— К Драклу Люциуса, его домовиков и всех прочих… Поттер, просто заткнись… и займи свой рот делом. И руки.

Бедра напряжены и дрожат, и зрачок затопил радужку чернильной тьмой.

— Поттер?

Вздернет вопросительно бровь. Зеркалит, скотина… А сам облизывается беспрестанно и дышит все чаще.

— Гарри… Гарри… сюда иди, я рехнусь.

— Окна гостиной выходят прямо на лужайку.

— ПОТ-ТЕР-Р-Р-Р…

*

— Что-то задерживаются, не иначе как мистер Поттер опять занялся этой своей убогой игрушкой. Что за насмешка над настоящими колдо? Не шевелятся даже…

— Знаешь, Люц, я бы велела уже подавать ужин. Уверена, мальчики скоро присоединятся.

— Я только посмотрю, что там они… Мерлин Великий!

*

— Мама, прости, мы опоздали, а отец?..

— Неожиданно почувствовал усталость и непреодолимое желание прилечь. Добби отнесет ему ужин в покои. Что же, мальчики, вы стоите? Драко, садись. Мистер Поттер, как вам гостится в мэноре?

— Прекрасно, миссис Малфой… все… идеально…

Гарри почувствует, что аппетит стремительно пропадет под ехидным взглядом Нарциссы Малфой, близ беспрестанно тянущего себя за уши убитого горем домовика, близ лучащегося самодовольством и жмурящегося, точно сытый книззл, Малфоя, что время от времени незаметно опускает руку под стол, касается… все время касается… проверяет… точно закрепляет право собственности.

Точно все еще пытается… убедиться?

========== Часть 45. ==========

Комментарий к Часть 45.

С праздником вас, дорогие!

“Это обычный, самый обычный день”, — твердит себе Гарри, когда пробирается в Большой зал, на ходу отмахиваясь от наводнивших Хогвартс купидонов. Они маленькие, в половину детской ладошки, и улыбчивые. Сгибаются под тяжестью коробок со сладостями и другими подарками, тащат ворохом валентинки — багряные, пунцовые, розовые, вишневые даже. Любого оттенка красного, какой вообразить только можно.

Один испугано взвизгивает, врезаясь в Гарри на полном ходу, запутывается в непокорной шевелюре героя, и тот, по-магловски матерясь про себя, убивает с четверть часа, помогая крошечному созданию выбраться на свободу.

— Мерлин, Поттер, ты своим гнездом хвостороги, которое именуешь прической, исхитрился купидона поймать. Интересно, а в “Пророке” об этом напишут? Что, никакого шанса ни на одно поздравление? Ха, неужто даже Уизлетта в этом году не удостоила чести?.. Какая жалость… Знаешь, а ведь я мог бы, наверное, проявить великодушие и пригласить тебя в Хогсмид, чтобы Золотой мальчик не стал всеобщим посмешищем, да только вот… Может, попросишь меня?

Малфой задирает нос, пятерней приглаживая прическу, что и без того — волосок к волоску. Он выглядит до тошнотворного прилизанным и опрятным. На мантии — ни единой складочки, на рукавах и полах — ни пылинки. А в ботинки, Гарри мог бы поклясться, можно смотреться не хуже, чем в зеркало. Скулы острые, а глаза яркие, злые. Красивый… как можно быть таким потрясающим?

Мерлин… куда катятся твои мысли, герой?

Малфой, впрочем, не подозревает. Небрежно поигрывает зажатой в пальцах палочкой. И его тошнотворно-идеальный облик нарушает лишь загнувшийся краешек какой-то бумажки, что виднеется из перекинутой через плечо сумки. Не может же?..

Сердце… глупое сердца мальчика-который-Мордред-пойми-зачем-выжил, пропускает удар… Не может?..

Пергамент алый, как свежая кровь, что непременно хлынет из этого острого, все время смотрящего в потолок носа, когда Гарри приложит как следует кулаком, чтоб неповадно было, чтоб не смел, гад слизеринский, не пытался даже, мерзкий хорек…

— Я?! Малфой, правда? Я? Тебя? Попросить? Умолять, может быть? Рухнуть на колени перед тобой прямо на Зельях? Нет, ну а что, порадуем Снейпа, эту летучую мышь… развлечений-то в сырых подземельях не много. Может быть, даже серенаду спою? Устроит тебя, слизеринская морда?

У него перед глазами от злости темнеет, и алая пелена заволакивает обзор… или это все несчастный пергамент, что мозолит и мозолит глаза и вызывает желание убивать, сжать руками тощую аристократическую шею… оставляя синяки на изнеженной коже. Безобразные и уродливые, чтобы видел весь замок, вся школа чтоб знала, чтобы никто и помыслить не смел…

Руками — за ворот, сминая дорогущую модную мантию. Об стену со всей дури, сколько есть… и нет, руки совсем не дрожат, это азарт, это злость. Это ненависть такая, что никакой мочи… трясти, как тряпичную куклу, после в холодный камень вжимая. Прищурится, зашипит почти парселтангом… в лицо самое, в бледные, сжатые змеиные губы… манящие, нежные…

— Так я прошу тебя, Малфой, слышишь? Я тебя умоляю… — покажется, что маска невозмутимости треснет… как спокойная гладь озера идет рябью перед началом бури. А в серых глазах взметнется что-то… что-то, от чего сердце зайдется в припадке… тетя Петуния называла это тахикардией. Но что может магла знать об истиной злости настоящего мага?

— П-оттер… сд-дурел? — сипит как-то жалобно, ерзает, пытается сквозь камень что ли просочиться? Ему, наверное, противно и тошно, и думает, что вовек не отмоется после, запрется в ванне старост и до одурения будет тереться мочалкой… соскребать испачкавшие чистокровного касания полукровки…

Эта мысль отдается где-то в ребрах неожиданной болью, и одновременно — тяжестью приливает в паху, как только представит его — изящного, тонкого, обнаженного в той ванне-бассейне… и сразу пересыхает во рту. И тут же, как затмение, как Круциатус нежданный… еще один образ, что заставляет уронить руки безвольно и отшатнуться, неверяще глядя в бледное, растерянное лицо заклятого недруга.

Мантия, соскальзывающая с чьих-то плеч… поджарые ягодицы и красивый изгиб смуглой спины. Тихий, ласковый шепот, и тот… другой, ступающий в воду, склоняющийся к Дра… к Малфою за поцелуем.

Мерзко и тошно. Пихнуть из последних сил, краем уха услышав, как хрустнуло что-то. А потом утереть руки брезгливо невесть как отыскавшимся в кармане смятым платком. Отвлечься на запыхавшегося Рона и уже не заметить, как потемнело лицо слизеринца, как часто моргает, словно… нет, невозможно, как губу кусает до боли снова и снова, точно старается… Мерлин, ну и фантазия, Поттер, ведь это Малфой.

— Гарри, ну, куда ты запропастился? Там сейчас Симус с Дином съедят весь пирог, а я знаю, как ты его любишь. Ну же, что ты тут?.. Снова Малфой? Он что-то…

Зыркнет угрожающе, надвинется. А Гарри почему-то махнет легко, без слов говоря: “Ну его, в самом деле…”. Не придаст значения тому, как остро царапнет в груди, когда представит, как кто-то — не он — трясет, весь дух из него выбивая. Из него. Из Малфоя.

— Пойдем, Рон. Там Гермиона волнуется, я же знаю. К тому же, если пирог правда съедят…

Уводит друга вдоль пустого, такого холодного перехода, где ржавые латы и пустые портреты, затянутые паутиной, где боггарт грустно шебуршится в темном углу, и купидоны куда-то запропали все, как по команде. И так некстати опять в голову лезет тот несчастный цветной уголок из малфоевской сумки.

И нет, он не чувствует горький, потухший взор, сверлящий спину. Он знает, что так легко заблудиться в желаниях, поверить… допустить только мысль… Мерлин, глупость какая.

“Ведь я — Гарри, я просто Гарри…”

“… такой ненор-р-рмальный…”

— Чего это хорек как-то притих? Здорово ты ему навалял? Жаль я не видел, ну, да в следующий раз. Гарри, что ты мнешься? Пирог…

Мантикоре под хвост все пироги этого мира и к дементорам сразу! По полу отчего-то отчетливо тянет сквозняком, и Гарри пытается… давит в себе изо всех сил порыв, потребность даже: не спешить, обернуться… Там, сзади, какие-то шорохи, ропот, приглушенные вскрики. Тихий, размеренный голос Малфоя… и… вот бы сейчас удлинитель ушей, чтобы понять, чтоб подслушать… Всего лишь удостовериться, что не замышляет чего-то.

— Твоя палочка, Драко… — потрясенный выкрик Паркинсон взовьется над бормотанием, и тут же затихает, точно ее одернули там, позади.

— Пэнс, пустяки, успокойся, — разберет Гарри прежде, чем приходится завернуть за угол, и вот уже распахнутые двери Большого зала, что сегодня наводнен улыбками и сердцами.