“Мне бы твою наивность”, — думает Себастьян, и эти слова даже не нужно произносить вслух. Не потому что Джейс может слышать его мысли. Просто не нужно.

Сейчас Себастьян почти (почти!) спокойно может вспоминать тот день, когда Железная сестра Магдалина выжгла, уничтожила метку Лилит на груди Джейса. Пытаясь убить, невольно вернула нефилиму разум и волю. Тот день, когда Эрондейл вернулся в их дом, делая вид, что ничего не случилось. Тот день и та ночь, когда он выбрал Клэри Фэирчайлд. Целовал девичье тонкое тело, прижимая к прохладным простыням, выстанывал ее имя, шептал какой-то приторный бред.

И будто срезал куски кожи адамантским кинжалом, выковыривал из-под ребер Себастьяна давно уже окаменевшее сердце, испепелял последние частички света в черных глазах.

— Не прячься от меня, хорошо?

Метка вернулась, вернулся и Джейс. Джейс Эрондейл, что все чаще долгими бессонными ночами шептал в холодные губы о том, что нужен, необходим. Прижимался все крепче, изгибаясь, чтобы стать еще ближе. Покрывал болезненно-бледную кожу поцелуями и клялся, обещал и молил о прощении.

Нависая над ним в темноте, сплетая их пальцы, прокусывая губы, Себастьян все пытался (страшился) увидеть те искры ненависти в золотистых глазах. Слушая сбивчивый шепот, думал, что разбирает нотки злости и отчаяния.

“Я не смогу отпустить, освободить. Никогда. Не тебя”

— Как думаешь, ты смог бы простить мне все то, что я сделал, будь ты… будь ты свободен? — и сам себя ненавидит за испуг, за ледяной ужас, выстилающий изнутри закоченевшее тело.

— Ты же простил мне Клэри… Не глупи. Я выбрал, ты слышишь меня? Я с тобой.

Его губы мокрые и холодные от дождя. Себастьян закрывает глаза, пытаясь не думать, что губы эти хотели бы целовать рыжеволосую охотницу, хотели бы лишь ей шептать о потребности и любви, хотели бы…

К демонам, в преисподнюю, в адское пекло…

“Ты был рожден для меня, мальчишка с ангельской кровью в венах и с такими мягкими белыми крыльями, что невозможно увидеть ни обычному человеку, ни нефилиму…”

Ты был рожден для меня. Не отдам.

========== Эпизод 30 (Себастьян/Джейс) ==========

Комментарий к Эпизод 30 (Себастьян/Джейс)

Себастьян/Джейс

https://pp.vk.me/c837229/v837229352/170af/tpXYF3NDZm0.jpg

— Поиграй мне. Пожалуйста, — как-то отрешенно просит Себастьян и бросает какой-то пустой взгляд туда, за окно. Туда, где черную небесную твердь кривая молния раскалывает на части. Яркая, как кусок белого металла.

Джейс вскидывает брови, но вместо того, чтоб привычно бросить ехидную реплику, садится близ распахнутой на лоджию двери, открывает инструмент.

Прохладный ночной ветерок ерошит кажущиеся серебристыми под вспышками молний волосы, приятно холодит разгоряченную кожу. Себстьян глядит пристально, но словно насквозь. Или куда-то вовнутрь. Себастьян, которого Джейс Эрондейл еще никогда не видел таким… таким опустошенным.

— Все в порядке? — тихо шепчет ему, опуская руки на клавиши.

Моргенштерн непонятно передергивает плечами и высовывается в распахнутую створку окна по пояс, подставляя лицо влажному холодному ветру.

Быть может, это Вивальди или Шопен, или Моцарт, или какой-нибудь странный Чайковский. Себастьян ничего не понимает в музыке. Но, когда Джейс играет, получается чувствовать себя чуть более живым. Как будто гремящая музыка вдыхает что-то похожее на душу в выжженную демонской кровью сущность не-человека. Не-человека, не-нефилима, не-демона…

Кто я?

Кто-то, кого родной отец, сотворивший из младенца чудовище, стыдливо прятал от мира, выдавая за сына совсем другого — чужого. Того, кто играет сейчас для него, с такой страстью отдается музыке, опуская золотистые ресницы, чуть закусывая нижнюю губу.

Джейс играет, чувствуя кожей сгущающуюся тревогу. Тревогу и боль, что отдаются в кончиках пальцев, заставляют ныть что-то в груди.

Последние рыдающие аккорды рвут перепонки. И нефилим убирает руки, смотрит на сына Валентина, изгибая вопросительно бровь.

— Ты не ответил. Джонатан, все хорошо?

Проклятое имя. Проклятая кровь. Джонатан Кристофер. И Джейс — единственное живое существо, кому дозволяется называть его так. Спрашивать, шептать, хрипеть, выстанывать, вцепляясь пальцами во влажные плечи, отдаваясь, будто в последний раз. Снова и снова, забывая обо всем. Так, будто был создан именно для него, для Себастьяна.

Молча остановится за спиной, опуская руки на обнаженные плечи, чуть сожмет, скользнет ладонями вниз по спине. Если закрыть глаза, можно представить, что они где-то здесь — сложенные крылья ангела. Белоснежные, мягкие, почти что воздушные.

— У нас не должно быть слабостей, понимаешь? Завтра мы создадим черных нефилимов. Завтра мы начнем войну против Конклава. Они не должны найти ни одного уязвимого места, куда смогут ударить.

Тихий смешок, и голова Эрондейла откидывается на его грудь, и сам он кошкой выгибается под прикосновениями, полностью отдаваясь ласке.

— У тебя их и нет, сын Валентина. Ты — совершенная машина убийства. Мы справимся. Как и всегда.

Улыбка Моргенштерна кажется резиновой маской. Кончиками пальцев — по плечам, острым ключицам, ниже — на грудь. Туда, где совсем недавно чернела метка Лилит. Клеймо, отнимающее волю. Тавро, подавляющее сознание.

Легкий поцелуй на шрам, который останется навсегда — ни иратце, ни другая руна, ни какое-то волшебство не уберет свидетельство принуждения. Вечную память о том, что Себастьян сделал с ним. С единственным, кто имел значение сейчас. И навсегда.

— Ты так думаешь обо мне? Зачем ты здесь, Джейс Эрондейл? Сейчас, когда тебя ничего не держит, и у меня нет ни одного заложника, чтобы…

— Ты либо идиот, либо унаследовал склонность к паранойе от папочки, — смеется нефилим и мягко обхватывает запястья.

Тонике, изящные, будто кукольные.

Этим рукам на пианино б играть…

— Я здесь, потому что хочу, если ты все же не понял.

— Хочешь? Но почему?

Кажется, или в черных как бездна глазах зажигается страх?

— Потому что нужен. Потому что не смогу без тебя. Потому что твой.

Уже тихо, куда-то в изгиб шеи, прижимая к себе вздрагивающее тонкое тело, зарываясь пальцами в спутанные волосы — на пару оттенков светлее его собственных. Почти что как брат. Но ближе, под кожей, под ребрами, в сердце.

“У меня нет сердца, ты знаешь?”

“Мое будет стучать за двоих”

========== Эпизод 31. ==========

Комментарий к Эпизод 31.

Магнус/Алек - рождественская лабудень

https://pp.vk.me/c638827/v638827352/14c2c/0oTG2oOuagQ.jpg

Сегодня сочельник, Нью-Йорк засыпало снегом, а еще везде мерцают эти рождественские гирлянды, да обвешанные подарочными пакетами и какими-то шуршащими свертками примитивные поминутно сбивают с ног, спеша куда-то по своим примитивным делам. Такси верещат клаксонами, рассекая забитые машинами магистрали, и на каждом шагу попадаются Санта Клаусы или румяные эльфы в зеленых островерхих шляпах и нелепых полосатых носках.

Алек злился. Нет, не на праздник, не на всю эту веселую, предвкушающую даже суматоху. Ох, как любил он Рождество примитивных, когда был меньше, и в их семье эта милая традиция не была позабыта. В Институте тогда пряно пахло хвоей, они с маленькой Иззи развешивали на пушистых ветках разноцветные шары, замирая от восторга. Это был настоящий праздник, и они, уже тогда – маленькие воины, на пару дней забывали, что предназначение нефилима – борьба с демонами. От рождения до смерти. Это и, правда, было прекрасно.

А сегодня… Нет, Алек давно привык, что Рождество давно в прошлом. Сейчас, когда Валентин вернулся, когда решил возродить Круг и стереть жителей Нижнего мира с лица земли, на праздники времени не оставалось. Да и Алек давно уже вырос, но сегодня… Сегодня что-то неумолимо ныло, тянуло под ребрами, и он знал – даже самая сильная руна не сможет излечить, избавить. Разве что магия…

Нефилим вздохнул, повыше поддергивая воротник. Закинул на плечо лук, без которого никогда не покидал пределы Института. Захотелось кофе с густой шапкой пенки и горячих, только из духовки, мягких булочек. Иззи высмеяла бы это «стремление к уюту». А Алеку… Алеку просто было тоскливо, хоть оборотнем вой. Тоскливей, чем в Городе смерти. Безнадежней, чем даже в Аду. Не то, чтобы Алек там был…