И Джейс чувствует то же. Джейс чувствует, как накрывает, ведет. Нетвердый шаг ближе, еще один. Ближе.
— Значит, Себастьян Верлак из Лондонского Института?
— Я должен был представиться Джонатаном Моргенштерном и нежно прижать чудом обретенную сестренку к груди? То-то радости б было…
Джейс Вэйланд… Лайтвуд… Джейс Эрондейл… сколько имен, Ангел, как все запуталось… Прежний Джейс, наверное, дернулся бы от неприкрытой иронии и насмешки, а нынешний… кивает, удовлетворенный ответом, и не получается даже ужаснуться странной легкости, поселившейся в голове.
Так, будто он снова… совершенно свободен.
— Ты — единственный нефилим… человек, кому мне противно было бы врать.
— Ты же врешь прямо сейчас, Джонатан, правда?
Рука на плече. Не случайно, потому что потребность, потому что так долго, потому что гребаную целую жизнь.
— Ты всегда понимал меня с полувдоха… Не противно, все так. Я просто НЕ ХОЧУ тебе врать.
… потому что больше у меня нет никого. И не будет. Потому что ты — это ты.
— Я должен доложить Конклаву, ты понимаешь?
Сухой кивок и этот прищуренный взгляд из-под ресниц. Затейник… всегда был. Хитрец.
— Если бы ты собирался, тебя бы здесь не было, правда?
— Роешься в мыслях?
— Зачем? Я с твоего лица читаю с младенчества, Джей… мне не нужно лезть тебе в голову.
“Джей”, — и детское прозвище, брошенное так походя, так привычно выбивает воздух из легких, застревает в горле комком и отчего-то щиплет под веками.
— Мы слишком разные.
— Оба уроды. Один с кровью демона в венах, второй — с кровью ангелов, чертовой небесной амброзией. Хочешь стать их подопытным кроликом, Джей? Лабораторной мышью?..
Усмехается грустно, не то вспоминая что-то, не то предвидя, а Джейса как разрядом прошибает вдоль позвоночника, когда он вспоминает еще…
— Она красная… твоя кровь. Не черная, как нефть — обычная самая.
— Откуда ты?.. Сокол… да?
*
— Джонатан, Джонатан! Получилось, он слушал меня, он мой друг…
Радость бьет ключом через край, и второй мальчишка бросается навстречу, чтобы обнять, закружить, чтобы разделить эту радость пополам — как они делят все в этой жизни.
Вот только сокол — оружие, злобный убийца или ревнивый питомец — расценивает иначе, пикирует, грозно клокоча на непонятном птичьем наречии и распарывает руку Джонатана от запястья до локтя. А когти и клюв испачканы алым.
Кровь выплескивается наружу толчками, ярко-красным фонтанчиком. Того же оттенка, что спелая земляника в лесу, что сразу за домом…
И ужас, паника в золотистых глазах, и прозрачная слеза по щеке…
*
Слишком много лет и препятствий. Слишком долго и слишком внезапно. Слишком… этих “слишком” так много, что гудит в голове, и Джейс просто хочет сжать ладонями виски и стискивать до тех пор, пока кости не лопнут.
— Я не знаю, что делать…
— Все ты знаешь, не ври…
Голос мягкий, вкрадчивый… Этот голос, если закрыть глаза, можно представить, что они на той ферме, что солнце жаркое, и ветерок перебирает волосы, что к концу лета у обоих выгорают до белизны. Даже почувствовать его руку в ладони и дыхание, опаляющее кожу:
— Помнишь, Джейс? Навсегда.
Наверное, он не забывал никогда. Только не это.
… и рука на щеке, и дыхание, что сбивается с ритма, и сердце… сердце снова не бьется.
“Так долго. Не уходи”
“От тебя? Искал тебя слишком долго”
“Какой же ты врун… не изменился совсем…”
“Твой, как и прежде…”
И это не кажется диким или неловким, когда прохладные губы касаются обветренных, чуть шершавых. Впервые. Замирают на мгновение, привыкая… А потом… потом все исчезает, стирается, глохнет.
“Земляника, — бьется в висках навязчивая мысль. — Земляника. Так сладко”.
========== Эпизод 37 (Себастьян/Джейс) ==========
Комментарий к Эпизод 37 (Себастьян/Джейс)
Себастьян/Джейс
https://vk.com/doc4586352_447272577?hash=276a6bcc94377d3628&dl=d1503033e9857e34c8
“Я ненавижу эту музыку, знаешь?”
Каждый удар пальцами о клавиши — боль навылет в давно сросшихся костях. Фантомная. Самая острая. Та, которая не проходит.
— Почему ты играешь?
Не знаю. Правда не знаю. Лишь дерну плечом, не прерывая мелодии. Не надо, Джейс, не мешай. Не сейчас, когда эти звуки льются здесь для тебя. Не из инструмента. Из самого сердца, что давно пропиталось тьмой, как клыки вампира — ядом.
Почему ты играешь, если каждый миг, каждый звук — клинком серафима по нервам? Подрезать сухожилия, обездвижеть.
— Ты правда не помнишь?
Не мешай мне, Джейс. Не мешай. Эта мелодия. Ты играл ее снова и снова. Раздробленными, а потом вновь сращенными пальцами. Закусывая губу, пытаясь не всхлипнуть. Ведь нефилимы не плачут, правда, маленький, храбрый Джейс?
— Почему ты играешь, Джонатан?
На звуке имени рука чуть сорвется, и мелодия задохнется от плача. Ты так давно не звал меня этим именем, Джейс.
— Ты всегда ненавидел…
Он тоже ломал мои пальцы за каждую заминку, неверный аккорд. Он тоже разбивал их в месиво, чтобы тут же залечить целебной руной. Ты знаешь, Джейс, я ведь почти не могу больше пользоваться ею. Так больно. Больно от памяти. От того, как кричал ты глубоко в моей голове.
— Почему ты?..
— Может хватит вопросов? Я хочу доиграть. Ненавижу эту мелодию, знаешь?
Всей своей демонической сущностью, ядовитой кровью, что чернее самой бездны. Так ненавижу, но помню… Люблю.
— О чем ты?
Ты приходил ко мне ночью, когда Валентин засыпал. Забирался в кровать и целовал каждый сломанный, перебитый на десятки, сотни раз палец. Мои ладони помнят тепло твоих слез. А потом ты прижимался так крепко, обнимал и шептал куда-то в плечо, засыпая, что мы придумаем, как его победить…
— Ты его ненавидишь?
— За то, что лишил тебя, Джейс. Забрал у меня. Я готов простить отцу все, но только не это.
Помолчи, Джейс, тише, молчи… Слышишь? Я играю опять для тебя.
========== Эпизод 38. ==========
Комментарий к Эпизод 38.
Магнус/Алек, дело происходит на Ганимеде (спутник Юпитера), написано на тематическую неделю в hot shumdario [18+]
Александр Гидеон Лайтвуд никогда не был на Земле. Его предки приземлились на Ганимеде в первую волну переселения – больше трех сотен лет назад. Сначала на бесплодных пустошах появились защитные купола, потом, когда ребята-техники наладили какие-то реакторы, постепенно растапливающие скрытый в толще спутника лед, они смогли получить атмосферу, почву для ферм делали из перемолотых в пыль скал, сдобренных горсткой стерильного чернозема с самой Земли… выращенных уже здесь червей запускали осторожно…
Это были тяжелые, неблагодарные годы. Из первой волны поселенцев выжила лишь пара десятков людей. Алек гордился, что его предки были одними из них. Самых первых, которых прозвали тут нефилимами.
Триста шестьдесят два года прошло с тех пор, как первый звездолет спустил на мертвую поверхность Ганимеда первый шаттл с первыми поселенцами. Они построили города и фермы, развивали науки, правя их под совсем иные законы — чуждые человеку. Но человек, вопреки всему, выжил, осваивая, переделывая под себя новые и новые территории. Людям удалось даже вырастить сады и небольшой лес возле главного Космополиса. Алек гордился, что первую яблоню Ганимеда вырастил его прямой предок — Разиэль.
Алек не был первопроходцем, не рвался в неизведанные земли, как сестра Изабель, не грезил далекой, уже забытой Землей, как самый младший из Лайтвудов — Макс. С далекой планетой, давшей им всем жизнь, но давно потерявшей на свою колонию право, у него были особые счеты. Претензии, что не стоило озвучивать перед Конклавом — Советом Старейшин, с давних времен следившим здесь за порядком, а еще собиравшим оброк — двадцать процентов от всего урожая переселенцы неизменно отправляли на голодающую Землю. В прежние времена, когда путешествие длилось месяцы и даже годы, это было бы бесполезно. С изобретением подпространственных тоннелей — не долее пары-тройки дней, максимум — неделю. Все зависело от положения планет относительно Солнца. И голод теперь угрожал Ганимеду.
