Ветер бьет в лицо, и мороз расцвечивает бледные щеки румянцем, дышит холодом за воротник и заставляет жаться ближе к тому, кто сидит впереди и крутит педали быстрей, и быстрей, и быстрее. Исаку кажется, эта ночь — только для них. Может быть, они и остались только вдвоем в этом мире, а все остальные — все-все-все на планете — растворились, исчезли куда-то, позволив им остаться наедине, чтобы решить… чтобы быть только вдвоем.

Эвен смеется, откидывая голову назад, и его колени почти что врезаются в руль. Исак хохочет, точно эхо прокатывается по узкой улочке — он раньше считал себя длинноногой орясиной, орангутангом почти что. А потом встретил Эвена. И, наверное, умер. Потому что в мире живых таких идеальных людей не бывает, таких совершенных.

— Знаешь, а я просто понял. Кто-то там, наверху, создал тебя специально для меня. Слышал, что каждому человеку предназначен только один? Его половинка.

— Никогда не верил в эту сопливую чушь. Пока не встретил тебя.

Исаку хочется забраться на багажник с ногами. Ему хочется танцевать и орать, срывая горло. Ему хочется, чтоб все Осло, вся Норвегия, весь этот мир — замерли на мгновение и увидели, поняли…

“Он — только мой, для меня, слышите, вы? Не уйдет! Это не какая-то прихоть, не развлечение на вечер, это настоящее! Это он. Эвен, тот, кто делает меня цельным, живым. Дает мне дышать полной грудью, оставаться собой. Это — он”.

— Я чувствую, ты дрожишь. Потерпи, тут за поворотом — кофейня. Уверен, тебе понравится их латте с корицей.

— Ты обещал меня греть.

— И от своих слов не отказываюсь… Приехали, дай мне руку?

Исак не знает, что такого он сделал в своей жизни, что мальчик, похожий на Бога, дышит ему на ладони, согревая. Мальчик, что смотрит на него так, точно видит в нем какое-то откровение или смысл всего бытия. Мальчик, что трепетно, бережно… почти задыхается, когда губами накрывает губы, когда несмело тянет вниз “собачку” замка на его куртке. Мальчик, что обращается, как с сокровищем, величайшей ценностью мира.

“Что я сделал такого? За что он любит меня? Я ведь… я даже и не обычный, — ущербный, поломанный жизнью, бракованный товар, который бы надо отправить в утиль…”

— Что, спрашиваешь, сделал, Исак? Ты родился. Нет такой вселенной, в которой я мог бы не полюбить тебя, понимаешь? А все остальное… не смей… никогда не смей вот так… про себя…

Отодвинет в сторону горячую чашку /и откуда она здесь появилась? когда бы?/ протянет через стол руки, чтобы обхватить запястья, погладить нежно пальцами, а потом сплести… Так, как сплетаются молнии в небе, а нитки — в клубке. Так, чтобы — единое целое. Навсегда.

— Ты ведь не знаешь, я не говорил. Я боялся… так боялся тебя потерять. И от друзей тебя прятал, потому что они, точно знаю, начнут… этот контроль… Не удивлюсь, и третьего бы к нам на свидание засылали.

Его мелкой дрожью колотит и зубы почти чечетку выбивают. И странно, что Эвен не пытается понять, о чем тот вообще говорит, разобрать хотя бы отдаленный смысл в этом сумбуре. Он просто прижимает палец к губам и качает головой, улыбаясь.

— Я люблю тебя, и ты — не сломан. Это единственное, что имеет значение.

Горячие капли срываются с ресниц, попадая на руки. Обжигают. Эвен соберет соленую влагу губами, запустит в волосы пальцы.

— Я здесь и никуда не уйду. Никогда, слышишь? Ты не будешь один.

И да, Исак на самом деле может поверить, что это будет и дальше. Что мальчик, похожий на Бога, не сможет его не любить. Ни в одной из бесконечностей параллельных Вселенных, и где-то, может быть, у них на окнах желтые шторы, а где-то ни один из них не ходит в Ниссен, где-то Сана охотней дает списывать на биологии, а Эвен не грезит будущим режиссера… Но любит… так любит его.

— Твой латте почти что остыл. Между прочим, у нас еще в планах прогулка.

Нет, ничего не случилось.

— Я так люблю тебя, Эвен.

*

— Передай всем отбой, Исак в порядке, он просто хотел побыть со своим парнем, чтобы вы за спиной не дышали. Эвен позаботится о нем.

— Эвен? Значит, он существует?

— Разумеется. Что за бред? Он с Элиасом и другими учится в Бакка. Вы что там себе надумать успели?

— На него можно положиться? Сана, он ведь даже не знает…

— Он знает и сделает для Исака все, что будет нужно.

*

— Эвен! Ты не можешь. Из-за какого-то мальчишки! Мы с тобой вместе с пятнадцати лет.

— Соня, мы ведь решили. Еще раньше, еще до Исака. Наши отношения изжили себя. Не впутывай мальчика.

— Что ты знаешь о нем вообще? Я слышала разговор Элиаса и Саны. Он болен, Эвен! Ты думаешь, он любит тебя? Это биполярка! Ты для него — очередное наваждение, прихоть. Как только мания пройдет…

— Он не маниакален сейчас. И, как бы то ни было, Соня… ты лезешь в то, что тебя не касается. Я люблю его, понимаешь? Всего его — от и до. И твои слова, твои слезы ничего не изменят.

— Я просто хотела…

— Тебе лучше уйти. Мы поговорим позже, хорошо? Когда ты успокоишься немного. Мы ведь договорились остаться друзьями, ты помнишь?

— Я… Эвен, мне жаль… ты не заслужил.

— Не заслужил такого прекрасного парня? Знаешь, все время спрашиваю себя, за что мне такое… Я до него словно жил в такой пустоте… в вакууме.

*

— Хэй, вот и ты. Знаешь, я чертовски замерз, пока ждал тебя.

— Прости, они решили разобрать дополнительный тест. Думал, оторву голову Сане… Пиво на таком холоде, ты серьезно? Дай, я глотну. Терпкое…

Эвен спрыгнет со скамейки, так привычно обнимая, тронет губами висок, мазнет от скулы к губам невесомо.

— Так соскучился, невозможно. Пойдем скорее отсюда.

—… куда-нибудь, где нет никого.

— Где будем только вдвоем.

— … ты и я.

========== Часть 60. ==========

— Я хочу рассказать тебе сказку, Исак. Лежи и не ерзай, тебе понравится.

— Про мальчика, который не умел задерживать дыхание под водой?

— Нет, эту ты наизусть уже помнишь. Я расскажу про то, как случаются чудеса.

— Это… так чертовски банально, ты знаешь? Сказка про чудо в канун Рождества. Ничего более слащавого…

— Тише… этот рот слишком много болтает. Я знаю способ занять его делом, но сейчас…

У него губы сладкие, почти приторные от зефира и шоколада. Ему так лениво и так хорошо валяться вдвоем на кровати в объятиях единственного парня в этой Вселенной, который имеет значение.

Они лежали так вместе когда-то. В самом начале. Кажется, в прошлой жизни. То был самый первый их шаг, первый вечер и первые поцелуи. Тогда за окном еще не было снега, и цифры на календаре показывали нечто иное. Неизменным осталось одно: тепло, растекающееся в груди всего лишь от того, что он рядом, что это именно он. Его Эвен. Тот, что целует, как в первый раз и пахнет точно в их самый первый вечер вдвоем, и дышит с перебоями будто, и запускает свои длинные пальцы, чтобы взъерошить волосы и притянуть к себе ближе.

— Ты меня отвлекаешь вообще-то.

— Я всегда тебя отвлекаю. А сегодня ты решил отвлечь меня своей сказкой. Так и скажи, что устал от меня…

Разумеется, он не серьезно. Разумеется, Эвен пропускает этот абсурд мимо ушей и наваливается всем телом, вжимая в матрас и стискивая бедра ногами. Выдыхает в самое ухо сипло и сбито, едва касаясь раковины самым кончиком языка… и только этим почти к праотцам отправляет:

— Я расскажу тебе сказку про мальчика, который не верил в ангелов и чудеса. Мальчик, мир которого был грязно-серого света, и даже яркие весенние цветы казались промокшей под ливнем, выцветшей бумагой. У него было много друзей и девушка, которая заботилась о нем. И каждый из тех, кто был рядом, стремился сделать все, чтобы мальчик стал самым счастливым. Вот только он чах день ото дня и, кажется, делался тоньше, все больше напоминал прозрачную тень… Шли дни, недели и годы… И люди постепенно забыли, что когда-то мальчик умел улыбаться.

Исак задержит дыхание, пряча лицо на груди своего парня. Он никогда не слышал эту сказку прежде, но может угадать каждое слово, что прозвучит дальше. Потому что… это его мальчик. И боль, пустоту, которые тот ощущал прежде, они и сейчас простреливают сквозь Исака разрядами тока. Это самая изощренная пытка — вспоминать, представлять…