное в макушку, одновременно забираясь под его рубашку руками.
Доминик. Это все еще Доминик, хотя ни один человек из всех, кто его знает, никогда бы не поверил, не понял.
— Я люблю тебя, – глухим шепотом, шевелящим золотистую прядь на виске. Змейкой мурашек по коже – на шею, вдоль спины и к запястьям. И магма в венах вместо обычной человеческой крови. И тысяча недоуменных вопросов в его голове.
Что ты творишь, Доминик?
Что ты вообще сделал с собой? Где тот балагур и насмешник, что травил в перерывах дурацкие шутки, обязательно устраивал парочку розыгрышей, а вечером после съемок тащил всех в ближайший бар пропустить рюмку-другую. Тот, что не отходил ни на шаг от Альберто, сросся с ним, как сиамский близнец. Тот, что… нет, не умел быть серьезным. По крайней мере, на памяти Уилла.
— Соскучился… — в губы губами.
И как умудрился меньше, чем за пару часов? Сидит в кузове своего пикапа, беззаботно ногами болтает. А улыбка — как чистое небо. Высокое и такое… такое, что хочется улететь. Или упасть, рухнуть с высоты и разбиться о камни, чтобы остаться в этом мгновении навсегда.
— Так соскучился, Уилл.
Нет, не раздражает, не надоел. Просто какое-то недоумение под ребрами, и все время тянет оглянуться: “Это он мне? Правда, мне?”.
Осень за спиной осыпается желто-багровым на холодный серый асфальт. Серый ветер завывает в трубах и дергает полы пальто, которое вдруг кажется тяжелым, громоздким и до одурения лишним. Помехой.
Не ждет ответа, только касается бережно как-то, чутко. Ведет ладонями, прижимая чуть сильней, чем обычно. И, кажется, сегодня его пальцы дрожат. Как тогда… как тогда дрожали его красивые губы, в тот единственный раз, когда все же спросил и не услышал никакого ответа.
“А ты, Уилл? Ты любишь меня?”
[Черт… я просто не знаю. Не знаю, Дом. Не спрашивай, не мучай. Всему свое время. Не торопи. Не спрашивай, если можешь почувствовать боль от ответа…]
— Зато весь уикенд впереди, только ты и я, — долгая пауза, за которую кажется, что мир вот-вот развалится на части яркими крошечными пазлами. И не будет уже совсем ничего. Никого. — У нас же все в силе?
“Я не хочу, Дом… я ничего не хочу”…
Но улыбнется не натянуто даже, сжимая руки в руках. Большим пальцем — от ладони к запястью. Нащупать пульс, а потом проследить этот же путь губами, заставить выдохнуть шумно и почти перестать дышать.
— Эм говорила, что заглянут завтра с Альберто. Может быть, Кэт с ними заедет.
Дом кивнет равнодушно, ему и впрямь все равно — позови Уилл хоть хоть всю группу в полном составе. Лишь бы сам был здесь вот, рядом, лишь бы не уходил, не отворачивался, не избегал.
— Давай, поехали. Сегодня ночью будет прохладно, а потому надо камин растопить, а еще охладить то вино. Я купил фрукты и замариновал мясо, но если ты хочешь, сначала заедем перекусить…
— Доминик…
— … это и впрямь не проблема…
— Дом, успокойся! Хэй, я не принцесса, которую надо спасать от драконов, а потом обхаживать и баловать, укладывать спать на перины. Дом, я тоже мужик…
От его сконфуженного взгляда отчего-то смешно так, что в горле щекотно. Смеется, уткнувшись лицом ему куда-то в плечо, и вот уже слезы бегут по щекам, и футболка Доминика промокает навылет.
— У нас же все хорошо?
— Конечно, не спрашивай даже. Ты же знаешь, я просто…
— Я знаю, прости.
Знает, что Уилл ненавидит демонстрировать чувства. Знает, что он холодный, как айсберг, но такой горячий, почти взрывоопасный в постели. Знает, что любит больше молчать и смущается даже от поцелуя в щеку на людях. Знает, что любит минет в примерочных и никогда не согласится на секс в общественном туалете… Знает, что любит слабо прожаренный стейк и сухое вино, ненавидит рукколу и вкус блеска для губ…
Доминик о нем знает все.
Он знает, что Уилл однажды ответит на тот, самый давний вопрос.
“Я не хотел, Дом. Я никогда не хотел так погрязать в тебе. Просто по уши. Я не хотел, потому что знал — назад дороги не будет. И то, что есть, это уже навсегда. Не переиграть, не сбросить карты. Никак…”
“Я никогда не хотел влюбляться, потому что знал — я уже не смогу разлюбить”.
========== Эпизод 42 (Алек/Джонатан) ==========
Комментарий к Эпизод 42 (Алек/Джонатан)
такой вот эксперимент
https://pp.userapi.com/c639129/v639129550/4afb5/CSs8EHv0K_E.jpg
– Не понимаешь. Правда ведь, Алек? Ты не понимал никогда. Серьезно думаешь, у нас не было выбора? С самого детства? И все потому, что родители вместе с самой войны, даже раньше? Решили за нас… Блять, да ты мог ткнуть пальцем в того же Эрондейла, назвать парабатаем его, никто и слова бы не сказал.
Даже голоса не повысит. Твердит быстро и зло, совсем не смотрит на того, кто всю его жизнь был ближе, чем братом. Не просто парабатай, не просто друг, не просто любовник. Алек Лайтвуд – весь этот гребаный Сумеречный мир, который может теперь катиться к демонам в преисподнюю.
– Ты же не понял… Ангел, Джонатан, не психуй. Просто послушай, я только сказал…
– …только сказал, что мы были обречены на ту судьбу, что выбрали родители для нас. Еще тогда, когда Валентин создал Круг и пошел против Конклава. Когда Роберт и Мариз встали рядом, когда не отвернулась Джослин… когда они победили.
Нет, Джонатан не кричит, он никогда не кричит, если н а с т о л ь к о взбешен. Только так сильно сжимает клинок серафима, что пальцы белеют, а на впалых скулах выступают алые пятна. И больше всего Алек сейчас хотел бы закрыть этот рот своими губами, чтобы прервать этот неиссякаемый поток злых слов, хлещущий из него, точно кровь из разодранного демоном горла.
