Ни о войне, в которой, к счастью, они проиграли. Ни о бежавших из страны родителях, о поместье, восстановлением которого давно пора бы заняться наследнику рода, о насмешках и перешептываниях за спиной, что не стихают даже сейчас, когда Малфой оправдан по всем статьям после личного заступничества героя, что подтвердил — да, не узнал перед егерями и палачами Волдеморта, выгородил, спас жизнь. Вот только для всей Британии так и остался — пожирателем, тем, кто предал. Тем, кто отправлял людей на верную смерть, из-за кого погибли десятки. И кому какое дело, что сам Драко ни разу…
Здесь тихо, и ветер швыряет снежинки в лицо вперемежку с ледяными водными брызгами. Здесь так хорошо, что можно сесть на камни спокойно, наложить на себя Согревающие чары. Не думать или выпустить на волю мысли совсем о другом, о запретном. Спустить с поводка.
Про невыносимо странного Поттера, обострившееся дружелюбие героя и озадаченные взгляды его неизбежных дружков при всех этих его ежедневных: “Доброе утро, Драко”, “Непременно попробуй сегодня картошку с подливой”, “Тыквенный пирог, кажется, особенно удался”, “Неужели ваш декан удосужился вымыть голову? Я потрясен”, “Знаешь, это зелье какое-то особенно невозможное, вот если бы ты…”, “Не хочешь прогуляться в Хогсмид после занятий? Эй, Драко? Да куда ж ты, ответь…”
Гарри Поттер — герой, спаситель всея волшебного мира, мессия. Дракл, да как его Мерлином восставшим не окрестили, вот уж где чудеса. Драко не то, чтобы плевать, хочется лишь разобраться, какого соплохвоста Золотой мальчик решил облагодетельствовать едва ли не главного из своих уцелевших врагов? Собственноручно вытащенного из Адского пламени и Азкабана, но это уже совсем другой разговор.
— Чего ты добиваешься, Поттер?!
Громкий голос эхом прокатится по долине и вернется назад, отразившись от скал и вспугнув попутно стайку каких-то веселых трещоток с длинными, точно стрелы, лазурными хвостами.
— Так не бывает, Поттер, ты понимаешь? Не принял мою руку, нос воротил все эти годы. Мерлин, да я столько раз пытался убить тебя, и ты ведь не меньше, столько всего с тобой натворили, а теперь… или это особая такая форма мести? Отсроченное нападение?
— Знаешь, а он говорит, что ты умный, — грязнокровка шагает беззвучно из-за деревьев и опускается рядом, деловито расправив теплую мантию. Прячет маленькие ладошки в широкие рукава и смотрит… Смотрит, как Снейп на Лонгботтома.
— К-кто? — Малфои не заикаются, и вообще… он собран, спокоен и лишь возмущен, что его одиночество столь грубо нарушила какая-то…
— Гарри, конечно. Знаешь, он все время о тебе говорит, давно уже. Курсе на пятом-шестом началось, а потом… Мы-то думали, он следит за тобой, чтобы ты не затеял чего, там пожирателей провести в замок или кого отравить, а Гарри ведь совсем не поэтому… просто бредил тобой. Помешался, да и натурально чуть с ума не сошел, когда решил, что ты с Пэнси…
— Я? Что? Грейнджер, вы там беладонны на этом вашем Гриффиндоре объелись? Дай мне просто побыть одному. У меня герой этот ваш вот уже где… Глаза б мои не смотрели.
Опустить ресницы, отгородившись от внешнего мира, не слушать, как девчонка кряхтит, поднимаясь, наверняка зыркает укоризненно. Не слушать звон в голове и тихие шаги за спиной, едва различимый шепот и чье-то сопение: “Я же говорил, Миона. Одно слово — хорек”.
“Глаза б мои не смотрели”, — конечно, Поттер. Я бы их вырвал, своими же пальцами выковырял, раздавил, лишь бы не видеть тебя. Не видеть, не помнить и… не мечтать.
“Я и не мечтаю ведь, Поттер, я давно уже не мечтаю. Совсем…”
Еще бы сделать что-нибудь с этими снами, где глаза у него яркие и зеленые с искрами смеха, руки — теплые, а губы отдают земляникой. Глупость такая несусветная, земляника — зимой, да и вообще все это… посттравматический шок после битвы, в которой он, Драко, бросил Поттеру свою палочку, ту самую, которой потом герой и…
“Уже давно не щемит в груди, когда вспоминаю протянутую ладонь, что так и повисла в воздухе, обидный смех твоих новых дружков. Я ведь тоже хотел дружить с тобой, Поттер. Тогда я всего лишь хотел подружиться. Сейчас… сейчас я не смею”.
Волдеморт давно мертв, и замок постепенно восстановили, отстроили Хогсмид, Азкабан укрепили. Вот только черное уродство на предплечье не сведет никакая магия, и эта метка, клеймо, оно не даст забыть никогда, до скончания времен…
“Кто я и кто — ты, Гарри Поттер”.
— Ты именно поэтому бегаешь от меня? Зыркаешь исподлобья и шипишь почти что на парселтанге, правда, я все равно ни черта разобрать не могу.
Драко совсем не удивляется, когда Поттер присаживается рядом и берет в свои руки его ледяные ладони. Вздрагивает только сильно всем телом. Как от удара наотмашь. Он в пропасть бы сверзился тут же, наверное, вот только герой держит крепко и смотрит, совсем не моргая. Одну ладонь прижимает к щеке.
— Ты столько себе всего надумал, Малфой. Даже не знаю, как теперь у тебя выводить мозгошмыгов. Недостоин героя? Общество осудит? Серьезно? А у героя спросить не пробовал вместо того, чтобы шарахаться по углам и забираться в мордредову чащобу?
Вода… точнее, водная пыль, она всюду, оседает в легких, пропитала полы мантии и воротник, и волосы наверняка сейчас вьются от влажности, а позже, когда действие согревающих ослабнет, заледенеют сосульками. Или уже, потому что в ушах так звенит…
— Легилименция, Поттер?
Почему-то даже нет ни злости, ни отчаяния от того, что снова пролез, все узнал… увидел и понял. Про Драко Малфоя, что давно уже не мечтает, но из ночи в ночь тянет руку взрослеющему в его снах черноволосому мальчишке в нелепых очках. И из ночи в ночь падает вниз головой, выныривая из вязкого, дурного кошмара, когда пацан касается его легким росчерком пальцев, почти до кости прожигая. Самый первый за ночь, но совсем не единственный, дальше — жарче, постыдней, невыносимее… Это всегда ты, Гарри Поттер, только ты. До рассвета. Все эти годы, Моргана спаси и помилуй.
— Зачем мне лезть в твою голову, Малфой, даже если б умел? У тебя ж на лице все написано.
Дует зачем-то на совсем холодные пальцы. Наверное, хрупкие такие сейчас, как стекло, — можно переломать по очереди, будто сосульки или замерзшие веточки… Дует, поглаживает, разгоняя благородную кровь в тонких венах.
— Сегодня Рождество, между прочим, а ты опять удрал к своему водопаду. Погода еще стала портиться, я волновался. А если бы ты выронил палочку или просто поскользнулся… и все. И никто же не знает, где ты…
— Конечно, герой, кроме тебя.
— Я волновался, — повторяет зачем-то, медленно, будто во сне, заправляя светлую прядку за ухо.
Глаза сегодня без очков почему-то. Близко-близко. Зеленые с крошечными коричневыми пятнышками, и длинные ресницы, густые. Дрожат, когда наклоняется ближе, когда выдыхает в самые — такие холодные, наверное, уже посиневшие губы:
— Ты нужен мне, Драко. Так нужен мне, не гони…
Качнуться навстречу, на миг, один только скоротечный миг позволить поверить, что иногда сны становятся явью. Поцелуй отдает земляникой и позже, быть может, Малфой даже спросит, где, мантикора его задери, он раздобыл эти ягоды посреди лютой зимы? Позже, совсем не сейчас, когда пальцы Поттера так ласково поглаживают затылок, когда снова получается чувствовать, и кровь колотится в висках, и совсем не слышно, как сердито цокает копытом серебристая лань на самом краю обрыва.
— Ты же понимаешь, что больше не сможешь бегать от меня и делать вид, что Гарри Поттера не существует?
— Можно подумать, когда-нибудь получалось, — буркнет Малфой, исподлобья разглядывая патронуса крестного.
— Кажется, нас ждет выволочка по возвращении.
— Может быть, он будет настолько шокирован новостями, что забудет снять с нас баллы и отправить на отработку?
— Северус Снейп, ты серьезно? Удивить его смогла бы разве что МакГонагалл в розовой юбке, отплясывающая на столе Слизерина. Впрочем, уверен, он быстро взял бы себя в руки. Отличительная особенность настоящего мага, Поттер…
